— Мелхиседек! Почему ты один? Где Гагели? Что с ним случилось? — восклицал в нетерпении, радости и испуге Сослан, не веря, что перед ним Мелхиседек, которого он вместе с Гагели считал погибшим. Он поднял его, расцеловал и засыпал вопросами, но Мелхиседек был осторожен. Он успокоил Сослана сообщением, что Гагели жив и невредим, дожидается царевича в Антиохии, и просил отложить их разговор до того времени, когда они останутся одни и не будут привлекать ничьего внимания.
Хотя Сослан и был огорчен, что Гагели не вернулся, но, тем не менее, радостное сознание, что друг его жив и находится в безопасности, окрылило его радостной надеждой на скорое свидание. Он отпустил Мелхиседека, сказав, что скоро вернется, и помчался вниз к ристалищу. Странное зрелище вдруг представилось его глазам. За тот короткий промежуток времени, что он провел с Мелхиседеком, арена вся опустела. Многочисленные рати рыцарей рассеялись, и оба монарха также покинули место недавнего состязания. Как видно, случилось что-то важное и чрезвычайное, что заставило всех забыть про победителей турнира и раньше прекратить празднество. Сослан оказался один посреди обширного пространства, усеянного переломанными копьями, мечами, значками и щитами сражавшихся рыцарей, и, находясь в недоумении, хотел уже повернуть обратно, как увидел всадника, стремительно мчавшегося к нему навстречу. Поравнявшись с ним, Невиль поведал ему о случившемся.
— О, доблестный рыцарь! Совершилось страшное злодеяние! Неустрашимый витязь, многих превосходивший своей храбростью, Конрад, маркиз Монферратский, убит в Тире двумя исмаэлитами, извергами человечества! Страшная весть повергла в ужас и печаль обоих монархов. Они удалились с ристалища, повелев в знак траура отменить Ваше чествование. Наш король, бывший в дружественных отношениях с маркизом, оплакивал его гибель. Страх и трепет владеют всеми умами и сердцами!
Сообщение о гибели Конрада Монферратского ужаснуло и взволновало Сослана. В то же время он испытывал невыразимое облегчение при мысли, что слова Густава о пребывании Гагели в Тире были ложными, и он находится вовсе не в Тире, а укрылся в Антиохии.
Между тем Невиль продолжал:
— Наш августейший монарх Филипп потерял покой и сказал мне несколько минут тому назад: «Я хочу покинуть святую землю, ибо опасаюсь, что меня постигнет здесь та же участь, что и Конрада Монферратского. Старец с горы не замедлит прислать своих слуг, чтобы убить меня».
Сослан выразил ему сожаление по поводу всех происшедших событий и одобрил решение Филиппа покинуть Палестину. Невиль уехал опечаленный, утеряв всякий интерес к знаменитому ратоборцу. Вернувшись домой, Сослан всю ночь провел в беседе с Мелхиседеком, который подробно передал ему о перенесенных ими испытаниях и больше всего о том, как они были в плену у исмаэлитов и как выбрались оттуда. Его рассказ производил особенно сильное впечатление теперь, когда был убит Конрад Монферратский и могущество фанатической секты казалось несокрушимым. Слушая повествование Мелхиседека о франкских рыцарях и о похищении ларца, Сослан находил подтверждение своим догадкам. Он жалел только, что не успел схватить их и тем самым предупредить бегство Рауля и Густава из Акры, о чем слышал от Невиля.
Вслед за этим мысли Сослана опять вернулись к исмаэлитам, к таинственному иверийцу, указавшему им путь в Антиохию, где Гагели мог найти Липарита Орбелиани, и волнение овладело его душой. Смутное ожидание грядущих перемен в жизни заставляло его с одинаковой силой переживать как события прошлых лет, так и счастливые события настоящего, могущие, наконец, соединить его с любимой.
Как и ожидал Сослан, ближайшие дни принесли большие изменения и нарушили установившееся перемирие между франками и Саладином.
Саладин на требование Ричарда немедленно выполнить принятые им на себя обязательства при падении Акры ответил отказом. Он не согласился уплатить 200 тысяч динаров и вернуть древо креста. Ричард, взбешенный его отказом, приказал заколоть перед воротами Акры более двух тысяч пленных мусульман, тем самым бросая дерзкий вызов Саладину.
После этой резни Ричард выступил с войсками из Акры. Филипп, убоявшись обесславить свое достоинство в новой борьбе с сарацинами, также покинул Акру, намереваясь в Тире сесть на корабль и морем вернуться во Францию. Саладин почел поступок Ричарда за дерзкое оскорбление, которое можно было смыть только кровью, и через гонцов велел передать ему:
— Пускай погибнет все наше воинство, нежели мы допустим, чтобы неверные остались в Палестине. Мы возбудим язык мечей и копий, который будет для вас вразумительнее слов!
Перемирие было сорвано, и война началась. Сослан вовсе не желал примыкать к войскам Ричарда и, пока проходы были свободны, в ту же ночь поспешил выехать со своими слугами в Дамаск. Там находился Саладин, выжидая, куда двинется Ричард, чтобы направить против него свои силы. Они быстро приехали в Дамаск, и Сослан без всякого промедления был принят султаном.
— Теперь вижу, что ты один из достойнейших рыцарей, какие не нарушают своей клятвы, а сочетают храбрость с верностью, — приветствовал его благожелательно Саладин, довольный тем, что Сослан не остался в стане крестоносцев и не пожелал сражаться против него вместе с Ричардом. — Мудрому свойственно предвидеть будущее и уклоняться от зла, сберегая свою жизнь для дел, достойных бессмертия, — прибавил он, стремясь показать Сослану, как высоко ценит его поступок, еще больше укрепивший мирные отношения между ним и Иверией.
Сослан был приятно изумлен этим любезным обращением, которое ясно показывало, что Саладин не только помнил о свидании с ним, но и внимательно следил за его пребыванием в Акре. Но удивление его еще больше возросло, когда султан с нескрываемым удовольствием произнес:
— Силу твою ни с чем не сравнить. Хорошо, что ты не дал торжествовать английскому королю. Но еще превосходней, что ты не воспользовался плодами своей победы и не остался с неверными.
— О, царь царей! Вы даровали мне свободу, как же я мог нарушить клятву и оказаться в стане Ваших врагов? — поощренный похвалой Саладина, ответил Сослан. — Никакие почести и награды не могли бы заставить меня вновь повторить совершенную ошибку! Особенно памятуя о древе креста, которое, к моей радости, осталось в Ваших руках, так как Вы не уступили его Ричарду.
Саладин, охотно вступивший в беседу с Сосланом, вдруг замолчал, видимо, чем-то неприятно задетый, и долго был не в состоянии побороть внезапно вспыхнувшее в нем раздражение. Но Сослан, уже привыкший к характеру Саладина, не побоялся его гнева.
— Разрешите мне, царь царей, сказать Вам правду. Кто из смертных может предвидеть, что с ним случится завтра? Вступая в бой с таким противником, как английский король, не предусмотрительней ли будет с Вашей стороны отдать крест в руки союзников, чем подвергать его роковым случайностям войны и понапрасну разжигать ярость Ричарда?! Не утихнет ли его воинское рвение, когда он узнает, что святыни больше нет в Ваших руках и ему не за что сражаться?! Что касается меня, то клянусь именем нашей великой царицы, что, получив от Вас эту святыню, я в тот же час покину Палестину и уеду в Иверию!
Горячие слова Сослана, как он быстро заметил, не вызвали такого же горячего отклика у Саладина, который, выслушав его, хоть и без досады, но и без явного сочувствия, сделался только еще более задумчивым и печальным.
— Тебе известно, как мне ненавистен ваш памятник веры, — промолвил он, наконец, строго и невыразимо грустно. — Я никогда бы не отдал его христианам, если бы недуги не подтачивали мои силы. Боюсь, как бы смерть не настигла меня внезапно и не воспрепятствовала закончить начатое мною дело ради торжества ислама. Поэтому, помня о смерти и зная, что вместе с собою я не унесу в могилу ваш талисман, я решил уступить настояниям императора константинопольского Исаака, оказавшего мне много услуг, и передал древо принцу Мурзуфлу, который вместе с посольством давно уже отбыл в Константинополь… — Он замолк, увидев на лице Сослана выражение ужаса и отчаяния, затем добавил более мягко, с чувством сострадания и сожаления:
