Через полчаса в каюту ворвалась разъяренная Анна, наш бригадир.

— Сони проклятые, бичи, — кричала она, стаскивая с меня и с Генки одеяла. — Давно работать пора, а вы тут дрыхнете! Не на курорт приехали…

— Да что вы делаете, Аня? — смущенно просил я и тянул одеяло к себе. Дело в том — признаюсь откровенно, — что я обычно сплю в чем мама родила. А тут я каюте две женщины — одна стягивает с меня одеяло, а другая — совсем юная — испуганно смотрит с дивана. Редко в своей жизни я бывал в более глупых ситуациях.

Анна оказалась сильнее и ловчее меня. И тогда ойкнула на диване Надя, захохотал изо всех сил Костя. Лишь Анна осталась внешне спокойной. Вернув мне одеяло, она повернулась к Косте и презрительно сказала:

— Чего смеешься, Цыган? Я и не таких видела. Мне все — трын-трава!

Перешагнув комингс, она уже в коридоре дала нам команду:

— Через десять минут будьте на вешалах!

Мы оделись молниеносно, по-солдатски, и начали карабкаться по лабиринту крутых корабельных лестниц на палубу в район третьего трюма, где были вешала. Генка шел позади нас и бубнил:

— Ну и попали мы, братцы! Говорил же я, говорил! Какая она королева? Это зубр, тигра лютая в юбке. Ей действительно все трын-трава! Нет, надо сматывать удочки, пока не поздно. Сергеич, как ты считаешь?

— А куда смотаешься? — спросил Костя. — Кругом вода, до берега далеко, да и плавать мы, братцы-степняки, особо не умеем.

Я карабкался по лестницам молча. В душе моей было неуютно, и, быть может впервые со дня отъезда из Ставрополя, я пожалел, что подписал договор и стал сезонником…

Но вот мы и на вешалах. Вешала — это десятки железных столбов с крючьями на разной высоте. На столбах — временный деревянный навес, около них на палубе лежали огромные кучи грязных и не очень ароматных сетей. Вот их надо цеплять за крючья и «дергать», иначе — распутывать, распрямлять дель, выбирать из нее морской виноград, панцири крабов и прочий хлам. Сети в процессе работы сохнут, затем они складываются особым образом в битки. В общем работа нехитрая, ума не требует, но утомительная и тяжелая. Анна с усмешкой показала, как и что делать с этими проклятыми сетями, выдала каждому по фартуку и по паре резиновых и хлопчатобумажных перчаток. Комбинезоны, фуфайки, сапоги, прорезиненные черные плащи и теплые шапки мы получили еще вчера.

Мы без отдыха «дергали» сети до обеда и почти справились с ними, а потом пришел с нищенским уловом наш мотобот номер семь. По штормтрапу на палубу поднялся старшина мотобота Евгений Карпович — рослый, уверенный в себе мужик лет сорока пяти. У него был мрачный взгляд и кирпичного цвета лицо.

— Здоровеньки булы, — прогудел он на вешалах. При виде мужа Полторы Бочки просто расцвела. Как-то по-утиному, переваливаясь с ноги на ногу, она подошла к Евгению, встала на цыпочки и прикоснулась губами к его подбородку. Потом она что-то шепнула и начала совать в карманы его плаща заранее приготовленные бутерброды с салом.

— Какие телячьи нежности, — фыркнул Генка, работавший по левую сторону от меня. Далее от него «дергали» сети близнецы. А на самом краю нашего участка на вешалах трудились Костя и новенькая девушка. С нею непрерывно переговаривался Костя и Вира-майна Федя.

Справа от меня была Анна. Ух, как здорово она работала! Сети словно струились через ее ловкие, сильные руки. Куча готовых битков за ее спиной была раз в пять больше, чем у меня. С Анной могла соревноваться только жена старшины. Но это и понятно. Обе они были профессиональными распутчицами.

— Ребята, девочки, идите на обед, — скомандовала Анна. Мы сняли фартуки, перчатки и пошли. Сделав шагов пять, я услышал хриплый бас Карповича. Он говорил:

— Аннушка, нам не повезло. Наши сети попали на «кладбище».

Я не понял, о каком кладбище идет речь? И что там делать нашим сетям?

На эти вопросы я получил ответы лишь через несколько дней.

Когда я стоял в очереди за обедом, то услышал по динамику свою фамилию. Вахтенный штурман Базалевич, которого за глаза называли Гарри из Одессы, предложил мне немедленно подняться в каюту капитана-директора.

Я поднялся, постучал в дверь и вошел к Илье Ефремовичу. Он сидел за столом и почему-то недовольно хмурил лоб.

— Вадим Сергеевич, я получил радиограмму из крабофлота. Теперь я знаю, какова ваша цель. Отчего вы сразу не зашли ко мне?

Я молча пожал плечами. Капитан вздохнул и забарабанил пальцами по столу.

— Меня просят дать вам такую работу, на которой вы смогли бы видеть всю путину, общаться с максимальным количеством людей. Такая работа у нас есть. Идите в стажеры к приемщику крабов. Когда сами во всем разберетесь, назначим вас приемщиком. Только вот зарплата очень низкая… я не помню точно. Кажется, чуть более восьмидесяти рублей в месяц.

— Это не страшно, Илья Ефремович, — сказал я.

Я стажировался чуть более недели и после этого стал приемщиком крабов на флотилии «Никитин». Я регулярно вел записи своих впечатлений. Некоторые из них легли в основу главы, которая названа «Будни».

За последние дни почему-то участились несчастные случаи, и они очень обеспокоили Бориса Петровича.

— У меня каждый человек на счету. Тут же не берег: раз, два, и подменил человека, — говорит он мастерам и все чаще интересуется единственным на судне резервом рабочей силы — бич-бригадой. В ней, кстати, я увидел и того парня-франта, когда в седьмой каюте неизвестная мне компания «жарила» одеколон…

А вчера еще одна женщина сломала руку, причем в том месте, где она уже была однажды сломана и затем сбита (вот не знаю, как тут лучше выразиться) железными стержнями. Эта пострадавшая перебралась на танкер «Батуми», который, обеспечив все плавзаводы горючим, пойдет в Находку.

Сегодня кто-то сунул ногу между цепью и шестерней на конвейере. Сунул, конечно, случайно, отделался хорошо: успели вырубить электроэнергию.

Разумеется, работа на судне вообще отличается от береговой большим риском, но сказывается, очевидно, не только это, а и чисто нервное напряжение из-за полосы невезения.

Быть в море длительное время трудно. Это знают все. Но, как я убеждаюсь, труднее всего на суднах-добытчиках. Однообразие жизни действует угнетающе, изматывает человека. Гораздо легче торговым морякам, экипажам танкеров. Они нет-нет да заходят в экзотические порты, бывают, хоть раз в два месяца, на берегу и могут, как тут выражаются, «размагнититься». А у нас это самое «размагничивание» происходит взрывами, стихийно. Только этим можно объяснить повышенную возбудимость людей, их несдержанность в выражениях и, наконец, беспричинные ссоры, изготовление кулаги.

Кулага — это довольно густая пенистая жидкость, от одного вида которой может затошнить. Но ее кое-кто умудряется делать и пить пол-литровыми банками. По крепости кулага, как пиво, по вкусу — чуть сладковатая. Таким образом, если уж сравнивать, то одеколон — напиток вполне приличный. Недаром его нет в судовом магазине, и купить его — требуется разрешение высших судовых властей. А власти знают некоторую популярность, одеколона у отдельных забубенных головушек и разрешают его продажу крайне неохотно, даже если он необходим в иных целях. Так, например, долго и мучительно утрясался на партбюро вопрос: выдать или не выдать по флакону тройного женщинам цеха обработки? Одеколон был нужен для растирания рук…

— Нужно выдать, — говорил Борис Петрович, — но, елки-палки, кто может гарантировать, что он пойдет для лечебных целей?

Таких гарантий милому, чудаковатому начальнику цеха, конечно, никто дать не мог, и это он знал лучше всех, так как в крабофлоте он давно, с 1930 года, и уже пять лет как на пенсии. В море он пошел вместе с женой — красивой женщиной, чтобы подзаработать. Старик решил переехать на Запад — так тут обычно называют европейскую часть России, — поселиться где-либо на Северном Кавказе. Ну, пенсии, конечно, на такой переезд маловато. Просить у взрослых детей? Нет, Борис Петрович не хочет «обижать» детей и вот тряхнул стариной.