— Сколько воинов ты сможешь поставить на стены?

   — Не более двух тысяч... Кроме ночных стражников, двух сотен тюремных сторожей и рыночных стражников, у меня нет больше никого, — доложил эпарх. — Разве можно было уводить из столицы все войска?!

Так всегда бывает, что ошибки совершают одни люди, а расплачиваться за них приходится совсем другим...

Совещание затянулось до глубокой ночи, и лишь после того, как были отданы все необходимые распоряжения, решено было разойтись по домам до рассвета.

Феофилакт отказался от вооружённой охраны и отправился домой в одиночестве. Блаженное одиночество — единственное блаженство.

Хотелось обдумать наедине перемены, происшедшие за эти несколько часов, попытаться предугадать поведение тавроскифов, прикинуть, с какими предложениями следует выходить на переговоры с дикарями.

Холёный караковый жеребец легко нёс задумавшегося Феофилакта по опустевшим в полуночный час улицам столицы. Где-то вдалеке лаяли сторожевые псы, из переулка доносился монотонный стук колотушки ночного сторожа, где-то вдалеке нестройно пели — видимо, в каком-то храме шла всенощная.

Ещё никто ничего не знал.

В Городе продолжала идти своим чередом обычная ночная жизнь — монахи молились, грабители раздевали прохожих, сторожа охраняли чужое добро, а муниципальные стражники уговаривали кабатчиков прекращать работу и закрывать свои заведения. В эту пору выходили на промысел и предлагали мужчинам за умеренную плату свои греховные прелести городские гетеры из тех, кто постарше и пострашнее и чьи измызганные порочные лица лишь в непроглядной тьме ещё можно было принять за человеческие.

Никто из этих обывателей не ведал, какие опасности подступают к стенам Города, все стремились насытиться ночными пороками.

Вдруг какой-то человек вынырнул из темноты, ухватился за стремя и жалобным голосом обратился к Феофилакту:

   — Помилуйте великодушно!..

Рука Феофилакта, наполовину выхватившая меч из ножен, расслабилась, меч с маслянистым шелестом скользнул на место.

   — Милостивый государь, укажите дорогу заблудшему путнику!

Язык ночного незнакомца слегка заплетался, и поначалу Феофилакт хотел дать шпоры коню, однако, прислушавшись к выговору мужчины, уловил фракийский акцент и решил пожалеть его.

   — Куда ты ищешь дорогу?

   — В гостиницу «Три свечи», куда же ещё?.. Я ведь не настолько обеднел, чтобы ночевать под забором.

Феофилакт догадался, что полночный прохожий прибыл в столицу с челобитной или по судебному делу и после удачно разрешившейся тяжбы попал в кабак, а теперь боится идти по тёмной улице, опасается не за кошелёк, а за саму жизнь.

   — Ладно уж, пошли, — смилостивился Феофилакт, посылая жеребца неспешным шагом вперёд.

   — Я вижу, ты человек благородный и знатный, и я желаю откровенно сказать тебе, что во всём треклятом Константинополе подобных тебе отыщется весьма немного, — говорил полуночный попутчик, крепко держась за стремя.

Слушая подгулявшего провинциала, Феофилакт сдержанно улыбался.

   — Вот ты, как я вижу, вельможа весьма высокого ранга и, может быть, приближен к самому василевсу, и вот ты скажи мне, скажи откровенно, много ли отыщется в Константинополе чиновников, совершенно бескорыстно и искренне пекущихся о благе народа?.. У кого здесь вообще сохранилась хоть малая капля святой христианской заботы об общем благе?.. Да ведь вы тут забыли все заповеди! Даже те, у кого сохранилось понятие о справедливости, забыли о своём долге перед народом! Перед людьми меньшими, перед сирыми и убогими!.. Господь любил людей, а нынче чиновники любят только себя, все озабочены только собственным благополучием, все стремятся дорваться до государственной казны, чтобы хапать из неё... Все вы тут, в столице, ведёте праздную жизнь, паразитируете на жирном теле империи!.. За что вам даются все блага жизни? А разве мы не люди? Ведь вся наша беда состоит лишь в том, что мы живём не в столице, а на границе с проклятыми болгарами, которые грабят наши земли не хуже арабов...

   — Ну, будет, будет тебе!.. — оборвал незнакомца Феофилакт. — Ступай в переулок, вон там, видишь, где светится окно, и помещается твоя гостиница.

   — Благодарю тебя, благодетель! Век буду Бога молить за тебя и твоих деток!..

Феофилакт усмехнулся и пришпорил коня.

Родившийся и выросший в Константинополе, Феофилакт нежно любил этот город, считал его самым лучшим не только в империи, но и в целом мире.

Александрия в Египте и Антиохия в Сирии, Эдесса на Евфрате и Двин в Армении — все эти древние города покорно склонили головы перед величием нынешней мировой столицы.

Все пути мира вели в этот город, утвердившийся на семи холмах на Босфоре.

Из неведомых стран Востока поступали в Город шёлк-сырец и драгоценные пряности. Из Египта шло зерно. Из глубин чёрной Африки — слоновая кость и золото. Упитанный скот пригоняли из Малой Азии. А рыбу свозили в бухту Золотой Рог и из понта Эвксинского, и из Пропонтиды, и со всего Средиземноморья.

Слава о несметных сокровищах Константинополя далеко разлетелась по свету, и эта слава не даёт покоя жадным дикарям.

Однако алчных варваров всегда укрощала империя, и нынешних грабителей ожидает весьма строгий урок.

Несомненно, некое тайное знамение было и в том, что именно этому городу, Новому Риму, была передана слава столицы великой империи, дарована власть над полумиром.

Протоспафарий увидел, что проезжает по улице, на которой жила Анастасия.

Массивные кованые ворота были заперты, за стенами царила тишина.

«Пожалуй, стоит разбудить Анастасию, — решил Феофилакт, останавливая коня. — Сейчас я смогу предупредить её о грядущих бедствиях и предложить свою защиту...» И протоспафарий смело ударил кулаком по створке ворот.

На главной улице столицы, между форумом Константина и Августеоном, среди хлебных рядов и лавок аргиропратов, располагавшихся в уютных портиках, высилось массивное угрюмое каменное здание, известное каждому жителю столицы, — в этом сером доме с колоннами помещалось главное ведомство городского эпарха.

По достоинству своему эпарх столицы был одним из самых высокопоставленных чиновников империи и занимал в светской иерархии второе место, уступая лишь великому логофету.

Как отличительный знак своей должности эпарх обязан был носить разноцветную обувь — для одной ноги чёрную, для другой — красную, и никому больше во всей Ромейской империи не позволялось обуваться по такому образцу.

По делам службы эпарх должен был разъезжать по столице на особой колеснице, запряжённой лошадьми белой масти, и именно с этой колесницы он должен был оглашать народу важнейшие указы императора, а также свои установления.

Утром восемнадцатого июня 860 года эпарх Никита Орифа выехал из своей резиденции и сразу же принуждён был остановить лошадей, поскольку путь ему заградила толпа разгневанных горожан.

   — Почему не открыты городские ворота?

   — Рыбаки помрут с голоду, если их не выпустят на промысел.

   — Что будет с нами со всеми?

   — Эпарх, что нам грозит?!

Со скорбной понимающей улыбкой Никита Орифа вначале молча выслушал голос народа, затем сказал:

   — Сограждане! Перед лицом выпавших на нашу долю испытаний прошу всех соблюдать спокойствие.

Толпа, поволновавшись некоторое время, затихла. Именно на это и рассчитывал эпарх, демонстрируя абсолютное спокойствие. Лицезрение человека, уверенно пользующегося властью, всегда приводит толпу в покорное состояние.

Всё же нашёлся некто, на кого не подействовали властные чары эпарха.

   — Как нам сохранять спокойствие, если у городских цистерн происходят драки из-за каждого ведра воды?

Никита Орифа поискал глазами в толпе этого оратора.