— Идёт, идёт Акила!.. — радостно объявил боярин Гаган, возвращаясь на своё место.
Обросший волосами, одетый в звериные шкуры, волхв Акила хмуро оглядел ратников, отвёл протянутые руки холопов, предлагавшие ему еду и питьё.
— Беда, брат Акила, — пожаловался ему князь Олдама. — Выручай, брат, отведи напасть от дреговичей...
Волхв подошёл к пылающему костру, бросил на угли щепотку какого-то зелья — вспыхнули жаркие искры, и от очага стали растекаться по двору дурманящие запахи.
— Коли полочане станут над дреговичами, порубят они наших богов... А коли мы победим, принесём каждому щедрые жертвы, — сбивчиво говорил Олдама, стараясь заглянуть в глаза волхва, скрытые под насупленными бровями. — Так и передай всем богам, что уж мы-то в долгу не останемся!
Молчал волхв Акила.
Спустя какое-то время огорчённо покачал головой, показывая, что бессилен.
— А что же сам ты, Акила?! — вскричал Олдама. — Перекинься в дикого зверя, оборотись лютым чудищем, отгони Милорада от земли нашей!..
— Не могу, — глухо отозвался Акила. — Полоцкий ведун много сильнее меня... Видел я его однажды. Не всякий конь поднимет такого...
— Эх, кабы знать! Откормил бы я и тебя, как новогоднего борова! — в сердцах выкрикнул князь Олдама. — Что ж ты мне присоветуешь?
— Уходить нужно в Княж-городок. Собирать ратных людей и выступать на полочан. Будут боги милостивы, одержишь победу.
— А-а... — обречённо махнул рукой Олдама. — Будут ли они милостивы!.. Кто их угадает, когда они смилуются?
* * *
Всю ночь Олдама не мог сомкнуть глаз.
Трезв был и угрюм. Не радовали его ни покорные ласки сенных девок, ни сочувственные вздохи верных воевод, явившихся по первому зову.
Молчали соратники, не знали, что и присоветовать.
Мрачен был дреговичский князь князей Олдама, ошалело глядел в одну точку, словно искал, на ком сорвать злость.
Пока жизнь текла в привычном русле, не было нужды размышлять, плохо или ладно устроена эта жизнь. Всё, чему положено было совершаться, совершалось как бы само собой, без хлопот, в надлежащие сроки. А теперь впереди — неизвестность.
Что-то будет?
Дреговичи никому не желали зла, за что же их примучивать?
Может, прогневали чем-то болотные жители своих небесных покровителей?
Может, показались малы подношения и жертвы?
Эх, кабы знать, кабы знать...
— Идите все, отряжайте гонцов во все селения, снарядите дозоры на дорогах, чтобы полочане нас тут не застали врасплох, — твёрдо вымолвил Олдама, обводя взглядом соратников. — Ратникам собираться в Княж-городке!
Словно ветром сдуло воевод и пасынков.
Однако и одному оставаться в просторной опочивальне было невмоготу, и вскоре Олдама, набросив на плечи тяжёлую шубу, вышел на крыльцо.
Глядя на своих пасынков, Олдама несколько приободрился — ещё вчера вечером эти гриди способны были только горланить на разные голоса непотребные припевки, ушатами хлебать пиво и брагу, держать в страхе дворовую челядь и нахально обходиться с холопками, попадавшимися на пути. Теперь эти же молодые мужи были сдержанны, молчаливы, уверенны и смелы. Одеты, как на подбор, в крепкие брони, на головах шишкастые шеломы, перепоясаны булатными мечами, у седел болтаются наготове червлёные щиты.
Едва приворотные стражи опустили мостик, выметнулись гриди на заснеженные дороги, умчались в разные стороны, растворились в морозной мгле.
* * *
Вернулись дозорные, когда солнце едва перевалило через зенит.
Были ратники усталы и разгорячены недавней схваткой. Иные стонали, истекая кровью, сочившейся из-под кольчуг. Таких на руках уносили в гридницу, откуда по двору растекался приторный запах ведовских настоев.
Воевода Твердислав спешился у колодца, припал к бадейке и долго, не отрываясь, пил ледяную воду.
Выпрямился, устало провёл ладонью по лицу, зачем-то подёргал длинный ус и лишь затем обратился к Олдаме:
— Полочане большой дружиной пришли... Скоро тут будут... Нас тут на засеке собралось слишком мало, чтобы с ними биться, однако слишком много, чтобы держать оборону из-за стен. Если полочане нас обложат, до весны с голодухи сдохнем. Надо брать брони, уходить на Княж-городок. Повели, чтобы боярин Гаган со своими отроками отход наш прикрыл...
— Умение уберечься от угрожающей несправедливости — вот первейший признак умного человека. Мы — глупцы!.. Не радели о защите своих пределов, за то и поплатились... — сказал Олдама и ожесточённо сплюнул. — Дружина моя!.. Мы победим полочан!..
Самое главное — не поддаться панике, сказал себе Олдама.
Не дать воинам почувствовать, что их предводитель растерялся.
Князь должен заразить своей энергией ближайшее окружение, а уже эти люди должны донести этот огонь до каждого воина.
* * *
Призадумался дреговичский князь князей Олдама. В глубине души до последней минуты надеялся, что вернётся воевода Твердислав и развеет все страхи и опасения. Теперь же дело обернулось так, что впереди небогатый выбор — либо неволя, либо смерть.
— Если полочане большой дружиной пришли, на дреговичах не успокоятся, и до кривичей и до радимичей доберутся... — задумчиво сказал боярин Гаган.
— На радимичей они, пожалуй, поостерегутся пойти, — возразил ему Твердислав. — Радимичи подались под руку Дира Киевского... Не схотят полочане Дира обижать.
— Может, княже, и нам попросить защиты у Дира? — несмело спросил сотник Радим.
— Да чтоб у тебя язык отсох! — гневно выкрикнул боярин Гаган. — Провалиться тебе под землю за такие речи!..
Не разумея причины неожиданного боярского гнева, сотник угрюмо пожал плечами. А Гаган продолжал, всё более распаляясь:
— Эк, рассудил, недотёпа!.. По своей воле голову в ярмо совать?.. Лучше Олдаме быть вольным князем дреговичским, чем в холопах у Дира Киевского... Братья, верно я говорю? Все берите оружие, потянем за землю дреговичскую!..
Князь Олдама приободрился от таких речей, будто бы даже ростом повыше сделался.
— Оно, конечно, вольным князем любо быть, — сказал воевода Твердислав. — Сам себе голова, никому не кланяйся... А если в битве Олдама сложит буйну голову, кто на княжеский стол сядет?.. Гаган, брат его...
— Ты чего, чего? — закричал Гаган, и все увидели, как покрылось пятнами и побагровело его лицо. — Говори-говори, да не заговаривайся!.. Разве могу я желать смерти брату своему?
— Оставайся на засеке, Гаган, — невозмутимо продолжал воевода. — Будена сам себе вольным князем... Как обложат тебя полочане со всех сторон, призадумаешься, что лучше — живу быть, хотя и в меньшей чести, либо помирать по вольной воле. Решай же, князь Олдама, не медли... Времени у нас вовсе не осталось! Ещё час-два, и полочане придут на Гаганову засеку...
— Седлать коней! — приказал Олдама. — А ты, Гаган, выводи свою рать на дорогу и держи полочан. И знай: коли пропустишь Милорада на мой след — не взыщи!.. Головой ответишь!
После княжеского приказа поднялась кутерьма — из конюшни выводили коней, нагружали на них перемётные сумы с овсом и снедью, спешно снаряжали небольшой обоз с мягкой рухлядью, тут же ратники облачались в доспехи, словно через минуту им предстояло принять бой.
Ещё до захода солнца старшая дружина князя Олдамы вышла за ворота Гагановой засеки, прогрохотала копытами по мосту и спустилась на запорошенный снегом лёд Березины.
Мчались прочь княжеские пасынки, немилосердно нахлёстывая лошадей, с опаской поглядывая то на дорогу, то на темнеющие небеса, ожесточённо нашёптывали слова молений, обращённые к дреговичским божествам.
Следом за ратными людьми и медлительный обоз потянулся. В середине санного поезда на розвальнях отыскалось место и для Ждана. Будь что будет, сказал себе юныш. Отца здесь не сыскать, он у киевского боярина Могуты. Раз так, буду добираться хоть до Киева, хоть до подземного царства...