А чуть поодаль, по бездорожью, чтоб не мешать общему движению, тянулись под присмотром конных конвоиров вереницы светловолосых пленников, связанных попарно.
Забыв об осторожности, путники стояли почти открыто в редком боярышнике, раскинувшемся по кромке леса, метрах в сорока от дороги, не в силах отвести взгляд от пёстрых полчищ, текущих перед ними бесконечной рекой.
Теперь ничего иного не оставалось, как только выжидать момент, когда дорога опустеет. Но момент этот всё не выдавался.
Отступив несколько в лес, залегли, и почти сразу уснули, как умерли, раздраженная тяжкими впечатлениями дня, психика нуждалась в передышке. Недолгий сон не столько освежил, сколько затуманил голову, а понимание того, что лежать здесь придётся скорее всего до темноты, усугубляло общее уныние.
— Вот я одного в толк не возьму, местные реально наши предки, так? Выдричи эти… — сказал Митька, демонстративно отворачиваясь от Нечая.
— По сути, да. Пращуры, иначе говоря, — солидно подтвердил Ермощенко. — А мы их, стало быть, потомки. Не без нюансов, конечно, и не они одни.
— Ну, ни хрена себе, пращур, — Митька снова повернулся к Нечаю и уставился на него, но уже не абы как, а испытующе, как на своего вероятного предка. Нечай, в свою, очередь, уставился на Митьку, и после коротко раздумья сообщил, что в его родне таких как Митька отродясь не бывало, слава Велесу, и вряд ли когда появятся.
— Ой, не скажи, — залилась Даша тоненьким смехом. — Запросто, ребятки. Имейте это в виду. Дела матримониальные, мужскому разуму не подвластные.
— А ты, Дарьюшка, раньше времени не веселись, — посоветовал Митька, — он ведь не моим предком может оказаться, а твоим.
— А чего, — включилась в разговор Вера. — Нечай и похож на Дашку, в профиль, если приложить их друг к другу.
Нечай, которому такой ход рассуждений пришёлся по вкусу, только покачивал головой и ухмылялся.
Митька же сказал с досадой. — Зря смеётесь. Я не о том. Я о том, как с такой обороноспособностью, пращуры полторы тысячи лет продержались, или сколько там?
Ермощенко, воспитанный на светлых образах Ильи Муромца, Алёши Поповича и Добрыни Никитича, поспешил восстановить историческую справедливость. — Чего ты к ним привязался? Как там? Вероломно нарушив мирный договор, без объявления войны, агрессор на рассвете пересёк государственную границу этого. Княжества, что ли? — и видя, что Нечай молчит, — закончил, не вдаваясь в подробности. — Фактор внезапности, дело известное. Если тебя это утешит, у них тут сейчас вроде как сорок первый год. Со всяким может случиться.
— Сорок первый год? А где тогда их Рабоче-Крестьянская Красная Армия? Войско где?
— В Речице войско, — вместо Ивана ответил Нечай, правда, без особой уверенности в голосе.
Они спорили, словно пытаясь словами отгородиться от реальности. Как будто страх и отчаянье можно заговорить как зубную боль. Один Саня лежал безучастно, не отрывая потухшего взгляда от дороги. Ермощенко его больше не трогал, решив, что парень, пожалуй, уже сам списал себя со счёта, и поэтому тратиться на воспитательную работу с ним — бессмысленно. Долгая жизнь научила его, что с иными людьми возиться, себе дороже. И им не поможешь, и себя угробишь.
Однако, на последние слова Нечая Саня вдруг отреагировал. Он встал на ноги, и снимая с плеча лук, сказал. — Что там в Речице творится, одному Богу известно. А здесь и сейчас никакого войска кроме нас нету. Я пошёл, в общем.
— В общем, спятил? — крикнул Ермощенко и обнаружил, что дорога, которую они за разговорами совсем упустили из виду, пуста, обнажена, как морское дно в часы отлива. Людские толпы схлынули, а новых было ещё не видать. Только несколько всадников гнали партию пленников, человек в тридцать. Несмотря на то, что теперь просёлок был свободен, конвоиры на него не сходили, так и двигались вдоль, благо местность позволяла. И похоже, что было им не по себе в этой внезапно образовавшейся пустоте, во всяком случае движения их утратили плавность, а в голосах, когда они перекрикивались друг с другом, слышались нервные нотки. И тут ближний конвоир заметил вышедшего из леса Саню. Издав гортанный возглас, он сдёрнул с плеча лук и, развернувшись в седле, пустил стрелу, которая пролетев у Сани над ухом вонзилась в землю у ног натурального кузнеца. Саня же дойдя до одиноко стоявшей старой рябины, припал на одно колено, выхватил стрелу из колчана и сделал ответный выстрел и, кажется, попал. Во всяком случае, лошадь буджака рванулась вперёд, явно не по воле всадника, который, роняя лук, мотнулся как кукла и вцепился обеими руками в гриву.
Иван поднялся и побежал вслед за Саней, успев ещё предварительно поймать за шиворот, как кутят, и отшвырнуть назад Дашу и Веру, которые, охваченные порывом общего сумасшествия, тоже было подхватились бежать. Это был единственный разумный поступок, который удалось совершить натуральному кузнецу. Легонькая Даша полетела как пёрышко и, кажется даже перекувыркнулась через голову перед приземлением, а высокая плотная Вера от толчка только отступила на несколько шагов, неистово ругаясь.
— Сидите тут и орите погромче. Вдруг да испугается кто, — велел Иван и, подняв над головой секиру, большими прыжками помчался к дороге, успев отметить на бегу, что Саня, уже положивший вторую стрелу на тетиву, не собирается покидать своё убежище за старой рябиной.
Это был неприятный сюрприз, студент, заварив кашу, сам, оказывается, лезть на рожон не спешил, но думать об этом было некогда. Во всяком случае, Митька и Нечай бежали рядом, а девушки, добросовестно исполняя приказ, подняли такой крик, что закладывало уши. Но этим плюсы и ограничивались. Всё прочее были сплошные, жирные минусы. Во-первых, буджаков, за вычетом подбитого Саней, оставалось ещё пятеро, и они не выказали ни малейших признаков растерянности и, похоже, не собирались даже доводить дело до рукопашного боя, рассчитывая расстрелять нападающих до того, как тем удастся приблизиться. Всё к тому и шло, тем более, что второй стрелой Саня промахнулся.
Теперь Ермощенко мог даже разглядеть лицо всадника, целившегося в него. То ли из-за темного железа, из которого был сделан полукруглый шлем, надвинутый глубоко на глаза, то ли по иной причине, но лицо это казалось бледным, почти белым. Буджак сильно прищурился, далеко заведя правую руку за ухо и без видимого усилия согнув толстые рога лука, величина которого позволяла надеяться, что смерть натурального кузнеца будет лёгкой и быстрой.
— Ой-ё-ёй, — сверкающий наконечник стрелы так и слепил, Иван, содрогнувшись, плашмя прижал лезвие секиры к животу, так как ранения в живот боялся больше всего. И тут же по железу щелкнуло, с такой силой, словно ногой в живот пнули. Куда отлетела стрела, он не заметил, и прибавил ходу, проглядев, между прочим, второго стрелка, только услышал, как ширкнуло в траве.
Подкованный Митька двигался по науке, петляя, один раз даже бросился на землю, перекатился с боку на бок и, вскочив, полетел дальше. А как выкручивался Нечай, того Ермощенко видеть не мог, древний славянин подался куда-то в сторону и выпал из поля зрения.
Впрочем, через мгновение все мысли о других людях напрочь вылетели из головы. Теперь следовало позаботиться о собственной шкуре. В глубине души Иван очень надеялся, что вот-вот им овладеет боевой настрой, подобно тому, как это случилось во время поединка с медведем. И, действительно, он вдруг почувствовал что-то, пальцы словно сами собой поудобней перехватили рукоять, а перед глазами, словно в них плеснули живой водой, со всей ясностью предстал расклад предстоящего противоборства, а так же то, что в этом раскладе у Ермощенко не было ни единого шанса. С пяти шагов буджак не промажет. Будь в руках не секира, а обычный топор, можно было бы попробовать метнуть его. Но секира слишком тяжела, а кроме того, расстаться разом и с оружием и с последней защитой, было сверх человеческих сил. В общем, настала пора прощаться с белым светом, но тут события приняли другой оборот. Пока натуральный кузнец и Митька уворачивались от стрел, проворный Нечай совершил обходной маневр и очутился среди пленников, которые стояли, сбившись в кучу.
