Хорт, затуманенный, взъерошенный, спившийся Хорт захрипел.

— Ты, что ли, счастье мое?

— Дурак! Не я, а — дочка, Чукка твоя — счастье твое.

— А ты кто?

— Я — случай, судьба. Понял?

— Где же, где Чукка моя, счастье мое?

— Жива она, здорова и ждет тебя, на облака смотрит. Ты утречком и поезжай. Спасибо скажешь Заяре. Понял?

Заревел спьяну, с горя, с тоски, застонал Хорт:

— Что делать мне, окаянному? Что? Собака я, и в канаве издохнуть хочу… Будь ты проклята, жизнь моя… Змеи кругом, гады слизкие, убийцы, бухгалтерия…

— Я тебе правду говорю, слушай, дело говорю, — поезжай. Ждет она…

— Сгину я. Крышка, могила.

— 10 лет, 10 золотых лет проживешь.

— Пропаду. Удавлюсь.

— Ой, нет. Если не удавился вчера с горя, то завтра от счастья не удавишься.

— От какого счастья, где оно?

— Вот завтра и увидишь. Жизнь тебе малиной будет. Вижу я, вижу. Ой, счастье плывет к твоим берегам. По руке вижу, по глазам вижу, по сердцу слышу. Красивый будешь, здоровый, богатый, знатный будешь.

— Нет, не буду. Обман. В могиле лежать буду.

— Эфиопом прожил, дня ты счастливого раза не видел, только — горе да горюшко, пил, до веревочки дожил, а завтра с утра праздник начнется и 10 лет не кончится…

В кабацком дурмане пьяных чувств и пестрых цыганских слов, среди посудного шума и нащупывания веревки, замызганный, изничтоженный, на веки оскорбленный, Хорт первый раз в жизни за 40 лет каторжных тяжких будней услышал легенду о каком-то эфиопском острове — так похожем на его черное прошлое — и первый раз в жизни встал из-за стола и сказал речь:

— Я — конторщик бухгалтерии железной дороги Хорт Джойс, самый несчастный бедняк на свете, заявляю всем, что я сошел с ума и в день своего рождения пью стакан за новую жизнь. Истинно: за новую жизнь с утра. Что я? Или в самом деле собака, пропадающий пес? Что я, а? Дайте ответ: где мое счастье? Где дочка, Чукка моя, где этот остров? Я найду его и я увижу Чукку. Я проживу 10 лет великолепно! Каждый день буду Чукке дарить подарки и буду пить шикарное вино. Гости приедут ко мне из Америки, и я — Хорт Джойс в модном новом костюме выйду их встречать. Все это будет совсем, как в кино, и я докажу свою натуру. Х-ха-ха. Хорт Джойс ничего не говорит зря!

Хорт выпил залпом и стукнул стаканом, будто поставил печать.

Цыганка вскочила на табуретку и запела:

Хорт подарил веревку Заяре.

На завтра исправно Хорт явился на службу, но от пьянства, слабости, и бессонной ночи не мог писать — так тряслись руки.

— Тем лучше, — пробормотал он и, ухмыляясь, сделал вид, что идет в уборную, а сам отправился на вокзал, поглядывая на облака.

На вокзале Хорт увидел готовый к отправке товарный состав.

Облака приблизительно плыли в сторону, куда смотрел паровоз.

— Дело! — крякнул Хорт, подошел к машинисту, молча пожал знакомую волосатую руку, которую также жал раньше, встречаясь в кабаках, сказал:

— Еду за дочерью, за Чуккой, довези меня вплоть до смены; — там посмотрим.

— Лезь, — ответит машинист.

Хорт полез на паровоз.

Поезд тронулся.

И через несколько минут, через полчаса, Хорт, жуя соленый огурец, поднесенный машинистом, разглядывал лесную панораму, указывая огурцом на убегающих зайцев с полотна.

Встречные разъезды, полустанки и станции шире и ярче открывали глаза Хорту, глаза, которые не видели ничего, кроме горя, слезящиеся глаза, которые не знали улыбки за все 40 лет убийственной несчастной жизни.

И вдруг…

Волнующее очарование могущества машины, руководимой человеком, созданной человеком.

И вдруг….

Быстрое, стремительное, плавное движение в бесконечную даль, мимо лесов, гор, деревень, заводов, станций, лугов, полей.

Все вперед и дальше.

Где-то там — сзади оставшаяся болотная окраина, служба, бухгалтерия, кабаки, кладбище, служебная уборная.

Чорт знает!

Хорт посматривал на облака и думал:

— Кати, Хорт, кати. Час твой настал, сроки приблизились. Облака указывают путь. Небо высоко, земля широка, жизнь — всяческая, и надо с толком все это проверить. Да! А вы, облака, вы ведете меня за руку, как ребенка малого, вы, облака научите меня ни на минуту не останавливаться на месте, чтобы все увидеть, все узнать, все пройти, всему научиться. Если за 40 лет не сумел я — собака — лучше петли ничего придумать, так может за 10 лет, или сколько придется, я наквитаю потерянное, нажму на последнее, развернусь во все крылья, обследую, промеряю, обдумаю, попробую. Да! И скажу свое слово. А Хорт Джойс ничего не говорит зря.

К вечеру поезд дошел до смены паровоза.

С помощью знакомого машиниста Хорт устроился на сменный паровоз и поехал дальше.

Поздно ночью, когда и этот паровоз дошел до деповской станции, Хорта согласилась взять к себе кондукторская бригада, и он залег спать в теплушке.

Однако у него не было с собой постели и ему пришлось под голову положить свою худую руку.

Только потом, когда захрапел Хорт, кто-то из кондукторов положил ему под голову брезентовый плащ.

И увидел Хорт золотой сон.

Будто не в товарном поезде едет он, а — сидит важно на шикарном автомобиле, и рядом с ним Чукка — красавица Чукка. Будто едут они не по лесам и полям, а — по улицам громадного солнечного города. Мимо блестящих магазинов, ресторанов, дворцов, садов, мимо шумной тротуарной толпы. И многие ему — Хорту Джойс почтительно кланяются. А потом — корабль. И на корабле, музыка, бал, игры, песни. Но всех замечательнее на корабле — это Чукка и ее отец — Хорт Джойс. Будто над головами, на мачтах, изумительные нарядные птицы сидят и щурятся от ослепительного солнца, тихо посвистывая, тихо поглядывая на Чукку и Хорта. Будто весь корабль во власти Хорта и едет на остров к дикарям, к прекрасным эфиопам, у которых давно гостит Америка и все ждут только Хорта с дочерью. Ждут, чтобы начать строить хрустальную, высоченную башню. И вдруг на корабле появляются цыгане, много цыган, и все окружают Чукку, оттесняя Хорта…

Хорт проснулся с отчаянным криком:

— Не дам, не дам, не дам!

Около него кондуктора пили утренний чай.

Поезд стоял на большой станции среди густого скопления составов.

Хорта напоили чаем, спросили:

— Ну, что же дальше?

Хорт ответил:

— Пока не выгонят — поеду дальше, а выгонят — пойду пешком. Я найду свою дочь, я приближаюсь к ней. Сделайте милость…

Кондуктора загалдели в стаканы:

— Валяй.

— Езжай.

— Нам что.

— Знай колеси до небеси.

— Может еще поверстные получишь.

— Езжай и никаких.

У Хорта нежданно полились в чайный стакан слезы от радости, что его не гонят, что даже шутят с ним: значит недаром он честно прослужил 30 лет на железной дороге, рассчитывая на внимание, повышение и прибавку.

Главное, значит недаром поверил ни с того, ни с сего в какую-то высшую фантастическую справедливость на свете, справедливость —

Значит — теплая, ласковая, материнская рука судьбы с ним, и он — Хорт Джойс отныне лишен права в этом сомневаться.

— Ого, чорт возьми! крикнул внезапно Хорт, когда один кондуктор налил ему стакан вина, а другой подарил ему фунт колбасы.