— Браво, браво! — закричали и зааплодировали обитатели детской человечества, — браво, птичка Наоми!

Цунта чудесно пропела пять часов.

Наступили сумерки.

Хорт зажег лампу.

— Рэй-Шуа, — обратилась Наоми, — тебе пора раскрыть ящик, достать охотничьи припасы и мое ружье.

Рэй-Шуа быстрыми движениями доставил ружье на общий просмотр.

— Это центрального боя, — давал объяснения Хорт, — 16-й калибр, фабрики Зауэра, бескурковое, превосходного качества. Завтра займемся пристрелом и набьем патроны. Ружье легкое, не более семи фунтов. Ну, а через неделю, в самом деле пойдем на медведя. Первая берлога от нас всего полтора километра или еще ближе. Ты, Наоми, должна знать однако, что с одной собакой здесь на медведя не охотятся. Но у нас нет иного исхода, как Рэй-Шуа исполнять роль второй собаки, и он это делает с горячим призванием.

— Вау…ввау…вввау…ррр… — залаял Рэй-Шуа, став на четвереньки.

— Вау…ввау… — ответила Диана, вероятно сообразив, что речь идет о травле медведя.

Наоми достала медвежонка с полки, завела его и пустила на пол.

Медвежонок забарахтался и зарявкал.

Диана с лаем бросилась на медвежонка, хватив его раза два зубами, но потом убедилась, что над ней подшутили и только принципиально ворчала, косо поглядывая на опасную игрушку.

— Еще не спишь?

— Нет.

— Подложи в костер сучьев.

— Может быть, удлинить костер?

— Да, будет лучше.

— Слышишь?

— Хоркает вальдшнеп.

— Даже не увидишь — так поздно.

— Что ему надо?

— Ворчит на охотников.

— Спать не хочется.

— Мне тоже.

— Давай закурим, а?

— Закурим.

— Смотри.

— Это филин — философ леса.

— Табак влажный.

— Чуть подсушим.

— Вот кусок коры.

— Наоми сладко спит.

— С большим увлечением.

— Видит во сне, что не спит.

— И потому спит так крепко.

— А ведь как уверяла, что не будет спать.

— Утомилась от волнения.

— Устала от пальбы.

— Еще бы. Раз 30 ахнула.

— И все-таки молодец — пару зацепила.

— Горячилась вовсю.

— Диана сердилась.

— Была работа.

— Вот она собака — глядит на нас, соображает.

— Табак подсох.

— Закуривай.

— А Чукка спит?

— Делает вид, что спит.

— Чукка, улыбнись.

— Ну вот — улыбается.

— Не спи, Чукка. Брось.

— Нет смысла спать.

— Это от тепла, от нежности, от удачи.

— Чукка, перестань улыбаться.

— Все равно видим.

— И какой же смысл спать — слушай…

— Еще тяга не кончилась.

— Ворчуны рыжие дотягивают.

— Около медведи собираются.

— Философ-филин в долине хохочет.

— Неясыть над костром летает.

— Мыши летучие.

— Брось спать, Чукка, брось.

— Мой приятель художник Бурлюк говорил, что спать спокойно имеет право только фабрикант, у которого и ночью работает фабрика, а нам — беднякам сон приносит лишь огромные убытки.

— Чукка, перестань улыбаться.

— Ты могла бы украсить общество курильщиков, внести оживление.

— Поднять их горизонты.

— И вообще.

— Если кофе будете пить — проснусь я.

— Ну, обязательно.

— Ну вот это солидное предложение.

— Браво, Чукка.

— Она поняла, что у нас нет фабрики.

— Бедняга.

— Наоми спит?

— Приблизительно.

— До запаха кофе.

— Мы нальем ей чашку и поставим около носа.

— Чукка, ты дашь нам по рюмке коньяку?

— Сейчас?

— Нет, перед кофе.

— Мы решаем не спать, к чорту сон — это странное явление, отнимающее у человека больше трети жизни.

— Плюс другую треть человек растет.

— Пропадает в пустую две трети коротенькой, как нос рябчика, жизни.

— Остается одна треть, из которой снова две трети уходят на борьбу за существование.

— А жалкий остаток делится на горе и счастье.

— При чем всем известно: что две трети, из этого остатка принадлежат горю.

— Или ожиданию счастья, как высшего смысла.

— Вот во имя чего бьется сердце.

— Счастья нет — есть только счастливый момент ошибки.

— Истинное счастье — всегда впереди.

— Не воображайте, пожалуйста, что я сплю. Ничуть. Я все слышу и жду кофе.

— Браво, Наоми.

— Вставай, птичка, пора. Через два часа взойдет солнце. Надо его по-приятельски встретить.

— Встаю. Вот.

— Ты спала час — этого достаточно.

— Вы?

— По полчаса.

— Зато я видела два сна: сначала, будто надо мной носились сплошь вальдшнепы, и я удачно стреляла, а потом будто подходит ко мне Рэй-Шуа и сообщает тайну, что он написал здесь большой роман в форме дневника и думает продать его за сто тысяч долларов. И будто роман называется «Цунта».

— К чорту романьё.

— Превосходное название «Цунта».

— И дивная идея: механическая Цунта, чудесно поющая каждый час, вдруг превращается в настоящую, живую птицу и перестает петь о часах и днях, так как никто, никто не дорожит временем.

— И Цунта снова мечтает стать механической птицей, чтобы петь каждый час.

— Прекрасная мысль.

— Но к чорту романьё.

— Нет, погоди, Рэй-Шуа, в самом деле, ты, может быть, тайно написал здесь роман и только из упрямства стесняешься открыться нам?

— Повторяю: к чорту романьё!..

— Однако журналы убеждены, что ради новых приключении и острых впечатлений ты залез на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, чтобы поразить мир новыми романами.

— Журналы верят в твой радио-темперамент и неостывающую энергию.

— Пишут, что ты в расцвете сил…

— Чукка, налей мне лучше коньяку. Я с наслаждением выпью за то, чтобы все эти журналы прогорели или нашли других дураков. Закурим, Хорт?

— Давай закурим — я подсушил табак.

— Подложить еще сучьев?

— Подложи.

— Кофе готов.

— Браво, Чукка.

— Вот коньяк, рюмки.

— Великолепно.

— Жизнь начеку.

— Ххо-хо.

— Наоми, скажи свое слово.

— Чукка, налей полнее коньяку Наоми.

— О чем сказать мне?

— Все равно, Наоми, что взбредет. Для церемонии.

— Сейчас — мы у костра весенней ночи. Мы бодрствуем, встречая восход солнца. Мы сознаем, что там в землянке каждый час поет Цунта, напоминая о быстро улетающем времени. Близится рассвет, близится час жизнетворчества. С высокой горы далеко видно кругом, что все преисполнено сном ночи. Но мы бодрствуем, празднуя весну. Значит — где-то может быть такие же охотники или иные люди, или не знаю кто — также сидят у костра и ждут рассвета, будто боятся его пропустить, поглядывая на восток. Я пью за тех немногих, кто дорожит часами Цунты, кто жадными глотками пьет сочное дыхание весны, кто не спит в этот рассветающий час. Право же слишком коротка жизнь и надо об этом помнить.

— Браво, птичка Наоми.

— Ты — наша Цунта.

— Хорт, ты погладь мои волосы и шею, как гладил мне прежде, это напомнит мне раннюю юность и сделает меня меньше… А то я так страшусь взрослости. Я даже перестала быть мечтательницей или почти перестала. Я хочу остаться дочерью весны, девочкой нового мира, ребенком времени. Хорт, Чукка, Рэй-Шуа, давайте скакать через большой огонь костра. Я под ложу кучу сучьев. Ну?

— Давай.

— Хто-хо. Скачем!

— Кто выше — кто дальше?

— В чем же дело?

— Ух! Чорт, берегись.

— Разгорайся, костер, пылай!

— Любуйся, мир, на своих детей.

— Ну, прыгай, начинай.

— Ярче гори, костер.

— Смотри, весна, смотри и радуйся!

— Сердца зажжены, как глаза.

— Первый Хорт. Ну.

— Ладно; я с разбегу?

— Все с разбегу.

— Валяй!

— Ух, ты… ух, несется!..

— Ррраз!

— Браво! Хорт! Вот твоя черта.

— Теперь, Наоми. Ну.

— С восторгом!

— Ррраз…

— Молодец, Наоми!

— Вот твоя черта. Чуть ближе Хорта.