Три недели кряду неслась дружина князя Олдамы по льду реки Березины, затем спустилась на днепровский зимний путь, и однажды в полдень на высоком правом берегу показались неприступные городские стены и башни стольного города полян.

Перед дреговичской дружиной воротная стража наглухо затворила тяжёлые створки и даже подняла навесной мост.

Усмехнулся про себя князь Олдама — даже киевский правитель опасается нежданных гостей, даже великий каган Дир в такое время не может быть спокоен за свои владения.

Значит, нелёгкая пора настала не только для дреговичей, но для всех славян...

   — Кто такие? Куда путь держите? — прокричал сверху воротный стражник.

   — Дреговичский князь князей Олдама бьёт челом великому кагану киевскому Диру, — зычно ответил воевода Твердислав.

Призадумался воротный стражник, затем решил:

   — Пускай сам Олдама заходит, а остальным ждать тут до его возвращения.

С Олдамой в город пропустили воеводу Твердислава и двух отроков, которые вели в поводу доверху навьюченных лошадей с подарками.

По Киеву дреговичей сопровождала дюжина ратников, глядевших на незваных гостей настороженно, словно во всякую минуту ожидая подвоха.

У ворот Детинца дреговичей потомили самую малость из-за несговорчивости Олдамы, когда гриди вначале не хотели впускать его вооружённым, затем явился боярин Тур, позволил и Олдаме быть при оружии, и воеводе Твердиславу.

Наконец гриди провели дреговичей к терему Дира — самому высокому, самому нарядному. В разноцветных стеклянных окнах переливались солнечные отблески — не то что мутные бычьи пузыри на Гагановой засеке...

Олдама и Твердислав безропотно дожидались, пока их пригласят к Диру, понимая, что с ними обходятся весьма уважительно, допуская до великого кагана тотчас же. Прискачи к самому Олдаме кто-то из соседей да попади под дурное настроение, заставил бы дожидаться не меньше недели.

На крыльцо вышел дородный боярин в собольей шубе, небрежно махнул рукой, призывая дреговичей следовать за ним. Важно шёл он по запутанным ходам и галереям княжеского терема, то ли для того, чтобы сбить с пути Олдаму, то ли чтобы достаток Дира показать.

Жил киевский князь богато, показать было что — и ковры, и дорогие светильники, и изукрашенные драгоценными каменьями стены, и отменное вооружение воинов.

Неожиданно за одной из резных дверей открылась светлая просторная палата, где за дубовыми столами расселась почти целая сотня старших дружинников Дира.

Олдама исподволь оглядел одутловатое лицо киевского правителя, стараясь угадать, в каком настроении пребывает Дир, но того не смог понять.

   — Проходи, брат Олдама, садись, отобедай с нами, — бесстрастным голосом пригласил великий каган Дир. — Честь и место...

Зашевелились киевские бояре и старцы градские, освободили дреговичам место невдалеке от Дира.

Откуда ни возьмись, появились слуги, поднесли Олдаме и Твердиславу серебряные кубки, доверху наполненные заморским вином.

Осушил Олдама чашу, поклонился в ноги Диру.

   — Здравствуй на многие лета, великий каган Дир!.. Пусть всемогущие боги даруют твоей земле и твоему племени мир и благополучие!.. И того же желаю всем чадам твоим, и всем домочадцам, и гридям, и пасынкам, а также желаю челяди и скоту щедрого приплода!..

   — И тебе того желаю, — вполголоса ответил Дир. — Да ты не чинись, ешь и пей... С дороги ведь притомился, верно...

Олдама принялся жевать гусиную печёнку, стараясь не выказывать зверский аппетит.

   — Дня три назад приходит ко мне один древлянский боярин и говорит: «Так, мол, и так... Едет в Киев дреговичский князь князей Олдама...» Я ему — может, по своим делам, с гостьбой идёт, мимо Киева? Нет, говорит, к тебе... Я ещё тогда подумал, уж не стряслось ли какой беды? Уж не обидел ли кто брата моего меньшего?

Олдама отметил про себя, что Дир поспешил расставить всё по местам, сам определил дреговичам место. Решил поддержать предложенный тон:

   — Верно, брат Дир, приехал я к тебе со своею бедою... Напал полоцкий Милорад на исконные земли дреговичей. Грабит смердов дочиста, последнее отбирает, девок в полон угоняет, отрокам велит его холопами быть... Будь нам, брат Дир, защитой! Не допусти, чтобы полочане примучили дреговичей!..

Дир знал, что всякий человек говорит правду только тогда, когда у него отнята возможность говорить ложь.

Слушая витиеватые словесные излияния Олдамы, Дир пытался понять, что кроется за каждой фразой и так ли уж велик урон, понесённый дреговичами, что они искренне решили податься под руку Дира, или существует какая-то тайная причина, которую Олдама не желает открывать...

Дир оглядел своих соратников, с прищуром поинтересовался:

   — Что, братия, примем дреговичей под нашу руку?

Рокочущим басом заговорил медведеподобный воевода:

   — Думаю я, братия, что выгоды особой для нас от того не предвидится...

   — А тебе, Радомир, только бы выгоду искать! — насмешливо оборвал его на полуслове Дир.

   — Да бывал я в тех землях, — с обидой в голосе продолжил Радомир. — Живут люди в бедности... Воинов наберётся всего на десяток лодий, ну, от силы — на полтора десятка... Бедно живут дреговичи...

Олдама сделал знак своим отрокам, и они вывалили из конских шкур посреди гридницы целую гору соболей.

   — Ну, это — да, — согласился Радомир. — Зверья у них по болотам немало... А на полочан давно сходить следовало бы.

   — Стало быть, примем дреговичей под нашу руку? — обратился к старшей дружине Дир.

Ответом ему был одобрительный гул и бряцание оружия.

   — Завтра на рассвете дреговичи принесут братские клятвы богам, и останется только уговориться, какую дань они станут давать, — негромко заметил Дир.

   — Какую ты приговоришь, такую и станут давать, — рассмеялся Радомир. — Уж ты не обидишь...

   — Не обижу, — согласился Дир. — По кунице с дыма — по силе дреговичам будет, а, брат Олдама? Ну, и по белке с дыма — хазарскую дань...

   — Осилим, — обрадованно ответил Олдама и подумал, что Дир мог заломить дань вдесятеро против назначенной и стали бы платить дреговичи. А куда денешься?..

Шумно веселились воины и старцы градские в гриднице Дира. Олдама отогрелся, насытился, успокоился, и только когда стали расходиться из-за стола приближённые кагана киевского, спохватился, что не получил ответа на свой главный вопрос.

Улучив удобный момент, когда правитель полян не был занят беседой, Олдама спросил:

   — Великий князь, а когда ты дружину на полочан пошлёшь?

   — Дружину? — переспросил великий каган Дир, удивлённо поднимая брови.

   — Ну да, — слегка опешив, подтвердил Олдама.

   — Тут ведь такое дело... — после некоторой заминки сказал Дир, глядя куда-то в сторону. — Дружина моя ушла с князем Аскольдом на полночь, к Гостомыслу славгородскому... Завтра пошлём гонцов к Аскольду. На обратном пути Аскольд завернёт на полочан. Соберёт с них что сможет, челядью ополонится — тут до Милорада и дойдёт несть, что незваные гости в его землях объявились. Смекаешь, что к чему? Поспешит Милорад на Аскольда, а он краем вятичей выйдет на Днепр, и уж сюда-то полочане не пойдут, не осмелятся... Вот и выйдет так, что с твоей земли полочан мы уведём, сами с прибытком окажемся и дружину Аскольдову под удар не поставим... Уразумел, дрегович?

   — Уразумел... Что ж, и на том спасибо, как говорится, — вздохнул князь Олдама.

   — Ты чего хотел-то? Чтобы Милорад убрался из твоей земли? Вот он и уберётся...

   — Твоя правда, — согласился Олдама.

   — А ты, как вернёшься в свои пределы, без промедления начинай ладить станы и погосты, чтобы следующей зимой дружина Аскольда не походом к тебе заходила, а с любовью и миром...

   — Всё сделаю, как велишь, — пообещал Олдама.