Заря не поспела за молодым командиром. Все спали: небо, казаки, поляки, а Стефан Потоцкий уже был на ногах, осматривал с паном Шембергом позиции.

За рекою Желтые Воды — лагерь Хмельницкого, слева и с тыла — река Зеленая, справа — топкая низина. Удобнее всего отступать налево, через мелкую на изгибе речку Зеленую и по лесистой балке Княжьи Байраки.

— Какое сегодня число? — спросил Потоцкий.

— Двадцать четвертое апреля, — ответил пан Шемберг.

— Если отец узнает, что к Хмельницкому пришел хан, нам придется надеяться только на свои силы.

Пан Шемберг сурово шевельнул бровями.

— Твой отец поступит правильно. Его небольшая армия — единственная военная сила на Украине. Потерять ее — потерять Украину.

Стефан, оглаживая шею своего прекрасного коня, усмехнулся, покрутил головой.

— Я вслед за паном Калиновским могу сказать: еще несколько часов назад мы искали врага и, столкнувшись с ним, оказались в безвыходном положении. Ладно бы мы — плохо оперившееся рыцарство — прозевали смертельную угрозу, но, оказывается, смертельная угроза нависла над всей Украиной. Правда, поняли мы это здесь, еще ни разу не схватившись с врагом, но уже потеряв тысячу воинов. А ведь в Чигирине этого не понимают.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал пан Шемберг.

— Я надеюсь только на гонцов.

И только он сказал эти слова, послышался конский топот. На холм выскочили два всадника с пиками. На пиках торчали головы гонцов. Казаки воткнули пики в землю перед польским лагерем и ускакали прочь.

Пан Шемберг перекрестился. Стефан Потоцкий закрыл глаза и повернул лошадь к своему шатру.

— Хватит ли сметки у полковника Барабаша поискать нас в степи, — сказал он то ли Шембергу, то ли себе.

Полковник Барабаш, с выкрученными за спину руками, сидел между двумя другими полковниками, Ильяшом и немцем.

На Каменном Затоне, где реестровое казачество ожидало Стефана Потоцкого, кипела черная рада.

Ганжа пробрался в казачий лагерь за полночь. Разговор его с казаками был недолог.

Филон Джалалия, старый запорожец, счастливый в бою, будто белый сокол у него за пазухой, собрал вокруг себя самых надежных людей, напал и вырезал отряд немецких наемников.

Барабаш, разбуженный воплями умирающих, кинулся с оружием в руках на помощь немцам, но людей с ним было мало, и, окруженный восставшими казаками, он сдался.

Рада была крикливая. Может, и не все пошли бы к Хмельницкому, но куда теперь денешься. За убитых немцев поляки все равно шкуру сдерут. На телегу с пушкой забрался Филон Джалалия.

— Казаки! Время теряем попусту. Наши братья на Желтых Водах бьются за волю матери Украины, а мы лясы точим. Прихвостней в воду, и — в поход! Украина слезами умывается, ждет нас.

— В полковники Филона! — закричали казаки.

— Зачем меня? Есть и поумней моего! Хотя бы кум Хмельницкого, пан Кричевский.

— Пан Кричевский Хмельницкого в тюрьму сажал, в Сечь ходил, на усмирение. Тебя хотим! Джаджалыха!

И полковничий пернач оказался в руках Филона Джалалии.

Бывших полковников, связанных по рукам-ногам, кинули в челн, отвезли на глубокое место и утопили.

Едва казачье войско изготовилось к походу, показались татары.

— К бою! — приказал Джалалия.

— Это свои, — объяснил Ганжа. — Хмельницкий послал Тугай-бея, чтобы доставить на конях вас к Желтым Водам.

Четыре казацкие пушки начали бить с утра. Ядра падали посредине лагеря, но вреда особого не причиняли. Была убита лошадь, ранен драгун, разбит полковой барабан.

На следующий день — тишина.

— Они нас голодом собираются уморить! — сердился нетерпеливый Чарнецкий. — Пан Потоцкий, дозвольте сделать вылазку.

— Мы совершенно ничего не знаем, что делается вокруг нас, — поддержал Чарнецкого пан Сенявский. — Нужно добыть пленных.

Решено было разведать силы противника. Из польского лагеря одновременно выметнулось два отряда: драгуны Сенявского и крылатая конница Сапеги.

За рекой Зеленой лагерем стояли татары и полтысячи казаков Кривоноса.

Татары, увидав атаку, отошли в степь, а Кривонос принял вызов и послал казаков на Сапегу. Татары опамятовались, развернулись к бою, и тут Сапега увидал: драгуны отрезают ему путь к лагерю.

— Измена!

Крылатая конница прорубилась сквозь своих же драгун и ушла за реку, в лагерь. Пан Сенявский попал в плен.

— Что же это делается?! — закричал пан Шемберг.

— Бог избавил нас от изменников и лишних ртов, — и теперь не дрогнул пан Потоцкий.

— Мы набираем в драгуны всякое отребье, все тех же украинцев! Боже мой, как мы доверчивы и неразумны! — Лицо Шемберга стало серым.

— Ступайте в шатер и отдохните! — властно приказал Стефан Потоцкий и обратился к рыцарству: — Шляхтичи! Нам остается доказать врагу и самим себе, что мы по праву владеем необозримыми землями и бесчисленными хлопами. У нас мало пороху и пуль, значит, каждая пуля должна найти и сразить врага.

И провидение, словно испытывая молодого командира, тотчас послало на него новую беду. В тылу появились всадники, по двое на лошади. Это татары привезли полк Джалалия.

— Выходит, что и реестровых Барабаша нам нечего ждать, — сказал Стефан Потоцкий, и губы у него предательски дрогнули.

— Пора съесть мышку! — сказал Кривонос Хмельницкому. — Вдоволь наигрались.

Хмельницкий отпил из кисы глоток кумыса и, улыбаясь, посмотрел на Тугай-бея.

— Сколько пан Сенявский дает тебе выкупа?

— Сто тысяч талеров.

— А сколько ты просишь?

— Сто тысяч и еще двадцать тысяч для моих воинов.

— Коли дает сто, даст и сто двадцать, — сказал Богдан серьезно. — Нет, пан Кривонос, мы не станем атаковать окопы. Шляхтичи собираются умереть героями, а нам не нужны мученики. Нам нужны пленники, за которых великий хан возьмет хороший выкуп. Выкуп в этом лагере есть с кого брать.

— А если на нас пойдет сам коронный гетман? — спросил Кривонос.

— Дай бы Бог! Уж мы бы его здесь хорошо встретили. Боюсь только, его сюда не заманишь. Полторы недели не имеет от сына известий, и горя мало.

— В степи, в той стороне, где речка Желтые Воды, большой шум. Из пушек стреляют! — доложили гетману Николаю Потоцкому.

— Значит, зверь оказался сильней, чем мы думали, — ответил коронный гетман. — Бьется до последнего издыхания…

— Надо бы послать подкрепление, — посоветовал гетману Александр Конецпольский. — Ваша милость, я бы мог пойти с конным полком.

— Боюсь, что этот мой жест вызовет недовольство сына, которому, несомненно, хочется справиться с врагом самому. Ах, молодость! Гордая молодость! Стефан даже гонца не шлет. Ему нужна победа! Своя — неоспоримая и не разделенная ни с кем.

Разговор этот происходил на очередном балу, на этот раз в доме пана Чаплинского. Здесь блистали красотой хозяйка дома Хелена и столь же молодая и прекрасная жена Конецпольского пани Ядвига, родная сестра князя Замойского.

После пиршества и танцев гости разбились на кружки, и самый интересный был там, где властвовала пани Ядвига.

— Меня совершенно захватила каббала. Несносный мир наших мелких страстей, полумыслей, получувств в свете каббалы преобразился. Всякое, даже малое, событие приобрело особый тайный смысл. Оказывается, существуют дýхи, которые не имеют бессмертной души. Саганы. Они могут производить потомство и жить среди людей.

Пани Ядвига обвела слушателей ясными глазами, приглашая удивиться, и удивилась сама.

— Мне показалось, вас нисколько не покоробили эти мои слова. А что до меня, так я была ужасно напугана и проплакала целую неделю, узнавши, что среди нас живут совершенно и во всем подобные нам существа, но без души. Мы привыкли говорить: «Ах, он такой бездушный!» Но что, если это не образ, а сущая правда. Я долго потом озиралась, не доверяя никому. И теперь не вполне смирилась с этим откровением. Вы подумайте только: среди нас живут, плодят детей существа, не имеющие бессмертной души.