Мы нестройно — действительно толпа еще, а не трудовой коллектив — прогудели:

— Ясно!

Палуба краболова была огромной, как футбольное поле. Мы пошли на нос, к многоэтажным постройкам, где, как позже узнали, размещались все главные службы плавучего завода: капитанский мостик, отдел кадров, бухгалтерия, лазарет, столовая, кухня, библиотека, отдельные каюты для командного состава и многое другое.

И вдруг Костя, который шагал впереди, остановился. Он увидел Анну и в упор стал разглядывать ее своими черными цыганскими глазищами. На многих это обычно действовало, а тут не прошло.

Он спросил:

— Как тебя звать, красивая?

И в ответ услышал не совсем печатное:

— Катись своей дорогой, кобель…

Я не поверил своим ушам и низко опустил голову. Мне стало стыдно за нее. «Ну, зачем она так?» — горестно подумал я и услышал позади негромкую реплику Генка:

— Я вам говорил, ребята. Все они…

И тут случилось неожиданное: Костя резко обернулся, выпустил из рук чемодан, сделал шаг вперед и ударил Генку. Генка упал…

Мне не хочется рассказывать подробно о том, что случилось дальше, после того, как Костя ударил в общем-то ни за что Генку. Мы в первый же день не так, как хотелось бы, близко познакомились с тощим стариком — начальником цеха обработки, которого звали Борисом Петровичем, потом с необъятно толстым и хмурым капитаном-директором «Никитина». Его звали Илья Ефремович. Генка упрямо не соглашался сделать то, что ему предлагали — написать рапорт на Костю.

— Не бил он меня, — твердил Генка, облизывая кровавые, пухлые губы. — Просто я споткнулся и упал, а на мне видели какой груз. Мы ведь друзья, земляки, все трое из одного края.

— Выходит, я ослеп? — возмущался Борис Петрович.

— Не знаю.

— Так, так, — как-то сонно бормотал Илья Ефремович, шевеля большими пальцами рук на своем толстом животе. — Земляки, значит? Ладно. Вот что, Петрович, проводите их к помполиту, пусть он с ними разберется. А ко мне зовите старшин, будем решать, где завтра ставить сети.

— Выходит, я ослеп? — не унимался Борис Петрович, ведя нас к помполиту.

— Нет, — сказал до того молчавший Костя, — вы все видели. Ударил я его, но иначе не мог!

Старик махнул рукой:

— Черт вас разберет, кто прав, кто виноват? Вот каюта Ивана Ивановича, а я пошел. Объясняйте ему сами как хотите!

Костя повернулся к нам и сказал:

— Ребята, я очень прошу, идите в отдел кадров, устраивайтесь с жильем. Только так, чтобы мы жили вместе. А я пойду к помполиту и, даю честное слово, расскажу ему все как было. Ничего не утаю!

— Да не ходи ты, — предложил Генка.

— Надо, — сказал Костя и постучал в дверь каюты.

Я понял, что его не переспоришь, взял Генку за плечо:

— Пошли. Если что, нас позовут.

Мы были уже около отдела кадров, где толкалось человек семь сезонников, когда Генка сказал мне:

— Ненавижу!

— Кого? — не понял я.

— Ее, эту красулю. Все случилось из-за нее. Костя, должно быть, влюбился…

— Не думаю, — сказал я. — Для него свет в окне — Людка, дети. Ты что, не знаешь? Он и сюда поехал, чтобы заработать на кооперативную квартиру в Ставрополе. Надоело ему у тещи жить, самостоятельным хочет быть.

— Нет, влюбился! Такая, как она, кого хочешь заманит, с ума сведет. Разве ее можно сравнить с Людкой?

Я понимал, что это верно, тут и сравнивать нечего. Жена Кости — я ее видел однажды — очень похожа на девчонок-близнецов, а эта красавица — настоящая королева, только… разве можно такое забыть: «Катись своей дорогой…».

В отделе кадров, как и положено, было два помещения. В маленькой приемной сидела Таня, а в кабинете — молодой парень в морской форме. Он, вытянув длинные ноги, сидел какой-то скучный и лениво листал японский журнал. Там было много фотографий японок, одетых почти ни во что.

Таня взяла наши паспорта, трудовые книжки и положила их в объемистый сейф, а направления крабофлота наколола на острую спицу, вделанную в пластмассовый кубик.

— Нас трое, — сказал я близняшке, — и мы хотим поселиться в одной каюте, работать вместе.

— Не получится, — покачала головой девушка. — Двоих вместе могу, а третий будет в другой каюте.

— Мы трое всю жизнь вместе, — начал вдохновенно врать Генка, — так вы уж постарайтесь! Или мы вернемся на «Дербент».

— Самсоныч! — окликнула Таня длинноногого начальника. — Они хотят только вместе.

Самсоныч поднял голову и долго рассматривал нас, потом спросил у Генки:

— Это тебя двинул тот, что на цыгана похож? Ты написал на него рапорт?

— Вы меня с кем-то путаете. Я просто упал. У меня часто правая нога подворачивается. С самого детства!

— Тебя, брат, трудно с кем-либо спутать. Такой пахучий рюкзак и разбитая губа, — рассмеялся начальник отдела кадров.

У него была хорошая улыбка. Я подумал, что он, как видно, славный парень, только зря важничает, разглядывая японских красавиц.

— Откуда вы, ребята?

— Кубанские, — отвечал я.

— Земляки, — как-то неожиданно обрадовался Самсоныч и стремительно поднялся со стула. — Краснодарские?

— Ставропольские. Там есть гора Стрижамент.

— Все одно, моего края. Давай им, Таня, десятую. Там один балабон живет. Ребята, вы этого балабона не пугайтесь. Не пугайтесь, земляки! Серега только на вид грозный, а так он ничего парень. Если что, говорите — так распорядился Самсоныч. А я вас — не сегодня, так завтра — навещу, лады?

— Приходи, Самсоныч, — сказал Генка. — У нас есть такие два окорока, закачаешься! И ты, Таня, заходи в десятую, а этого… который похож на цыгана, Костю, значит, направляй к нам. Это наш третий товарищ. Понятно?

Тут Таня как будто что-то вспомнила, полезла в сейф и вытащила наши паспорта, отобрала один, на котором была фотография Кости, прочитала: «Жданов…»

— Самсоныч, — сказала она начальнику отдела кадров, — ничего не понимаю. Этот Жданов вначале полез к Анне знакомиться, а она его… ты знаешь, как она может! И Жданов тут же бьет своего земляка. За что, где тут логика?

— Я ее не вижу, — широко зевая, сказал наш земляк, а мы пошли искать десятую каюту.

Дверь была закрыта. Мы постучали, и она открылась рывком. На пороге стоял до пояса раздетый парень лет двадцати. На его мощной, широкой груди была выколота — и надо сказать здорово — бригантина и ниже, по-моему, глупая надпись: «Прощай мама, прощай, родная сестра».

— Че надо, че надо? — затараторил парень, свирепо оглядывая меня, Генку и наши вещи. — Мети назад, вербота, свободных мест нету!

Он хотел захлопнуть дверь, но Генка был не дурак, успел вставить между косяком и дверью ногу, обутую в туристский ботинок.

— Убери, — сказал парень, но Генка и ухом не повел.

— Вот что, балабон, — сказал я, поглаживая свою бороду, — может, мой «морской» вид подействует на этого сопляка, — мы вселяемся сюда по распоряжению Самсоныча. Чуешь? Не веришь, пойди у него спроси. Или жди, когда он сам придет к нам сегодня или завтра.

— Ты мореман? — тревожно спросил Серега. Видно, что борода произвела на него впечатление, как и то, что к нам должен зайти в гости Самсоныч.

— Да, — сказал я, не сразу поняв его вопрос.

— Где плавал?

— Там, — сказал я и махнул рукой. — На юге больше! А теперь пусти.

Мы вошли в небольшую четырехместную каюту. Две койки были внизу, а две вверху. Все они как на один лад, словно в купе железнодорожного вагона, только чуть просторнее. Около двух иллюминаторов стоял маленький подростковый диванчик и круглый столик, намертво привинченный к палубе. У входа по бокам — четыре шкафа, или, по-морскому, рундуки. Я занял нижнюю койку около диванчика. Косте и Генке остались верхние. Если последнему это было все равно, то Косте нет. Костя грузный и почти мой ровесник. Негоже ему околачиваться на верхотуре. Поэтому я стал ковать железо, пока оно горячее, внушительно сказал Сереге:

— Перебирайся, друг, на верхнюю койку, а твою займет товарищ Жданов.