— Но как отличить их? — спросила пани Хелена.
— Я знаю, что саганы произошли не от Адама, что они — силы природы. Да, я вспомнила! Они питаются стихиями.
— Завтракают метелями, обедают грозой, а на ужин заказывают мрак осеннего ненастья! — Пан Чаплинский, подслушав женщин, оглушил их раскатами геройского своего баса и, звякнув шпорами, захлопал в ладоши, как петух крыльями. — Давайте поиграем в жмурки!
Поднялась беготня и возня, а когда игра закончилась и пан Чаплинский, отирая потное лицо, удалился в мужскую компанию, пани Ядвига, бросившись на диван возле пани Хелены, шепнула ей:
— Зачем ты за него пошла? Он же старый! От него пахнет козлом.
— Мужчины всегда чем-нибудь да пахнут: конем, табаком, вином… Я счастлива, пани Ядвига, за паном Чаплинским.
— Любовь, или хесед, — четвертая сефирота, — сказала пани Ядвига. — Со мною занимался Сабатея Коген, юный, но совершенно ослепительный ум.
— Наши местные евреи, увы, сильны в более низких познаниях: спаивают казаков в корчмах, скупают земли и очень обижают простых, не умеющих за себя постоять людей.
— А вы знаете, почему я занялась каббалой? — спросила пани Ядвига, заглядывая в глаза пани Хелены. — Да потому, что уже в этом году явится Мессия! А в 1666 году наступит царство Божие, и народ, избранный Богом, получит все мыслимые блага жизни!
— Хотела бы я посмотреть на этого Мессию, — сказала пани Хелена, трогая пальцами виски.
— И я! — горячо откликнулась пани Ядвига. — Быть свидетелем события, которого народы ждали долгие сотни и тысячи лет, это значит быть среди избранного Богом поколения.
— Простите, — извинилась пани Хелена. — У меня нестерпимо разболелась голова. Перед тем как улизнуть, пойду покажусь гостям.
Улизнуть пани Хелене не пришлось. С ней вступил в беседу сам Потоцкий.
— Уже за полночь, самое время погадать, а вам, я слышал, открыт тайный смысл линий на руке.
— Ну, какая же я гадалка! — улыбнулась пани Хелена, она и впрямь устала, но покинуть столь важного гостя не осмелилась. — Дайте обе ваши руки.
Повернула руки гетмана ладонями вниз и только потом принялась рассматривать сами ладони, говоря скороговоркой, волнуясь и волнуя старого гетмана.
— Вашей милости суждена долгая жизнь, полная событий. Вы человек, любящий власть, но равнодушный к деньгам. Женщины тоже не занимают в вашей жизни большого места.
— Жизнь, полная событий, — улыбнулся Потоцкий. — Все уже позади. Было и прошло.
— Нет! — живо возразила пани Хелена. — Вам еще предстоят какие-то сильные переживания, даже потрясения, но жизни вашей они не будут угрожать, а власти — будут. Возможно, вы понесете какой-то материальный ущерб, но все встанет на свои места.
Пани Хелена отпустила руки гетмана, и он улыбкой поблагодарил ее:
— Спасибо вам за хорошую минуту. Не знаю, откуда бы взяться бурям в моей такой уже неинтересной жизни старого человека?
— Ваша милость, скажите мне, если это только не рассердит вас… — спросила пани Хелена. — Этот Хмельницкий! Что ему надобно? Мой муж, кажется, обошелся с ним нехорошо…
— Милостивая пани Хелена, если бы ваш муж совершил что-либо предосудительное в отношении Хмельницкого, то суд сената несомненно взял бы сторону последнего. Что же до моего личного взгляда на всю эту суету, то я вам скажу прямо, не как гетман, а как солдат и поляк. Если уж владеть, так владеть. Украина принадлежит Речи Посполитой, и с казацкими замашками пора кончать. Если даже пан Чаплинский не прав, ущемив казака, то он все равно прав. Спите спокойно, пани Хелена. Мой сын Стефан защитит вас от безумца, поднявшего меч на Речь Посполитую.
10
Весь день 5 мая казаки и татары пытались ворваться в лагерь осажденных, а между атаками палили из пушек.
Польские пушки сначала огрызались, а потом и вовсе замолкли.
Под вечер перед лагерем появились казаки с белым флагом. Хмельницкий снова, в который раз, затевал переговоры. Вести переговоры приехал Максим Кривонос.
Он вошел в изодранный пулями шатер Стефана Потоцкого и, глядя в упор страшными, смотрящими словно с двух лиц глазами, сказал:
— Ваша милость, в твоем лагере много раненых. Ни один твой лазутчик до Чигирина не дошел и не дойдет. Выручки ждать неоткуда. Мы бы давно взяли с боя ваш лагерь, но гетман Хмельницкий не хочет приносить лишних огорчений его милости пану коронному гетману. Отдайте нам пушки, казну, ибо нам надо заплатить татарам, и тогда с нашей грамотой к гетману коронному можете уходить.
— Мы дадим ответ завтра, — сказал Стефан Потоцкий.
— Ответ нам нужен нынче, — Кривонос усмехнулся. — Завтра с утра я сам поведу свой полк на ваши окопы.
Потоцкий собрал командиров на совет.
— У нас много раненых, у нас нет фуража, мы голодаем. Нам нечем воевать. Осталось по одному-два заряда на пушку и по одному-два заряда на мушкет.
— Неужели мы, шляхтичи, сдадимся казакам?! — у Чарнецкого навернулись слезы на глаза.
— Война есть война, — сказал пан Шемберг. — Потерять головы дело немудреное. Мудрое дело — в безвыходном положении сохранить людей и честь.
— Честь?! — вскричал Калиновский.
— Мы не в плен идем, а к своим. Пан Хмельницкий к тому же щадит наше самолюбие и не требует знамен. Пушки стали бесполезны, а при отступлении они будут только обузой.
Так сказал Яцек Шемберг, а Потоцкий вынес решение:
— У нас нет иного выхода. Вернее, у нас два выхода: первый — погибнуть, второй — принять условия сильнейшего во много раз противника, сохранить себя и жолнеров для пользы отечества, для будущих побед. Пушки мы отдадим, а требование о казне отвергнем.
— Я советую собрать тысячу-другую злотых, — сказал Шемберг.
— Пусть будет так, как говорит опытнейший из нас! — Потоцкий бросил на барабан свой кошелек. — Отступать мы будем в полном боевом порядке. Пан Шемберг, лично проследите за устройством табора.
11
Восемь пушек и две с половиной тысячи злотых казаки увезли в свой радостно гомонящий лагерь.
Не успела погаснуть заря, как в казачьем лагере пошли веселая пальба и клики.
— Что у них? — спросил Потоцкий Чарнецкого, который нес дозор со своим отрядом.
— Лазутчики слышали русскую речь. Видимо, к Хмельницкому на помощь пришли донские казаки.
— Бедный мой отец! — вдруг воскликнул Стефан Потоцкий. — Он и не ведает, что изменник подготовил большую войну. Господи, помоги прорваться к своим.
— Но казаки нам дают свободный проход!
— Бьюсь, что Хмельницкий нас обманывает. Ему нужна полная и сокрушительная победа. Такая победа, чтоб о ней протрубили по всей Украине.
Стефан Потоцкий обошел всех командиров и сам отдал распоряжения о ночном походе. Потом он вернулся в шатер и приказал, чтобы прислали капеллана.
Когда полог шатра осторожно приоткрылся, Стефан лежал на своей походной постели и спал. Человек, заглянувший в шатер, хотел уйти, но командующий открыл глаза.
Посмотрел на капеллана и увидал, что он совсем еще молод, ровесник. Сомнение отразилось на лице Стефана.
Капеллан печально улыбнулся.
— Бога зовут на помощь, когда уже нет другой надежды.
— Я позвал моего капеллана, а не Бога, — холодно возразил Потоцкий. — Впрочем, еще раз прошу меня извинить. Вы сказали правду: положение у нас очень трудное.
— Вы хотите исповедаться? — спросил капеллан без обиняков.
Стефан резко повернулся к нему, готовый яростно выругаться, и тихо сказал:
— Да, я хочу исповедаться.
Они оба добросовестно исполнили обряд.
— Бог да поможет нам, — сказал капеллан, уходя.
«Хмельницкий тоже, наверное, молился Богу, прося у него победы», — подумал Стефан.
Оставшись один, он, не раздеваясь, лег, чтоб хоть сколько-то восстановить силы на тяжелейшую ночь.
Он расслабил ноги и руки, но голова была стиснута заботой: «Только бы добраться до Княжьих Байраков!»
Стефан встал:
— Умываться!
Ему принесли воду.