Феофилакт угрюмо молчал.
— Что-то случилось с девочкой? — встревоженно заглядывая в глаза протоспафарию, тихо спросила Анастасия.
— Да, — глухо вымолвил он. — Елена накликала на себя гнев василиссы, и та приказала ей постричься в монахини.
— Это хуже, чем убийство, — прошептала Анастасия, сжимая руку Феофилакта. — А что же государь?
— Защитить Елену даже он не смог. К его голосу пока никто не прислушивается.
— У государя нет власти? — удивилась Анастасия.
— Увы, это так.
— Мне кажется, нам сейчас лучше отправиться ко мне и там спокойно побеседовать, — сказала Анастасия. — Вы согласны, ваше превосходительство? Мой дом всего лишь в двух шагах... Так уж устроен наш мир, что именно хорошим и добрым людям реже всего улыбается счастье. Они делают то, чего им делать вовсе не хочется. Исполняют приказания людей, которых терпеть не могут. Живут с теми, кого не любят. Вдобавок они принимают слишком близко к сердцу, что бы ни происходило вокруг них... А у людей подлых и ничтожных жизнь устраивается как бы сама собой! И если порой что-то и не идёт так, как они намечали, они вовсе не становятся от этого несчастными!.. Вы не находите, ваше превосходительство?..
* * *
Анастасия провела Феофилакта в затемнённую комнату, заботливо уложила на широком ложе.
Безмолвные служанки внесли низкий столик, сервировали его к ужину.
— Отчего мир устроен так несправедливо: тех, кто нуждаются друг в друге, много, а тех, кто находят друг друга, мало?.. — сочувственно спросила Анастасия, подошла к высокому зеркалу и начала медленно освобождать от шёлковых одежд своё красивое тело. — Если бы Господь в самом деле обращал хоть какое-то внимание на людей, мир был бы устроен иначе...
— Как — иначе? — спросил Феофилакт.
После того, что произошло с его дочерью, даже вблизи прекрасной гетеры Феофилакт оставался холоден.
Феофилакт лежал на боку, мрачно глядел на красавицу и испытывал единственное желание — умереть...
— Мир мог бы быть добрее. Тебе сейчас очень плохо? — участливо спросила Анастасия.
— Да, — нехотя признался Феофилакт. — Так плохо мне ещё не бывало никогда.
— Выпей вина! — предложила гетера, протягивая Феофилакту стеклянную чашу.
— Не поможет.
— Обними меня.
Феофилакт поглядел на Анастасию и помотал головой.
— Боюсь, что и это не поможет. К тому же у меня нет при себе литры золота, чтобы расплатиться за твою любовь...
Гетера печально сказала:
— Разве я говорила о деньгах?.. Отвергнуть женщину — преступление... Если женщина неожиданно воспылает любовью к мужчине и придёт к нему, мужчина, пусть даже он и не испытывает к ней страсти, не должен отвергать женщину. Если же он отвергнет её, то в этом мире навлечёт на себя различные несчастья, а в том мире непременно попадёт в ад. Мужчину не может осквернить связь с женщиной, добровольно ищущей его общества, даже если она куртизанка или замужняя дама... Почему ты не желаешь соединиться со мной?
— Не могу, — простонал Феофилакт. — Умоляю, не требуй от меня невозможного!.. Мне сейчас так плохо, что жизнь не мила! Рухнули все мои надежды... Мне остаётся только наложить на себя руки.
— Будь мужчиной, Феофилакт!
— Когда-нибудь я смогу доказать тебе это...
— Ты докажешь это немедленно! — повелительно произнесла Анастасия. — Ах, Феофилакт, Феофилакт!.. Ты понравился мне ещё тогда, когда я впервые увидела тебя на дороге... Такой чопорный, такой аристократичный, такой благородный... Я сказала себе, что ты обязательно полюбишь меня. Ты всё не шёл и не шёл ко мне... А я так ждала... Феофилакт!..
Мягкие ладони гетеры прикоснулись к плечам Феофилакта, скользнули по животу, задержались на бёдрах, и протоспафарий вдруг почувствовал, как все земные дела и заботы уносятся прочь, а душа его воспаряет к неземному блаженству.
Сильной рукой он привлёк к себе Анастасию, и она покорно прильнула к нему, обволакивая облаком дорогих благовоний.
* * *
Из дома гетеры Феофилакт вышел лишь поздно вечером, когда Город обезлюдел, лишь стучали колотушками сторожа да время от времени проходили с факелами муниципальные стражники.
Отпустив поводья, Феофилакт предоставил своему коню самому избирать путь. Ему было всё равно, куда ехать.
Феофилакт был растерян и отчаянно весел. Впервые за много последних лет он испытал желание петь. И обязательно запел бы во всю глотку, если бы не городские стражники. Они, пожалуй, в темноте могут принять его за пьянчужку и, чего доброго, высекут на месте.
В доме Анастасии Феофилакт помолодел на четверть века.
И дело было даже не в искусстве любви, в котором Анастасии не было равных. Домашняя прислуга за годы вдовства Феофилакта научилась ублажать своего хозяина самыми изысканными любовными ухищрениями. Но это были лишь ухищрения. А гетера подарила ему любовь.
Впервые за последние двадцать пять лет Феофилакт почувствовал себя любимым мужчиной.
Всё, что ни совершает в жизни мужчина, он совершает ради одной-единственной женщины, что бы он ни говорил себе... И, если у мужчины нет любимой женщины, все его победы и достижения меркнут. Даже богатство, даже власть теряют большую часть своей прелести, если нет женщины, которая одна только и способна оценить по достоинству успехи своего возлюбленного.
Ах, Анастасия!..
Что же нам с тобой делать?!
Феофилакта не мучила ревность.
Красивая женщина и не могла и не должна жить без мужчин. Если Анастасия делала это явно, другие совершали втайне — вот и все отличия. Так что ревновать женщину к её прошлому — глупо... Ревновать можно лишь к настоящему.
Прошлого уже нет.
Настоящее неуловимо.
Будущее туманно.
А ведь некоторые отцы церкви почитают женитьбу на гетере вполне богоугодным делом, и за это отпускаются многие грехи.
«Не совершить ли мне богоугодное дело?..» — подумал Феофилакт.
Гетера Пелагия, обращённая в христианство проповедями епископа Нонна в Александрии, сделалась святой. Правда, она отказалась от нормальной жизни и стала отшельницей в Иерусалиме. Но зачем же бросаться из крайности в крайность — из разврата в святость?
Достаточно было бы уже того, чтобы Анастасия оставила своё сомнительное ремесло.
Не каждой же женщине становиться святой?!
* * *
Поскольку пострижение происходило в пятницу, в монашестве Елене дали имя Параскева — Приуготовление, чтобы даже оно всю жизнь напоминало инокине о приуготовлении к крестным страданиям...
Ей не было позволено ни проститься с отцом, ни взять с собой свои одежды и украшения — у человека, уходящего в монастырь, не должно было быть никаких связующих нитей с грешным миром.
Немедленно после спешного совершения обряда пострижения молодую монахиню Параскеву на закрытых от посторонних взглядов носилках доставили в императорскую гавань Буколеон, где уже был приготовлен к отходу большой императорский дромон.
Едва носилки с Параскевой внесли на дромон, с причала бросили на палубу толстые канаты, ударили по воде мощные вёсла, корабль плавно качнулся и отошёл от мраморной причальной стенки.
Спустя несколько минут вдоль высоких бортов заплескалась и заструилась зеленоватая вода Босфора.
Черница Параскева покорно сидела у борта, глядела на удаляющиеся стены Константинополя и навеки прощалась с ними.
Когда корабль вышел из Босфора в море, ветер наполнил паруса и гребцы сложили свои вёсла, к молодой чернице подошёл капитан.
— Твой батюшка — протоспафарий Феофилакт? — негромко уточнил капитан. — А ты — Елена?
— Отныне — инокиня Параскева. А вы знаете моего батюшку?