Гигантская зыбь пришла в Бристольский залив после обеда. Она мерно качала суда, поднимала и опускала могучие плавбазы с удивительной легкостью, словно они были игрушечные. Когда траулеры или маленькие сейнеры попадали в ложбину, за валами, за хребтами мрачной воды не выглядывали даже мачты. Но проходило несколько секунд, и вот показывались на гребне нос, полубак и, наконец, целиком показывалось все суденышко, которое в то же мгновенье, задрав корму и отчаянно вращающийся на воздухе винт, как бы падало в новую пропасть, стремительно скользило вниз и снова пропадало с поля зрения.

А ветра почти не было.

Евгений Михайлович, которого поселили в представительной каюте, сидел на диване, закутавшись в халат, и еле подавлял в себе тошноту. Он всегда плохо переносил качку, особенно такую: монотонную, изматывающую всю душу своим тупым однообразием.

«Хлипкий я моряк», — думал начальник крабофлота, искоса поглядывая на своего собеседника — старшину Семеныча, который никак не реагировал на качку, как гора возвышался над дюралевым тонконогим стулом, прикрепленным к палубе по-штормовому — растяжками. От старшины веяло спокойствием и силой. И всегда он был таким, сколько знал его Евгений Михайлович. Ну, сегодня ясно, старшина почти не устал, потому что рабочий день перебил зыбь. Но Евгений Михайлович не один раз видел старшину и после того, как он работал сутками без перерыва. Однажды было такое дело в Охотском: ловцы четырнадцать часов били краба, а потом вернулись на плавзавод, и отдыхать им не пришлось. Распутчики их мотобота окончательно зашились с сетями. Груды безнадежно запутанных сетей лежали на вешалах, а около них шевелились, как сонные мухи, распутчики. Аннушка — бригадир распутчиков — со слезами бросилась к старшине: «Мои, Семеныч, на ногах уже не держатся, и завтра ставить будет нечего». Старшина велел Аннушке сварить ведра два кофе и поставить их на вешалах, и пришел на помощь со своими ловцами. Все пили кофе полулитровыми кружками и работали до двенадцати ночи. Иногда кое-кто засыпал на ногах. Кончились, значит, у человека силы. Таких отправляли на отдых раньше, а в двенадцать ночи разошлись по каютам все, кроме Семеныча и Аннушки, которые трудились до утра, — и все сети были распутаны, аккуратно набраны, кроме двух битков. Утром неунывающий старшина разбудил своих ловцов и вышел с ними в море.

— Железный ты мужик, — с искренним восхищением сказал Евгений Михайлович. — Впрочем, у вас тут все подобрались такие. Что в ловецком, что на обработке!

— Точно, — охотно подтвердил старшина, — ловить с нашими можно!

— Пожалуй, вы по крабофлоту будете первыми в этом году.

Старшина закрутил головой.

— Не кажи, Михайлович, гоп…

— В августе, после путины, скажешь сам.

— Тогда могем.

— Ты осторожничаешь, Семеныч. Отчего так?

— Другие ведь не лыком шиты. Могем мы, а могет Ефимов…

— Ефимов, — воскликнул Евгений Михайлович и свистнул. — Он в пролове, дружище. У него кадры не те, потом сам говорил, полоса! Жалко его, но тут я уверен, первое место «Никитин» не возьмет. Дай бог, план взяли бы, и то хорошо!

— Он сам на полосу вышел, сам и выйдет из нее. Не такой мужик!

— Какой это?

— Ты што, Михайлович, не знаешь?

Евгений Михайлович покачал головой и задумался. Его поразили слова старшины: «Он сам на полосу вышел, сам и выйдет». А что, тут есть логика!

Начальник крабофлота хорошо знал стиль работы капитана-директора Ефимова. Главное для него — руководство своими непосредственными помощниками и доверие. Это довольно узкий круг людей: главный инженер, старпом, завлов, начальник цеха обработки и еще несколько человек, роль которых на краболове помельче, но тоже очень важная. Каждый из них целиком и полностью отвечает за свой участок работы, и у каждого есть свой круг помощников. Скажем, у завлова — старшины мотоботов, у начальника цеха обработки — мастера. Короче, Ефимов в своем воображении четко видел структуру управления большим и разнообразным коллективом флотилии и нигде не позволял себе командовать помощниками своих помощников, справедливо считая, что он не может быть сторуким. «Я не имею права вольно или невольно переключать на себя мелкие, диспетчерские функции своих подчиненных, с которыми те не справляются, — утверждал Ефимов. — Я никогда не буду бросаться сам гасить всевозможные пожары, погрязать в текучке. Иначе мне некогда будет думать о главном».

«И все же он увяз в текучке, — думал начальник крабофлота. — Началось это незаметно, с того времени, когда от него стали уходить по разным причинам его ближайшие помощники, а достойной замены им не было. Борис Петрович, начальник цеха обработки, оформился на пенсию, и на его место встал случайный человек. Завлов ушел заместителем директора берегового рыбокомбината. Тоже никуда не денешься: надо ему расти. А вот об этом Ефимов не думал, как не думал, что не вечный на флотилии и Борис Петрович…»

Похоже на то, что Ефимов несколько растерялся, когда лишился завлова и начальника цеха обработки — великолепных организаторов и специалистов своего дела. Потом, конечно, он спохватился, но было поздно, коллектив «Никитина» начал стремительно обновляться не только сверху, но и снизу. Ведь с завловом ушли на комбинат и некоторые старшины, ловцы. Те, которые привыкли к завлову, сработались с ним. Борис Петрович такого урона не нанес флотилии. Он ушел один в свой маленький уютный домик на берегу Амурского залива. А на его месте появился человек, которого сразу не полюбил Ефимов. Уж очень он решительно ставил мастерами своих людей, не считался со старыми кадрами, воспитанными Борисом Петровичем. Так он хотел заменить и приемщика крабов Савченко, честнейшего, но несколько высокомерного человека, но тут Ефимов встал на дыбы, не позволил заменять приемщика крабов.

Конечно, приемщика крабов подбирает себе начальник цеха обработки. Это, если на то пошло, его ближайший помощник с малозаметной, но необычной ролью. Приемщик никем не руководит. Он — лицо нейтральное, независимое и стоит между ловцами и обработчиками. От первых он принимает улов согласно утвержденной инструкции и передает его вторым на завод. Обязанный отстаивать интересы обработчиков, он вместе с этим не должен «обижать» добытчиков. Приемщик всегда находится между двух огней. Ловцы требуют, чтобы он принимал по справедливости, записывал в сводки фактически принятое количество крабов. Цех обработки кровно заинтересован в занижении количества принятого улова. И вот почему. На флотилии сотни людей, и они, естественно, едят крабов. Едят все, начиная от капитана и кончая теми же ловцами. Кроме того, в силу различных причин на заводе выход готовой продукции из сырца не всегда соответствует норме. Скажем, штормит, девчонки на конвейерах устали, и притупилась у них бдительность — и десятки килограммов крабового мяса уходят с водой за борт. В море соблюдать технологию и качество работы много сложнее, чем на берегу. Это знают все, поэтому приемщик негласно договаривается со старшинами о форе. Ловцы разрешают ему делать скидку с каждого принятого стропа крабов, но в то же время всегда полны сомнений. А вдруг приемщик начнет хитрить для своей пользы? У одних срежет больше, у других меньше, потому что одних он невзлюбил, а с другими у него приятельские отношения?

Трудно быть приемщиком, очень трудно! А ведь должность у него рядовая и, кстати, малооплачиваемая. И это знают все, поэтому пристально наблюдают за ним и верят и не верят ему. Никого так на флотилии не ругают, как приемщика. Но в то же время ссориться с ним опасаются и даже заискивают перед ним, стараются дружить. Безукоризненная честность, принципиальность — вот качество настоящего приемщика. И эти качества были у Савченко. Он ими гордился и никого не боялся, повел себя на равных с новым начальником цеха обработки, как это у него бывало с Борисом Петровичем, и… не нашел с ним общего языка. «Савченко слишком много позволяет себе, — доказывал капитану преемник Бориса Петровича. — Вчера заходит ко мне в кабинет важный, как индюк, и говорит, словно я ему подчиненный. Мол, ты, Костя, приструни мастеров. Ходил я по заводу и вижу большой расход сырца, а мастерам наплевать. Я напрасно обижать ловцов не буду, запомни это, Костя».