— Поручни, пожалуй, не надо, — сказал мастер, моментально сообразивший, что «деревню», как он мысленно прозвал Костю, или разыграли, или он что-то напутал. — А вот комингс надо и не просто почистить, а надраить до блеска.

— Поручни не надо? — тревожно спросил Костя. Значит, он чистит не те штуки, которые велел чистить Серега? — Так ржавые, а я как раз свободен, вот и решил. Потом их можно покрасить.

Мастер глаза выпучил от восторга. Эта «деревня», это «сельпо» просто восхитительный парень!

— Комингс драй, дура, — ласково повторил молодой мастер.

— Если не знаешь, что это такое, спроси у капитана, он на клотике[5] чай пьет. Видел?

Обилие морских слов не смутило, а разозлило Костю. Он понял, что над ним посмеиваются, а насмешки он всегда переносил плохо. Свирепея, Костя оглянулся. Нет никого поблизости. Тогда он сунул молодому мастеру под нос свой тяжелый колхозный кулак и негромко сказал:

— Были бы мы в лесу, галю бы сообразил, а тут, в море, эта штука сойдет за милую душу.

— Галю? — переспросил мастер, словно споткнулся.

— Да, — ласково отвечал Костя. — Это по-нашему, по-деревенски, значит, ветка, дрын. Уразумел? А теперь объясняй по-человечески, что такое это проклятое «шпи-шпи», которое нужно чистить, и остальное!

Таким образом, Костя был не таким уж простаком и за полтора месяца пребывания в море усвоил морской жаргон и рыбацкие законы. И был он старше, опытнее Сереги да и умнее тоже. Он сознательно употреблял сухопутные словечки в присутствии Сереги, подыгрывая Сереге, страстно желающему, чтобы в нем видели бывалого моряка.

— Ну, идем, — миролюбиво сказал Костя, — какая разница? У нас добрая лодка.

— Бот, а не лодка, — сурово поправил его Серега. — Нет, не получится из тебя, Костя, морского человека. Не родился ты им.

— Может. У нас в Белоруссии хоть воды и много, да все болота, озера, а море я, брат, только тут увидел.

— А я, Костя, родился в море, — похвастался Серега. — У меня мать в загранку полжизни ходила. И родила меня около острова Фиджи. Слышал, может?

— Брешешь.

— Чтобы меня раки слопали, не вру!

— А чего мать в море ходила?

— Отец у меня кандей, повар, значит, а мать — фельдшер. Вдвоем и ходили.

Серега небрежно махнул рукой. Он чувствовал себя в своей стихии. И даже то, что бот стало качать сильнее и побледнел плохо переносящий качку Олег, ему нравилось. Что ж, в море в общем не плохо, работа вот только тяжелая. И он стал думать, что получится, если они не придут к «Никитину» дотемна. Тогда их будет носить по бушующему морю всю ночь, тогда старшина велит открыть аварийный запас, а в нем есть отличная штука — на вкус приятная и крепкая, как говорят.

А шторм усиливался. Уже не посвистывал ветер, а выл, гудел и бросал в лица ловцов снежную крупу, перемешанную с брызгами воды. Бот, как утка, нырял по волнам, взлетал вверх, падал вниз. Иногда, взбираясь на водяной вал и покачавшись немного на его вершине, он носом зарывался в воду и стремительно скользил вниз, задрав менее нагруженную корму. В такие моменты оголялся винт, начинал быстро набирать обороты мотор, работая вхолостую. Но старшина спокойно сбрасывал газ, оглядывался, крепко держась за румпель. Там, позади, внизу, выступало, как плавник у рыбы, перо руля и по нему били волны.

— Баллов восемь, а то и девять, — сказал Серега, — дает!

— Смотри, смотри, — воскликнул Костя, — вон еще лодки, да чудные!

Все ловцы стали всматриваться в даль. И верно, там, вдали, качались небольшие пузатые суденышки. Они шли от берега в море.

— Японские кавасаки, — уверенно сказал Вася, — тоже тика́ют к своей базе.

— А какая у них база, — спросил Костя, — как наша?

— Что ты! Меньше и старье, едва на воде держится. Наши базы — лучшие в мире, специальные краболовы! Это до шестидесятых годов у нас краболовы делали из других судов. Переоборудуют какой-нибудь сухогруз, и все. А потом спроектировали крабовые плавзаводы типа «Андрей Захаров».

Но этого Серега уже не слышал. Он, выполняя приказ старшины, снова сделал попытку связаться с базой, и на этот раз — удачную.

— Жень, ура! База на проводе.

— Становись на руль, я сам поговорю.

Они поменялись местами. Взявшись за румпель, Серега почувствовал, что сейчас управлять ботом не то, что в тихую погоду. Румпель вырывало из рук, на него надо было наваливаться боком, чтобы держать суденышко в повиновении. А тут еще оно стало рыскать, разворачиваться к волне бортом.

— Эй, эй, — встревоженно закричал Вася, — держи, Серега, а то нас перевернет!

— У раков гостями будем, — засмеялся Серега, которому удалось быстро справиться с непослушным ботом и положить его на верный курс. Когда его заменил Карпович, он возвратился к рубке и, испытывая сильное возбуждение, радость от того, что вот он какой бесстрашный, стал говорить:

— Парни, хороший шторм для человека — проверка. Вон Олег скоро травить начнет. Да и ты, Костя, что-то побледнел. Не дрейфь, парни!

— Пошел ты, — сказал Костя. Он не укачивался, просто чувствовал себя не в своей тарелке, непонятную слабость от непрерывных взлетов и падений. — Олег не родился, как ты, в море.

А Олега и вправду совсем развезло. Его стошнило прямо на палубу. Серега отвернулся, а Вася схватил парня за плечи.

— Ничего, теперь будет легче. Иди, ложись прямо на сети.

Он провел Олега к трюму, заваленному сетями. Тут и ребята помогли, сделали в грудах сетей нечто вроде ниши. Туда и прилег Олег, полный благодарности, любви к Васе. Он подумал: «Вот у меня появился настоящий друг. Да и остальные ребята — ничего». И так он лежал на мокрых сетях, которые казались ему лучше перины, преодолевая в себе тошноту, то и дело подступавшую к горлу. Сети защищали его от ветра, а волны захлестывали. Они уже свободно перекатывались через палубу, но ловцов защищали рыбацкие непромокаемые робы. Хуже было старшине, который быстро промок до нитки и теперь ругал себя за то, что не взял плаща. Ведь подумал взять, когда капитан сказал о возможном шторме, и не взял. Однако от этой мысли его отвлекла все возрастающая тревога: на глазах шторм усиливался, разыгрывался не на шутку.

— Хлопцы, будьте осторожны, — крикнул Карпович, — держитесь друг за друга, смотрите, чтобы никого не смыло за борт!

Но ловцам можно было бы это и не говорить. Все знали: за бортом почти ледяная вода. Утонуть, конечно, не утонешь, спасательный пояс не даст утонуть, а вот окоченеть можно быстро, в считанные минуты. Старшина передвинул руку по румпелю, пощупал висевшие на нем два спасательных круга и мысленно представил себе, как он будет действовать, если за бортом окажется человек. Он сразу сбросит газ, не глядя рванет с румпеля круг и бросит его освободившейся от рукояти газа левой рукой. Около компаса, закрепленного на крыше рубки, лежит наготове добрый моток прочного японского линя. Тоже пригодится, если его кинуть, как лассо. С его помощью на прошлой неделе вытащили из моря упавшего за борт Олега. Олег упал в тихую погоду, и по своей вине.

Олега вытащили сразу. Он был как кутенок мокрый, жалкий и весь дрожал. Старшина ограничился тем, что отчитал его, а докладывать по инстанциям о случившемся не стал.

И вот сейчас Карпович, промокший до нитки, мечтал, что придут на базу, поднимут их на мотобалки и первое, что он сделает, это пойдет в баню. В бане он хорошо попарится, надо бы с веником, но нет веника, придется у кого-либо попросить.

И так он мечтал о бане, вспоминал сына, и от этого становилось ему будто теплее.

Чуть закрывал старшина уставшие глаза, как перед ним появлялся, словно живой, Федька с пухлыми губами, которые он измазал чернилами. Мальчик только что закончил свое первое письмо из одной фразы и теперь спрашивал у отца: «Папа Женя, а где вы бываете с мамой так долго?»

«Далеко, сынище», — кратко отвечал старшина и чувствовал, что мальчику нужны объяснения. А как все объяснить — не просто ведь рассказать семилетнему человеку о работе на воде, посредине морей и океанов.