Очевидно Хорта выручает высокий рост. Наоми, о таких пустяках ты должна помнить обязательно, чтобы не очень смущать меня… Вообще я готов к тому, чтобы выглядеть несколько смешным или просто забавным в сравнении с тобой, — принцессой.

Воображаю тебя в нашей землянке! О, Наоми, что придумала ты, птичка наша золотая, тропическая. Сказку, легенду ты спутала с буднями обыкновенного бытия, фантазию и увлечения ты перелила в реальную форму, ты — чьи крылья еще не тронуты в борьбе за жизнь — и вот ты, подруга наша, птичка наша, принцесса наша, решила в гости приехать к нам, на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, в тихую землянку нашу, в далекий край.

Ну что же? Приезжай, любимая, если крылья твои рвутся к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если тоскуешь ты по берлоге нашей, если готова разделить с нами лесные дин, если хочешь проводить меня… Приезжай, Наоми. Пусть сказки и легенды снизойдут на землю и украсят будничную жизнь. Ты только не пугайся суровой обстановки и слиш- <…> к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если <…> пример[1], мы тут запросто встречаемся с громадными медведями и совершенно не видим людей за редкими исключениями, когда раз в месяц кто-нибудь из нас бывает на почтовой станции — в ста километрах от нас или около того. Или зимой, как тебе писали, мы живем неделями занесенные вдрызг снегом, и неделями откапываемся от снега, а зима здесь тянется семь месяцев. Впрочем, мы все любим зиму, и так, что зимой всего больше вспоминаем о тебе и легко увлекающе воображаем тебя звенящей, согревающей, весенней именно в зимней землянке или и белом лесу, где живет сказка…

И ты приезжай — как начнется зима — это будет ровно через два месяца. А в течение этого времени мы расширим землянку. Еще на одну комнатку для тебя. Мы все подготовим, чтобы встретить гостью. Твое будущее оконце я увешу кистями рябины, и ты изредка станешь поклевывать коралловые ягодки, рассказывая нам разные вещи. Нынче у нас в землянке будут жить щеглы, чижики и клесты — твои друзья. Мы научим тебя охотиться на зайцев — ружье и припасы ты привезешь с собой. Чукка и Рэй-Шуа тебе вероятно вообще позаказывают привезти разного добра. На полу и на стенах твоего гнезда будут медвежьи шкуры — лавры нашей охоты. И еще — на потолке торчат косачиные хвосты. Поэтому ты особенно не унывай, если увидишь очень невзрачный вид землянки — внутри лучше. У нас у всех вид неказистый, мой — совсем заброшенный, но мы тоже — внутри лучше. Рэй-Шуа — очарователен. Он уверяет, что ему удобнее и естественнее ходить на четвереньках и лазить по деревьям, чем писать книги. Он по-прежнему не любит своего писательства и считает это дело легкомысленной блажью. Обдумай его заблуждения и привези на этот счет особые взгляды. И привези побольше всяких журналов с портретами Рэй-Шуа и статьями о нем. Мы его чуть подразним. Знай — мы придумаем все, чтобы тебе было интересно, забавно, весело, радостно; мы пойдем на разные штуки во имя твоего приезда, но только ты прости нашу ошибку, не упрекай нас, что покинули тебя… Мы готовы всячески искупить свою вину перед тобой. Ах, Наоми, а о себе я боюсь даже говорить… Прости, прости. Каждую секунду нашей разлуки считал я тоскующим сердцем. И не от гордости и эгоизма и каких-то высших соображений, а от великой скромности, от несмелости, даже от ложного стыда, от излишней совести, закрыв глаза, не зная глубины твоей дружбы, решил я оставить тебя, беспредельно любимую подругу своей старой, но единственной юности. Прости, Наоми. Прости побежденного Хорта, прости, наша птичка…».

Хорт не мог продолжать письма: слезы раскаяния и счастья заполнили глаза…

По серебряной быстрой реке хрустальный корабль несется, рассекая острым, как стерлядь, носом солнечные струи звонких бурлящих вод.

Попутный ветер звенит струнами мачт.

По берегам серебряной реки голубо-розовые рощи под полуденным зноем стоят.

— Юность, юность!

Крикнул кто-то из группы белых нарядных пассажиров и все подняли головы к стае сверкающих чаек.

Среди всех светлее и прекраснее была Наоми.

Подумала Чукка: если бы знал и видел Хорт.

Где-то на корме курили Хорт и Рэй-Шуа, и Джек Питч, и Старт, и его гости — или кто они…

И Чукка хорошо не могла расслышать — ветер мешал — что точно прозвучало, призывно.

Кажется: мир начинается!

Скоро она приблизилась к зову.

Мир начинается.

Звенело, трепетало, волновалось, таяло, появлялось.

Жизнь цветет первой весной.

Тише…

Осторожно зовет Хорта, указывает, ликуя, Чукка.

— Смотри — это она — Наоми…

— Она едет в Мианги-бхва, — об этом все знают на корабле, потому что Мианги-бхва — остров неотцветаемой весны, остров нескончаемой юности.

Там праздник девушек из Лимноа.

Туда!

Хорт улыбается: он спокоен, он будто уверен, что хрустальный корабль идет именно в Мианги-бхва, и Наоми будет с ним, только с ним.

О, еще бы!

Впрочем, ведь Хорт самый изумительный из юношей — самый прекрасный, самый очаровательный, самый высокий, самый сияющий юноша.

— «Хорт, Хорт».

Слышит — звенит кругом: «Хорт, Хорт».

Чукка соображает: что значит — в самом деле отец стал юношей и теперь пора перестать удивляться…

Корабль действительно идет в Мианги-бхва, и Наоми будет с ним.

И там будет она — Чукка, девушка из Лимноа.

И там будет Рэй-Шуа из Мурумбиджи.

И Ниа из Гаватами.

И Джек Питч из Чикаго.

И будут Старты из Алжисираса.

Все гости будут там среди лугов цветущих девушек Мианги-бхва, острова нескончаемой юности.

Мир начинается!

Все будут петь об этом, все радости, как цветы, будут брошены навстречу этому, все чайки, что слетятся к праздничному часу, возвестят об этом.

Юность! юность!

Нет берегов приливам твоим.

Вот хрустальный корабль быстро миновал реку и стройно вошел в океан беспредельности.

Здесь все стало оправданием и мудростью.

Со всех сторон неслись прозрачные хрустальные звенящие корабли, направляясь к острову Мианги-бхва.

Чукка ясно видела всех пассажиров всех кораблей и могла, если хотела, слышать их разговоры.

И больше — она свободно могла заставить всех говорить о вещах ее интересующих.

В отдельности она задавала быстрые вопросы и получала решительные ответы. Так:

— Куда мчимся мы?

— На остров выдуманной цели.

— В чем наша правда?

— Во лжи.

— Что счастьем называем мы?

— Выходом из несчастья.

— Но мы гордо восклицаем: вот счастье.

— Это от нервности.

— Юность в каких цветет садах?

— Безвопросных.

— Сколько прожить положено человеку.

— Две жизни.

— Значит — Хорт прав?

— Во всем.

И еще о многом спрашивала она всех, пока успокоилось взволнованное сердце.

— Друг, отец, воистину мир начинается, если полон ты юностью, и Наоми окрыляет тебя, — утешала Чукка отца, — ты прав: две жизни человеку положено и две чаши до конца испить надо. Рэй-Шуа и я — мы понимаем тебя и не осуждаем, нет, отец. Живи, продолжай жить легендой о юности обвеянной. Смотри: там Наоми, среди девушек, она прекраснее всех и всех вернее, она будет избрана принцессой острова Мианги-бхва, и ты увезешь ее в царство зимы, к нам, в землянку, где птички и комнатка встретят ее, где медвежьи меха и рябина согреют.

Скорей бы, скорей этот остров Мианги-бхва, скорей бы ты Наоми привез…

— Я так волнуюсь за ожидание твое, за тоску каждой секунды. Ты верно говоришь, что Наоми сказку, легенду с будничной жизнью спутала и нас заворожила…

Плыл хрустальный корабль в океане.

Все говорили о Мианги-бхва, острове вечной юности.

Все смотрели на сияющую Наоми, на ее непоколебимую правоту.

И поняла Чукка, что трудно, почти невозможно разобраться, где сон и где действительность, где жизнь и где легенда, где сказка и где явь.