— Сколь мудро Вседержителем всё устроено так, что для всякой вещи в этом мире находится своё место и применение, и мы не видим ничего странного или необычного в том, что из воска, привозимого к нам в Херсонес варварами, не верующими ни в Пресвятую Троицу, ни в Иисуса Христа, тем не менее получаются наилучшие свечи для христианских храмов...

   — Слава Богу, хоть на что-то полезное годятся и эти варвары, — усмехнулся стратиг Никифор.

Стратиг глядел на торгующих тавроскифов с подозрением — у каждого торговца на боку болтался меч.

От этих дикарей можно ожидать всего... Сегодня они торгуют, а назавтра смогут мечом взять всё, что им приглянется.

Херсонес и Боспор Киммерийский издавна были известны тавроскифам как торговые фактории — через них с незапамятных времён империя перепродавала варварам привозимые с Востока пряности, ароматы, жемчуг, ткани, украшения из золота и серебра, ковры, оружие, вина и фрукты.

В обмен эллины получали меха, кожи, скот и множество рабов.

Шли века, умирали старые империи, появлялись новые, а на небольшом уютном полуострове почти ничего не менялось.

В Херсонесе — небольшом городке, весьма удалённом от столицы Ромейской империи, от большой политики и от борьбы за императорский трон, — отвеку шла своя жизнь. Здесь чеканили собственную монету, строили новые храмы и дома.

Торговля рыбой и солью ежегодно приносила Херсонесу немалую прибыль.

Исправно собирались подати.

Стратиоты совершенствовались в ратном деле.

Если бы соседняя Хазария не портила время от времени настроение своими необоснованными претензиями, жизнь вообще была бы просто замечательной...

Впрочем, теперь уже все опасности миновали, и после тревожного периода хазарских набегов в Херсонес Таврический пришёл мир.

Город вздохнул полной грудью, оживились ремесла и торговля, улицы стали быстро застраиваться богатыми каменными домами.

Для соседствующих с империей варваров Херсонес был не столько пограничной крепостью, сколько приоткрытой дверью в цивилизованный мир. В эту щёлку с жадностью заглядывали венгры и печенеги, чёрные хазары и готы.

Они приобретали на херсонесских рынках шёлк и бархат, пряности и оружие. А взамен пригоняли скот и рабов, захваченных в отчаянных набегах на окраины владений великого князя Киевского... Впрочем, и тавроскифы привозили в Херсонес рабов — чаще всего своих же соплеменников, проданных в рабство за долги... Дикари, да и только. Им неведомо понятие свободы человеческой личности. В цивилизованном мире рабами могут быть захваченные в бою иноплеменники или злостные преступники по приговору суда. А у варваров рабом может стать и должник, просрочивший выплату долга, и неосторожный болтун, спьяну оскорбивший соседа, и взявший в жёны рабыню, и даже свободный человек, нанявшийся к богатому в приказчики и не оговоривший скрупулёзно условия своего найма...

Протоспафарий Никифор тяжко вздохнул — эх, дикари!..

Соматопрат Тимофей недовольно морщился, разглядывая товар, привезённый откуда-то из тавроскифских лесов, — рабыни были худыми и довольно невзрачными, за таких арабские перекупщики много не дадут, зато мужчины выглядели чрезмерно сильными — таких рабов никто не осмелится купить, опасаясь за спокойствие своё и своих домочадцев.

— Ты чем-то недоволен, али холопы мои тебе не тянулись? — насмешливо поинтересовался тавроскиф Могута, умудрявшийся говорить по-гречески и всё-таки вставлять в свою речь варварские слова. — Ежели не пришлись тебе по нраву мои рабы, я их не навязываю. Будешь брать — бери, а если не желаешь, я на них покупателя сразу найду... Вон стоят крючконосые сарацины, поглядывают на моих девок, словно голодные собаки на мясо...

Тимофей оглянулся — действительно, несколько арабских перекупщиков уже стояли неподалёку, дожидаясь исхода переговоров с Могутой, и как только херсонесский торговец живым товаром откажется от своего права первой покупки, на тавроскифских девок тучей налетят магометане, раскупят всех до единой.

   — Ладно уж, возьму, — нехотя проскрипел соматопрат. — В другой раз привози девок помоложе да покрепче... А мужчин и вовсе не привози. С ними хлопот много. Ну кто купит такого?

Тимофей указал на жилистого мужчину с тёмным, словно бы закопчённым лицом.

   — Э-э... Ты ему цены не знаешь! Этот холоп — особенный. Ты его предложи какому-нибудь ремесленнику. Этот холоп дорого стоит, он — кузнец, — важно сказал боярин Могута. — Меньше чем за двенадцать золотых я его тебе не отдам.

   — Побойся Бога! Семь номисм — последняя цена, — сказал в ответ соматопрат Тимофей и подумал, что за умелого раба сможет выручить вдвое больше.

   — Да за такого умельца ты пятнадцать номисм получишь! Ты его свези в Константинополь, там его с руками оторвут. Двенадцать монет — и по рукам!..

   — Уговорил — даю восемь номисм. Только ради почина, — прокряхтел соматопрат, брезгливо оглядывая умелого раба.

   — Даже слышать не хочу! Двенадцать — вот моя последняя цена! — не уступал тавроскиф.

   — Послушай, Могута, за двенадцать номисм я куплю двух девушек, которых перепродам за двадцать четыре, а на этом холопе я потеряю семь номисм, потому что его никто не купит и за пять...

   — Двенадцать! Девок без мужиков я не продаю. Бери всех скопом. А не то — уходи, — сказал Могута и отвернулся, с преувеличенным вниманием разглядывая арабских перекупщиков.

   — Ладно, варвар, беру за двенадцать, — скрепя сердце согласился соматопрат. — Девок ты отдашь, как обычно, по шесть номисм?

Могута сокрушённо крякнул, озабоченно почесал в затылке:

   — Накинул бы хоть по золотничку на девку — ты глянь, какие хорошие, ладные да пригожие, у всех ноги белёные[2], ни одной порченой тебе не привёз... Такого товара больше ни у кого не найдёшь...

   — Шесть номисм, и ни оболом больше! — чувствуя, что варвар готов согласиться с назначенной ценой, не отступал Тимофей.

   — Твоя взяла, кровопивец! — вздохнул Могута. — Давай зови свидетелей, зови коммеркиария, пускай закрепит сделку. Эй, холопы!..

Растерянные холопы обречённо уставились на боярина.

   — Отныне этот грек — ваш новый хозяин... Чего велит, исполнять беспрекословно, а не то...

Затем Могута тщательно пересчитал золотые монеты, полученные от соматопрата Тимофея, каждую попробовал на зуб, чтобы не обмануться ненароком. Ссыпав золотые в кошель, увязал его в пояс.

   — Эгей, тавроскиф Могута, — помахал рукой знакомый торговец. — Подходи!.. Есть ковры заморские, есть хорошие ткани, и недорогие. Покупай!..

   — Благодарствую, надобности нет, — угрюмо ответил Могута.

   — Куда дальше пойдёшь? Домой? — не унимался разговорчивый торговец, в котором Могута подозревал тайного соглядатая.

   — К хазарам, — неопределённо махнул рукой Могута. — Сказывали мне, будто у хазар рыбий клей дёшев... Рыба у хазар знатная... Такой у вас в Корсуни нет.

   — Ты прав, Могута, у хазар и рыбий клей лучше нашего, и рыба водится царская... — вздохнул торговец. — Удачи тебе! На следующее лето приходи пораньше, я для тебя приготовлю всё, чего ни пожелаешь. Говори, чего бы ты хотел?..

   — Ничего мне от тебя не надобно... Цены у тебя безбожные! Разве что масла деревянного купить?..

   — Сколько нужно? — оживился торговец. — Лучшее оливковое масло будет дожидаться тебя уже в апреле!

   — Приготовь бочонков десять — двенадцать, — попросил Могута. — А я тебе холопок привезу молодых, ядрёных!..

— Давай-давай, привози, — заулыбался торговец, и глаза его стали маслянистыми, словно у сытого кота.

Вернувшись на лодью, Могута приказал сниматься с якоря.

С попутным ветром лодьи два дня шли на восход, держась вблизи скалистых берегов.