Н а з а р. Что ты задумал-то?.. Ведь уж седина в волосьях проступила!

П е т р. Чего?

Н а з а р. Человек ты, али кобель борзой? Хошь бы харю-то умыл.

П е т р. А вот я те умою. Где Катерина?!

Н а з а р. Ушла. В людях ночует. Отца пуще чорта боится.

П е т р. Сходи! Живо! Чтоб минут в минут… А то все рамы выхвощу. Всех богов твоих топором в щепу искрошу, да в печку… Слышишь?

Н а з а р (поспешно одеваясь и уходя). Эх ты, непутевое чадушко… Богоотступник ты!.. Не будет тебе прощенья ни в сей жизни, ни в будущей.

П е т р (оставшись один, сидит у стола, подперев голову и крепко задумавшись). Все пропью… И буду пить. А все из-за нее. (Пауза.) О, чорт тебя задави, сколь сильна эта самая любовь бывает… (Беснуется.) Ой, ой, дайте ножик, распорю себе грудь и выну сердце. Ой!.. (Рвет на себе ворот.) Разнесчастный я… Ну, не могу жить без Катерины. Ну, не могу вздохнуть… Тяжко до чего мне. Тяжко до чего. А никто не верит. Смеются, лаются. И Катерина не верит… Прочь, говорит, прочь уходи… Катерина, Катерина! Ой ты, Катерина… (Раскидывает руки и плачет.)

В а н ь к а (проснувшись садится на полу). Не плачь по бабе, Бог девку даст.

П е т р (поднимаясь). Ты кто такой? Оборотень, или человек? Зарублю! Прочь отсюда! (Схватывает топор.)

(Ванька убегает.)

П е т р (садится на лавку и кладет возле себя топор). Опять, кажись, виденица зачинается…

(Входит Катерина.)

П е т р. Где погуляла, молодайка? Уж извини, побеспокоил.

К а т е р и н а. Чего тебе желательно, отец? Ужинать, что ли?

П е т р. Я тебе не отец… Ты вдова, я вдовец. Покорись. Неужто не люб я?

К а т е р и н а. Стыдобушка одна слушать-то тебя. Опомнись, нехристь.

П е т р. Церковь да всякие венцы ни к чему. Как голуби будем жить в любви. Все богачество ворочу. В десять разов боле того будет. Палаты каменные устрою… Эвота какие ручищи!.. Да и голова варит… Доверься, Катерина, покорись.

К а т е р и н а. Только за этим и звал? (Собирается уходить.)

П е т р. Стой! (Встает, тяжело дышит, глаза горят злобой и страстью. Потом умоляющим голосом.) А ежели тяжко покориться, пожалей… Вот тебе подарок, вот еще сережки золотые. (Вынимает.) На!.. Только пожалей меня. Тяжко покориться, пожалей. Это в твоей воле… Ой, пожалей меня, пожалей. Не дай загинуть… (Бросается на колени, плачет.) Ради Христа, пожалей! Катерина…

К а т е р и н а (отстраняясь). Глаза у тебя блудливые! Сердце в тебе поганое!

П е т р (поднимаясь). Не подымай во мне беса… У меня и так виденица. С ума ты свела меня.

К а т е р и н а. Вырви глаза бесстыжие, вырви сердце.

П е т р. Не подымай, говорю, беса. Худо будет! (Хватает ее.)

К а т е р и н а. Отец!.. Зверь ты! Зверь!

П е т р. Силой возьму… Не уйдешь, девка! (Бросает ее на кровать Антона.)

А н т о н. Караул! Караул! Караул!!

К а т е р и н а. Зверь ты, злодей!

П е т р. А, тут чорт притаился!.. Чорт, знаю, чорт!.. Где топор?

К а т е р и н а. Опомнись! (Хватает за топор.) Человек это, Антон это! Дедушка! Ванька!!

(Суматоха: врываются Ванька, Назар, Юзеф, схватывают Петра и волокут в сенцы.)

П е т р. Врешь, не поддамся… Горло перерву. Прочь!..

(Катерина с криком пинает его ногой, плюет, все скрываются в сенях, потом Катерина вся растрепанная вбегает.)

К а т е р и н а. Убью его!.. Убью!.. (Схватывает со стены ножницы и убегает.)

А н т о н. Ой, батюшки! Этакой страсти и на войне не снилось.

(Вбегает Катерина, в руках ножницы. За ней Юзеф.)

Ю з е ф. Брось ножницы! Отдай!

К а т е р и н а (бегает от него). Глаза ему выкопаю! Довел он меня. Ой! (Со стоном падает Юзефу на руки. Врывается Мотря, в руках бутылка.)

М о т р я. А-а, змеи! Милуетесь… На, краля, на! Вот красота твоя! (Выплескивает на нее из бутылки, бросает бутылку на пол и убегает.)

(Катерина страшно вскрикивает и падает без чувств.)

Ю з е ф (метнувшись, схватывает топор). У, гадина! (Пробегает несколько шагов, с силой швыряет топор к двери, бросается к Катерине.)

(Вбегает Назар, за ним Ванька.)

Н а з а р (всплеснув руками). Ой, беда!.. Катеринушка! Внученька! (Подбегает к ней.)

Ю з е ф. Воды скорей, воды! Тряпицу! (Назар схватывает ковш воды, Юзеф поднимает Катерину, несет на лавку.)

В а н ь к а (растерянно мечется по избе). Вот так уха из петуха… Где же полотенце-то.

(Входит урядник, за ним десятский и две старухи, которые ведут Власа. Он в черных больших очках, голову держит на бок, как слепец, в руках палка. Ванька, разинув рот, стоит посреди избы, Назар остолбенел, Юзеф не оборачивается, занятый Катериной.)

У р я д н и к. Вот хозяина привел…

(падает среди мертвой тишины)

Стоял октябрь. Погода направилась свежая, тихая.

Солнце так же ярко светило, но уже не было в лучах его прежней ласки. Бодрящим, трезвым оком созерцало оно слегка застывшую землю. Поседели травы. Подернулись лужи и болота тонким стеклом молодого ледка. Опал лист на кустах и деревьях. Рассветы стали туманны, задумчивы утра, тревожно-чутки дни, угрюмы ночи.

А вверху, по поднебесью, лишь выглянет солнце, тянулись к югу длинными колеблющимися углами запоздавшие журавли, торопясь от грядущих бурь и непогод в теплые страны, туда, где солнце еще не состарилось, где сверкают тихие реки да зеленеют мягкие бархатистые луга. Летят, курлыкают тоскующими голосами… Скорей, скорей…

Грустят ли, покидая север, радуются ли, стремясь в неведомые страны, — как угадать?

Лишь человек, прикованный неволей к земле, провожает их благословляющим взором; только щемящая тоска вдруг схватит его за сердце, а глаза нет-нет да и заволокутся слезой.

И загрустит человек, что нет у него крыльев.

Темным вечером, по шершавой, с глубокими застывшими колеями дороге ехали купец Аршинин да еще доктор Шер.

Торопились скорей добраться до города, опасаясь, как бы не вспыхнуло вновь в небе солнце и не растопило подстывшую грязь.

Сибирские дороги длинные — едешь сутки, едешь другие, третьи, а конца пути все не видать.

Купец был тучный, рассудительный, видавший виды, с большебородым ликом и веселыми, чуть-чуть наглыми глазами. Доктор — худощавый, подвижной и нервный, с растерянным взглядом больших черных глаз, безбородый.

— Скоро? — рявкнул купец.

Ямщик пощупал глазами тьму и хрипло ответил:

— Кажись, надо быть скоро… Быдто недалече…

И, быстро вскинув вверх руку, он браво зыкнул:

— Дела-а-й!..

Лошаденки боязливо покосились на кнут, проворней засеменили, и тарантас заскакал по замерзшим комьям грязи.

Темень висела кругом; но вот мигнул и опять погас огонек, а за ним мигнул другой, мигнул третий…

— Деревня?

— Она самая…

Всем вдруг стало весело.

Доктор закурил папиросу, а купец сказал:

— Жарь на земскую…

Когда лошади поплелись тише, ямщик обернулся к седокам:

— Ох, там и краля есть… Солдаточка…

Доктор торопливо затянулся папироской, улыбнулся самому себе и переспросил:

— Краля?

— И-и-и… прямо мед…

Купец икнул на ухабе и сказал чуть-чуть насмешливо, обратясь к доктору:

— Вот бы вам, Федор Федорыч, в экономочки кралю-то подсортовать. А?.. Хе-хе-хе… Вы вот все ищете подходящего резону, да на путную натакаться не можете.

Доктор не ответил.

— Ведь жениться на барышне не думаешь? — спросил купец, переходя вдруг на «ты»: с ним случалось это часто. — Ну вот. Да оно и лучше. Возьми-ка, брат, крестьяночку. На подходящую натакаешься — как собака привяжется. Чего тебе — кровь здоровая, щеки румяные… Хе-хе-хе… Слышите? — И деловито добавил: — Только надо поприглядеться — как бы не тово… не этово…

Опять не ответил доктор.

— А звать ее Авдокея Ивановна, — сказал ямщик, видимо, прислушиваясь одним ухом к разговору, и, ошпарив тройку, вновь гикнул не своим голосом: — Де-е-лай!..