— Вы оба комсомольцы? — допытывался у молодоженов помполит и что-то записывал в свой блокнот.

Молоденькая, незамужняя экономичка была менее всех информирована о причинах падения Сереги за борт. До нее дошли лишь обрывочные слухи о том, что Сергей якобы не выдержал угрызений совести и потому решил покончить с собой. А до этого она слышала, что из-за него погиб Карпович, что он виноват в гибели старшины.

— Вам было очень больно, Сережа, и вы решили… Невыносимая была боль, да?

— Ничего, можно терпеть, Эра Митрофановна, — простодушно отвечал Сергей. — Но она ведь тянула меня за борт изо всех сил, как хорошая лошадь!

— О, какой вы совестливый юноша. И от парохода она вас тянула?

— Тянула, проклятая, а ножа у меня с собою не было.

— Какой ужас, какие муки совести! А Надя, значит, вас догнала, отогрела душу, да?

— Когда мне было ее греть? — улыбнулась Надя и пояснила: — Я зубами леску перегрызла, понятно? Грызу и думаю, если ничего у меня не получится, она нас утопит. Видно, большущая рыбина попалась на крючок.

В голове Эры Митрофановны наступило какое-то просветление:

— Вас рыба за борт стащила?

— Ну, а кто же еще? Я ведь леску к руке привязал…

— Вы комсомольцы? — продолжал допытываться Иван Иванович. — Это я к чему, молодые люди. В среду заканчивается крабовая путина, и мы во время перехода до Шикотана справим комсомольскую свадьбу. Нет возражений?

В этом разноголосом сумбуре не участвовала только Анна. Она стояла в самом дальнем углу и смотрела на Охотское море, которое искрилось и нежилось под летними лучами камчатского солнца. О чем думала Анна? Этого я не знал. Но когда я подошел к ней, то увидел, что она тихонько плачет и что-то шепчет, кусая до крови свою руку.

И я тогда подумал, как верно говорят в народе: «Не родись красивым, а родись счастливым!»

Несколько раз прогудел наш «Никитин», мощно, красиво. А потом включились динамики в каютах, на палубах, в красном уголке, во всех цехах, в мастерских, в магазине, в парикмахерской, где трудится с раннего утра над женскими прическами кучерявый Арам. И голос, словно с неба, звонкий голос завлова Валерия Ивановича четко произнес в микрофон:

— К борту подходит последний, седьмой мотобот с крабом!

Ликовал мальчишеский голос Валерия, прорывалось в нем хриплое рычание, чудилась в нем будущая значительность, что-то мужское. Я в это время взял бинокль у Самсоныча и через него разглядывал море. Оно было пустынным, будто вымерло, по крайней мере вокруг нас, в нашем квадрате. Даже недругов Сабировича — инспекторов надзора, не было видать. Наверное, у них был выходной…

Все окна на верхних палубах были открыты настежь. Развинтили иллюминаторы жители низких палуб и сумели просунуть в них головы. Мы ждали последний мотобот.

Я глянул через плечо на огромную палубу и увидел, что на стреле висит чучело козла. Над ним вчера долго трудились наши женщины. Они собрали рваные сети, грузила, наплава и сделали чучело, одели его в старую робу. Димка сидел в кабине крана, был важным, небрежно трогал рукоятки управления и перекидывал «беломорину» с одного края рта на другой.

Многолюдно было и на верхней палубе. Девчонки оделись понаряднее, но не так, как на земле. Все — в белых халатах, все — с белоснежными тюрбанами на головах.

Подошла к борту «семерка», и на нее обрушились потоки воды. Лили все, кому не лень. Из кружек, чашек, стаканов, чайников, ведер, и, наконец, Игнатьевич из шланга добавил мощную струю. Ловцов последнего мотобота обливали по старой морской традиции пресной водой. А потом раздался дружный крик:

— Козлы! Козлы!

«Семерка» развернулась и, тарахтя мотором, пошла в сторону, обогнула плавзавод. Все замерли. Это был непорядок. «Семерка» должна была закрепиться под крики «Козлы!» и подняться на банки. Но она этого не сделала.

Мотобот снова вывернул из-за кормы, будто так надо. Рулил Вася Батаев. Крепко стоял Вася и крепко держал он рукою тяжелый румпель. И его другая, левая, рука медленно сбавляла обороты мотора. Новый старшина «семерки» сделал так, чтобы бот точно остановился под свободными балками, а потом он закричал:

— Несите формалин, мы короля везем!

А еще через несколько минут я увидел ползущего по палубе живого королевского краба. Шипастый, алый, с громадной правой клешней, он медленно и величаво полз по железу «Никитина», а мы затаив дыхание глядели на этого вестника удачи и счастья.

Пришла с несколькими бутылками формалина и со шприцем в руках наша химичка.

— Ребята, — сказала она, обращаясь к экипажу «семерки», — даю за него ящик коньяка!

Ловцы молчали, тогда химичка пожала плечами, мол, как хотите, и умело вонзила иголку между глаз краба. Он замер. Затем она так же умело уколола его около ходильных ног, в абдомину… В красавца влилось около двух литров формалина. На какое-то мгновение он стал нестерпимо алым, а потом стал тухнуть. Иголки на шипах медленно чернели, правая мощная клешня застыла полураскрытой, натопорщились усы, печально повисли, выпучившись, глаза-бусинки.

— Мы его в последний момент поймали, — торопливо объяснял Олег Дмитриев, махая руками. — Вася сказал: «Стоп!» Лебедку остановили, и я его выпутал из сети, сунул в клешню бамбуковую палочку. Он, бродяга, не сжимает! Мне говорят, надо у него пощекотать под абдоминой. Я крючком пощекотал, и он рассердился, быстро поджал хвост и перекусил, бродяга, бамбучину, как спичку!

С мостика разнеслась команда:

— Боцмана на бак!

Через несколько минут загремела якорь-цепь в клюзах, а потом мы услышали спокойный голос Ильи Ефремовича.

— На плавзавод, — торжественно произнес капитан, — доставлен последний строп краба. Крабовую путину мы закончили. Поздравляю вас, товарищи! Через неделю мы будем около острова Шикотан и начнем заготавливать сайру — жемчужину морей!

А на железной палубе лежал застывший, словно отлитый из бронзы, безжизненный королевский краб. Химичка жадно смотрела на него и продолжала уговаривать ловцов:

— Ну, сколько вы за него хотите?

Я даже не заметил, как к ней подошла Анна и громко спросила:

— Зачем он тебе?

От неожиданности химичка вздрогнула и смутилась.

— Как сувенир… ты ведь хранишь подарок Карповича.

— Да, храню. А этот будут хранить они, — Анна показала рукой на молодоженов.

Батаев моментально понял Анну, подмигнул ловцам «семерки» и сказал Сергею и Наде:

— От имени и по поручению… владейте, люди! Удачи и счастья…

Он хотел сказать им что-то еще теплое, задушевное, но не успел. Его голос заглушил мощный и протяжный гудок «Никитина». Наш плавучий завод прощался с островом Птичий и с Камчаткой до следующей путины.

Басовитое «у-у-у!» долго неслось над просторами Охотского моря. Нам ответили суда, для которых крабовая путина еще не кончилась. Все сильнее пенилась вода за кармой, наш плавзавод набирал скорость. И до тех пор, пока был виден берег, нас провожали быстрые чайки. Потом они отстали от «Никитина». Впереди по курсу был теплый и зеленый остров Шикотан, где так хорошо ловится на свет в безлунные ночи серебристая красавица сайра.

Вначале этот день родился у берегов Аляски. Затем неяркое северное солнце встало над Камчаткой и осветило темно-зеленое Охотское море. Чуть позже наступило утро во Владивостоке, над бухтой Диомид и над заливом Америка. И лишь много часов спустя этот день начался в Белоруссии.

Разведывательный траулер «Аппаратчик» пришел на место поздней ночью и стал на якорь неподалеку от гигантского плавзавода, который гремел и светился сотнями огней. На нем еще не закончили работу. На огромной палубе, освещенной прожекторами, были хорошо видны пять или шесть стропов с крабами и около них — парни в оранжевых робах из бригады подноски.

На борту «Аппаратчика» было высокое начальство — измученный долгим переходом и простуженный начальник крабофлота. А двое суток назад у него к тому же заболел зуб, и он проклинал все на свете. Он стоял на палубе траулера и, крепко схватившись руками за леер правого борта, не чаял, когда попадет на плавзавод, где есть лазарет и такой добрый человек — зубной врач.