— Всё же ты ксенофоб, Иваныч. Кто ж их кормить будет? На подножном корму оне, — словно по обязанности говорил Саня, уныло озирая вытоптанную поляну в тщетной надежде, что хоть какая-нибудь завалящая ягодка ускользнула от зоркого взгляда степных орлов. — Китайцы, кстати, говорят, огородники хорошие. И, вообще, высококультурная нация.

— Хорошие, когда дома сидят, а в командировке — атас и полная расслабуха — не унимался натуральный кузнец. — Хотя против китайских академиков и их ангельского характера я ничего плохого сказать не могу. Но, согласись, мы не с китайскими академиками имеем дело.

Впрочем, грибами и ягодами гости с юга не ограничивались. Их жизненные интересы простирались гораздо шире.

Первого убитого увидели вечером того же дня, можно сказать, издали, шагов с тридцати. Рослый парень, лет двадцати пяти, опрятно и даже щеголевато одетый, стоял во весь рост, пригвожденный копьём к дереву. Ермощенко надолго запомнил его лицо, оно было из тех, с которыми смерть как-то совсем не вяжется. У ног парня валялся топор, не боевой, а самый обычный, плотничий, что ли, с лезвием запачканным ещё свежей кровью. Чуть поодаль лежали заколотые старик со старухой.

— Этот дрался, — Нечай подошёл к парню и, осторожно взявшись за коричневое, блестящее, словно засаленное, древко копья, мотнул головой. Митька подскочил и, придержав мертвеца, пока Нечай выдернул копьё, опустил тело на землю.

— Вот и ладно. Всё лучше, чем ругаться, — пробормотал натуральный кузнец, глядя на них, но сообразив, что сморозил что-то не то, поменял тему. — Хоронить будем, Нечай?

— Если вернёмся.

— С кем он там дрался? — в голосе Даши слышались жалость и презрение. За эти дни она ожесточилась, и теперь ей трудно было сочувствовать человеку, погибшему, не исчерпав до конца все средства к сопротивлению.

Добродушной Вере такая принципиальность показалась чрезмерной. — Зря ты так, подруга, о покойнике. На топор взгляни, кого-то же он им перед смертью зацепил. Кого? А того, чьё копьё. Потому что, если бы не зацепил, то и копья бы не было. А своего оружия тут бросать не принято. Раз оставили копьё, значит, было некому было его забрать. Мертвому оно ни к чему, а у живых собственное есть.

— Так, — согласно кивнул Нечай, уважение которого к Вере сразу поднялось ещё на несколько пунктов, добавив, что своих мертвецов буджаки стараются на месте гибели не оставлять, надо полагать, что и теперь они унесли тело воина, зарубленного парнем.

— Не девка, а чистый Шерлок Холмс, — приятно улыбнулся Ермощенко. — Повезло студенту, до определённой, понятно, степени.

Потом убитые стали попадаться часто, и снова в основном это были мужчины и старики. Первые были убиты, вероятно, за попытку дать отпор, а про стариков Нечай сказал, что их степняки, вообще, никогда в полон не забирают, не видя в них никакой корысти.

Через пару дней вид чужой смерти уже не то чтобы оставлял путников равнодушными, он скорее стал частью ландшафта, подобно пропасти зияющей обочь горной тропы. Здесь бессмысленно было говорить о привычке, просто это имело место быть и с этим приходилось считаться.

Сане тяжелей всех давался этот кочевой образ жизни, с постоянной опасностью быть подстреленным как перепёлка, и необходимостью быть всё время настороже. Окружающее он воспринимал сквозь плотную завесу усталости и вызванного ею безразличия. Страшное одиночество было вокруг. Он бездумно шёл за Нечаем, когда надо — бежал, когда надо — падал на землю, и постепенно в нём нарастало чувство, что добром это не кончится. Он не верил, что когда-нибудь вернётся домой, просто потому, что ничего здесь не зависело от его веры и желания.

Ермощенко с беспокойством присматривался к Сане. Он знал, что для человека в таком состоянии любой щелчок может оказаться фатальным. Чем помочь горю, было неизвестно. Тем более что обстановка не оставляла места иным действиям, кроме направленных непосредственно на выживание. Оставалось надеяться только на то, что не век же им бегать по лесу, что выдастся и для них минута отдыха, и что Саня к тому времени не протянет ноги. Впрочем была ещё Вера, которая всегда была рядом со своим студентом, но в силу специфического опыта по части многообразностей женской натуры, полностью полагаться в этом плане на неё натуральный кузнец не решался.

— Нечай, а Нечай, — Митька перевернулся на бок и посмотрел на лежащего рядом Нечая, потому что предпочитал видеть лицо того человека, с которым разговаривал в данный момент. — А мы ведь тут уже были.

— Были, даже два раза. Что с того?

— Как что? Кругами ходим, однако. Или ты собрался нас семьдесят лет по буеракам водить? Пока поколение не сменится? Типа, Моисей?

— Димочка, ты ясней выражайся, — попросила Даша. — Откуда Нечаю про Моисея знать? Ты ж его пока что не привёл в истинную веру.

— Пусть только попробует, — погрозился Нечай. — Как бы я его сам не привёл куда-нибудь.

Иван, волоча полы пальто по палой листве, придвинулся поближе. — Чего опять не поделили, ребята?

— Было бы что делить, — в своём раздражении Митька был не одинок. Всем им сейчас было не по себе. И виноват в этом отчасти, действительно был Нечай, он, отчаявшись пройти в Речицу кратчайшим путём, повёл их в обход, заложив такую дугу, что не то что буджаки, кажется, даже белки в той глухомани, не водились. Полдня брели топью, по пояс в болотной грязи, а когда, не чуя ног, выбрались на твёрдую землю, то увидели за деревьями брёвна частокола. Укреплённое это местечко, по словам Нечая, называлось Вырь-городок. Стояло оно на отшибе, и степняки до него по всем расчётам должны были добраться не скоро. Здесь можно было отдохнуть и заодно разжиться какой никакой снедью, свои запасы к тому времени уже были подъедены до крошки.

Нечай, у которого здесь жила какая-то родня, радовался как дитя, заражая остальных своим настроением. Пока мылись и чистились, желая войти в первый на своём пути древний город при всём параде, молчаливый Нечай, у которого здесь жила какая-то родня, трещал как сорока, заражая своей радостью спутников. И только натуральный кузнец удивлялся тому, что в городе не слыхать ни человечьего голоса, ни собачьего лая. Но Нечай успокоил его, сказав, что ветер дует в ту сторону и относит звуки.

Но когда, приведя себя в порядок, приблизились к тыну вплотную, объяснить царящее здесь безмолвие дующим не в ту сторону ветром уже никто бы не решился. Охваченные тяжким предчувствием шли, всё убыстряя шаг, вдоль неглубокого пересохшего рва с оплывшими откосами, и завернув за угол увидели, что славного Вырь-городка больше нет, сожжен дотла., и теперь представлял собой пожарище, на всем пространстве которого лежали кучи обугленных брёвен вперемешку с трупами жителей. Ни дома, ни землянки, ничего не осталось. Лишь на другом конце городка высились, уцелев каким-то чудом, высокие столбы ворот с выломанными створками.

— Ага, — сказал Митька, натягивая на нос воротник куртки и водя вокруг мертвенным взглядом паталагоанатома. — По всему, город уже горел, до того как в него вошли. Неделю назад это было, не более того. Затем на улицах резались, пока огонь не разгорелся и можно было дышать. Затем буджаки выбежали вон, своих убитых бросили. Вон они лежат. А местные все тут, им-то бежать было некуда. Есть вариант, что кто-то мог через болото утечь, только это вряд ли.

Я чего думаю, не до всех ведь погребов огонь добрался, какие и уцелели. Нам бы в них пошарить, едой запастись.

Нечай, на которого было страшно смотреть, молча развернулся и пошёл прочь, остальные за ним, и долго их еще преследовал зловещий запах разложения.

Словно гонимые этим запахом, шли они куда глаза глядят, пока не упёрлись в дорогу, ту самую, которой так обрадовались несколько дней назад. Некогда тихий, заброшенный просёлок было теперь не узнать. Придорожный кустарник был выломан и выбит подчистую, и словно арматура проступили из-под земли пересекающие просёлок ободранные корневища. Людской гомон, лошадиное ржание и пронзительный скрип немазаных колёс поднимались до небес. Чумазые погонщики, кутаясь в тряпьё и щелкая бичами, шагали за стадами коров и овец, тряслись на телегах раненые и, переваливаясь на ухабах, тащились влекомые бычьими упряжками крытые фургоны и кибитки, из которых выглядывали женщины в разноцветных платках и накидках. По обочинам густо валила пехота, с круглыми и овальными щитами, закинутыми за спину и пиками взятыми на плечо, и в её толпах прокладывали себе путь скачущие всадники, наотмашь хлеща плетьми направо и налево.