И они бежали. Впереди Нечай, в серёдке Саня с барышнями, а в арьергарде, как самые крепкие, Митька с натуральным кузнецом. Вряд ли они были единственными попавшими под раздачу в этот злосчастный день. Время от времени кто-то, невидимый за деревьями, шарахался в сторону, а один раз из под самых ног Нечая с воплем выскочил здоровенный парень в лохмотьях. Кажется, он совершенно обезумел от ужаса, потому что, метнувшись вправо влево, побежал прямо на загонщиков. Было слышно, как те закричали, заулюлюкали, и крик несчастного, сорвавшись на визг, прервался.

— Не дай мне Бог сойти с ума, — отозвалось в мозгу, и Саня удивился тому, что в такую минуту способен вспоминать стихи, раньше он за собой такой способности не знал. Хотя и минуты, подобные этой, раньше на его долю, пожалуй, не выпадали.

— Бежим, бежим, — словно угадав его мысли, подивился Ермощенко. — А ещё жив, и даже не очень запыхался. Что значит, хорошая экология.

— Не могу больше, — Даша села на землю. — Дальше без меня.

— Дашка, не дури, — Вера схватив подругу за плечи, принялась поднимать её, а та слабо отбрыкивалась, всякий раз сползая вниз, стоило Вере ослабить хватку. — Да помогите же кто-нибудь.

— Погоди, — обернулся Нечай. — Не шуми. Чуете? Впереди кричат.

— Присядем, чтоб не маячить, да послушаем, — рассудил Ермощенко, присев рядом с Дашей. Остальные последовали его примеру. Саня же, кавалер галантный, тут же взял Веру за руку, показывая, что кто как, а он тут рядом, помнит и ждёт.

Натуральный кузнец прищурил левый глаз и открыл военный совет. — Нечай, твоё слово.

Древний славянин поскрёб подбородок. — Так, а чего? Сами слышите. Видать, от Речицы тоже загон бежит. А встретятся они как раз тут на этом месте.

Действительно, теперь казалось, что крики и шум раздаются со всех сторон. Правда они звучали уже совсем не так отчетливо, как раньше, а гораздо глуше.

Митька Акимушкин, который, кажется был невысокого мнения о стратегических способностях Нечая, скептически усмехнулся. — Возможно, какая-то часть этих ребят просто обогнала нас и оказалась спереди. Те что на лошадях. Вот они и притормозили, чтоб осмотреться.

— А нам не один чёрт? — Натуральный кузнец всё крутил головой, пытаясь понять с какой стороны исходит общая угроза.

— Не один, — ответил Митька. — Есть шанс просочиться, пока они чухаются. Только не могу сообразить, куды бечь.

— То-то и оно, куды бечь, — высокомерно глянул на Митьку чуткий Нечай. — А ты угадай. Только помни, ошибиться нельзя.

— Саня, — уже чисто для проформы, продолжил Иван опрос. — Твоё мнение? Ну, как историка, хотя бы.

— Геродот писал, что персы, высаживаясь на греческих островах, брались за руки и так, цепью, проходили весь остров, и словно неводом сгребали всё население до последнего человека.

— Этот номер разве что в чистом поле проканает, — вклинился Митька, по которому было видно, что и древних персов он ставит невысоко. — А в лесу, ну-ка, подержись за руки, до первого куста.

Натурального кузнеца исторический экскурс тоже как-то не вдохновил. — История зачисток, от всемирного потопа до наших дней. Очень, конечно, познавательно. А по существу?

— По существу мне сказать нечего, — ладонь Веры, которую всё ещё Саня держал в своей ладони, вдруг показалась ему безжизненной, словно вся кровь разом ушла из неё, и он разжал пальцы. Девушка подняла на него удивлённый взгляд, только сейчас поняв, что не всё время им ходить взявшись за руки, но Саня, вдруг ставший совсем неуязвимым, в том числе и для взглядов, в том числе и для женских, воткнул в землю пику, которую так и таскал всю дорогу на плече, и безучастно побрёл прочь, не проронив ни словечка.

— Чего это он? — Ермощенко, как самый старший, уже вошёл в роль отца-командира, и теперь в его голосе прозвучала несколько преувеличенная заботливость.

Но Саня уже не слышал ничьих голосов. Он стоял в десятке шагов, пронизанная косыми солнечными лучами тишина обступала его, как вода. И деревья, слишком большие, казались какими-то гигантскими водорослями. Что он тут делает? Саня тронул туго натянутую тетиву лука, и она отозвалась тихим звоном. Этот звук запросто мог стать последним звуком, который прозвучит ему на этом свете, впрочем так же как и всякий другой. И вот его, Сани Тимофеева не станет, канет словно камень в омут, и всё. И ни один лист не шелохнётся на стоящих вокруг деревьях. Он задрал голову, будто хотел проверить, как там листья, и впрямь не шелохнутся? Не шелохнутся, конечно. Единственные, кому была небезразлична его участь, были его невольные товарищи. Но как же беззащитно и жалко смотрелась эта кучка людей. Возможно через несколько минут на них наткнутся загонщики, закричат, радуясь случаю развлечься, и разом кончатся все истории, начало которых лежит так далеко отсюда. И небытие чужого мира сомкнётся над их головами.

Саня еще раз дёрнул тетиву, посильней, и её гудение странным образом приободрило его. Он усмехнулся, чувствуя, как отмякают напрягшиеся лицевые мышцы, и побрёл обратно.

Под вечер всё-таки повезло. Несколько раз казалось, что вот-вот они буджаки заметят их, но всякий раз этого не случалось, наверно бдительность воинов притупилась за долгий летний день, а глаза привыкшие к степному простору устали от постоянного мельтешения ветвей и листьев. Как бы то ни было, солнце уже клонилось к закату, когда неунывающий Нечай каким-то шестым чувством наконец угадал лазейку в цепях загонщиков и сломя голову бросился в неё.

Бежали из последних сил, согнувшись в три погибели, каждый миг ожидая окрика или стрелы в спину, и окончательно обессилив, когда любое движение пуще смерти, попадали в траву, покоряясь неизбежной судьбе. А когда способность слышать вернулась, поняли, что вышли, такое безмятежное спокойствие окружало их. Даже ветер, весь день безумолчно шумящий в вершинах деревьев, стих ради такой минуты, но они ещё долго лежали, медленно приходя в себя, в полном молчании. И если бы кто-нибудь сказал им сейчас, что и через пять дней они ни на шаг не смогут приблизиться к Речице, то никто бы, конечно, в эту несуразицу не поверил.

К счастью, ничего подобного не было сказано, и пять дней они кружили по лесам, не теряя надежды, что следующий день будет удачней чем предыдущий. Однако выходило наоборот. Куда бы они н сунулись, всюду натыкались на сторожевые заставы, расставленные, как утверждал Нечай, именно для того, чтобы перехватывать таких беглецов как они. И если в первые дни дозорные сплошь являли собой примеры удивительного раздолбайства, так что шокированный таким пренебрежением служебным долгом, Митька всё порывался напасть на них врасплох и вырезать подчистую, то уже на третий день картина разительно изменилась. Теперь уже буджаки не дрыхли на посту в обнимку с копьём, не оглашали окрестности пьяными песнями и не бродили по лесу в поисках грибов и ягод. Теперь, словно их подменили, они рьяно принялись за дело, и пока одни рыскали взад вперёд, без раздумий посылая стрелу на каждый подозрительный шорох, другие лежали в засадах, как мёртвые, не выдавая себя ни единым звуком. И только Нечаю, который, кажется, чуял буджаков по запаху, путники были обязаны тем, что не нарвались на такую лёжку.

В объяснении причин этой вспышки служебного рвения Митька и Нечай снова разошлись. Митька утверждал, что всплеск служебной активности связан не иначе как с приездом высокого начальства, Нечай же считал, что буджаки явно опасаются нападения. Но каких-либо веских подтверждений своих версий ни тот ни другой представить не могли, да и практического значения их спор не имел.

Как ни изнурительно было бесплодное кружение практически на одном месте, хуже было то, что место было гиблое. Ни гриба, ни ягоды, ни птичьих гнёзд, всё подчистую обобрали буджакские ратники.

— Не кормят их, что ли? — чертыхался Ермощенко, в очередной раз натыкаясь на следы хищничества пришельцев. — Как китайцы, ей-Богу. Те тоже, где пройдут, трава не растёт.