А капитан был хмурым. Он несколько раз прочитал радиограмму и вдруг резко обернулся, почти закричал, глядя на завлова:

— Немедленно наладить связь с Карповичем! Если вы это не сделаете в ближайшие десять минут, я вас…

— Я, — было начал Валерий Иванович. — Ведь не моя вина.

— Вызывайте радиотехников, — перебил его капитан, — поле «семерки» самое дальнее. Ее нужно было предупредить в первую очередь, а вы… передайте радиотехникам, почему нет с Карповичем связи? Пусть найдут причину. Иначе… — он не договорил, но завлову все стало ясно.

Трюм «семерки» был уже полностью загружен, поэтому ловцы кидали крабов или на нос, или просто сбоку стола. Их подбирали Костя с Олегом и укладывали рядами. Восемь — десять рядов выше трюма — это нормальная загрузка бота. Тогда получается общепринятый строп примерно чуть более тысячи крупного краба весом около трех тонн.

— Сколько уложили? — не оглядываясь, спросил старшина, а сам знал: пошел пятый или шестой ряд.

— Пятый, — ответил Олег.

— Добро. Значит, еще немного — и шлепаем до базы. Поднимем с десяток детей и айда!

Они подняли со дна еще четыре или пять сеток, когда Вася, стоявший на лебедке, выпрямился, сделал руками крест, крикнул на корму:

— Стоп, Серега, пересыпка!

— Вот еще чего не хватало, — заворчал Карпович и поторопился к лебедке. На ходу он полез в карман, вынимая записную книжку, где у него была нарисована схема постановки всех сетей флотилии. — С кем же это мы?

Но получалось, что ни с кем. Их поле было самым южным, крайним, и все же пересыпка была.

— Давай, — сказал старшина Батаеву, и лебедка потихоньку заскрипела, вытаскивая на поверхность ком зеленовато-желтых сетей: одни белесые, с чуть желтоватым отливом, из толстой грубой хлопчатобумажной нити, другие — зеленые, с тонкой, но жесткой делью! Отличались и верха с наплавами, и низа с грузилами.

— С японцами пересыпка, — сказал Вася и вытащил нож. — Сейчас я их синтетику покромсаю. Вот деятели, в нашу зону заперлись!

— Нет, — сказал старшина, оглядываясь, всматриваясь в горы далекого берега; затем он пошел на корму, сориентировался по компасу, вернулся на нос, чтобы поглядеть еще раз на ком сетей, и понял, но не стал этого говорить вслух, что постановщики на «Абаше» переборщили, забравшись со всем выставленным порядком сетей слишком на юг, слишком мористо и, таким образом, пересыпали край японского поля сетями «семерки».

Старшина стоял на корме, думая о своем, а ловцы сгрудились около стола и ждали его решения. Мотобот слегка покачивался и черпал воду низкими бортами. Вода струилась по палубе, смывала в море мелких крабов, водоросли, кружили вокруг чайки.

— Резать? — вновь спросил Вася и подышал на холодное блестящее лезвие ножа. — У меня дамасской стали. Гвозди можно рубить, а потом бриться. Я раз-два! Долго ли порезать их сети?

— Нет, — твердо сказал старшина, — надо, хлопцы, распутывать. Если порежем, нехорошо получится. Японцы тогда свои сети не найдут. Мы ведь пересыпали их, а не они нас!

— Подумаешь, — сказал Олег, но Карпович так глянул на него, что парень примолк.

Ловцы стали распутывать сети, а старшина, поглядев на часы, пошел на корму. Он не стал говорить Сереге, мол, пора выходить на радиосвязь. Серега мог бы и сам помнить. Но Серега забыл, он гордо стоял, растопырив ноги, на корме и оглядывался кругом, как заправский, просоленный моряк. Он думал, что ловцом быть плохо, слишком тяжелая работа. Да и помощником быть не слаще. Какая разница, помощник он или рядовой ловец? Вкалывает наравне со всеми, правда, платят ему поболее, но все равно! Вот быть старшиной бота — другой табак, красивая работенка у старшины!

Серега начал мечтать, а мечтать привык с детства. У него было живое воображение. Такое, что он, если закрывал глаза, мог видеть свои мечты, как видят кинофильм. Картина за картиной проплывали перед ним, и главным героем был он, Серега. Вот Карпович заболел, его положили в лазарет, и пришел к нему озабоченный завлов: «Кого, Женя, старшиной на «семерке» ставить?» Карпович удивленно смотрит на завлова. И вот Серега — старшина, самый молодой среди всех и самый умный, самый боевой. Он тогда купит у Петьки с «азика» японские сапоги — мягкие и такие красивые — закачаешься!

Конечно же Серега быстро сумеет вывести «семерку» на первое место. И когда Карпович выздоровеет, он скажет капитану: «Видели, какой мужик меня заменил? Пусть остается старшиной до конца путины, а я пойду к нему в помощники».

Так мечтал Серега до тех пор, пока его не толкнул в плечо Карпович и не сказал ему:

— Не спи, друг!

Сказал и наклонился, полез, кряхтя, в тесную обитель Василия Ивановича, взял там телефонную трубку и прислонил ее к уху.

— Я «семерка», «семерка». Прием!

Серега сверху глядел на старшину, слушал его негромкий бас и обижался. Мог бы Женька доверить ему выйти на связь с базой, но нет, не утерпел, сам взялся, чтобы подчеркнуть то, что именно он, старшина, главный на боте.

— Я «семерка», «семерка», прием! — продолжал басить Карпович, очень сильно прижимая трубку к уху, так, что ухо покраснело. — Не слышат. Спят, что ли?

— Да этот Валера наш суматошный, — сказал Василий Иванович, — бегает небось, бичей на палубе гоняет и про связь забыл.

— Кто его знает, — сказал старшина и поднял голову: — Серега, давай ты, а я пойду хлопцам помогать сети распутывать.

Карпович встал во весь рост, и ему внезапно почудилось, что он провел у радиопередатчика не три минуты, а по крайней мере час. Слишком изменилось все вокруг. Солнце уже не сияло в чистом небе. Оно было тусклым, и на него можно было смотреть не боясь рези в глазах. Море оставалось спокойным, но стало оно свинцовым и угрюмым. Бока накатных волн уже не были отполированными, не лоснились. Они приобрели какой-то пепельный, серый цвет и, возможно, от этого казались выше, нескончаемой чередой громадин, среди которых одиноко качался маленький бот.

— Так, — пробурчал старшина, снял шапку, почесал затылок. Ему стало тревожно, неуютно. Он хорошо знал, что такое — внезапный шторм в Охотском. Бывало, что швыряло его бот, как щепку, то подымало на высоту пятиэтажного дома, то бросало вниз. Но все это бывало рядом с базой. Уже сам вид базы, которая грузно качалась на волнах, давал уверенность, прогонял страх перед разгулявшейся стихией. Если что, с базы смайнают резервный бот, помогут. Оттуда смотрят на тебя сотни глаз, там сотни рук, готовых помочь.

— Эй, хлопцы! Вася, кромсай сети к дьяволу, — вдруг распорядился старшина, — японцам объясню потом. Поймут меня!

Только отдал он эту неожиданную для всех команду, как его за штанину дернул Серега:

— Жень, а Жень, база нашлась. Говорят, сматывайте удочки без никаких. Надвигается шторм.

— Ясно, — сказал Карпович. — Передай, у нас все нормально, идем.

— Так мы их слышим, а они нас — нет!

— Не слышат — не надо. Увидят скоро, но ты от передатчика — ни шагу!

В резких властных распоряжениях старшины Костя Ильющиц почувствовал тревогу и, разогнув спину, крикнул с носа на корму:

— Что случилось, старшой?

— На базе очередь большая, — пошутил Вася Батаев. — Надо спешить, а то вода в бане кончается.

— Я ведь серьезно!

— Ты работай серьезно, — отозвался с кормы старшина. — Видишь, погода меняется!

— Люблю изменения, — легкомысленно сказал Костя, остроносый, худощавый и поразительно трудолюбивый человек. — Вот чего я сюда подался? Изменений захотел…

— Трабайя, трабайя, неху, — весело запел Серега, прижимая трубку передатчика к уху, и тут же перевел слова из бразильской песни: «Работай, работай, негр!»

Ильющиц вытащил из кармана часы, посмотрел на время и мечтательно вздохнул:

— У нас сейчас, хлопцы, в деревне Рог раннее утро. И такая красота! Жена корову подоила, детей в школу отправила…

Если в Охотском море день уже кончался, то в Белоруссии было раннее утро. Почти двенадцать тысяч километров разделяли деревню от района крабовой путины, и разница во времени была в девять часов.