Не отказав Юрию, Тамара, однако, приняла его вместе с Чиабером, показывая этим, что между ними могут быть только официальные отношения и деловые беседы в присутствии посторонних лиц. Она была так строга и холодна, что Юрий не только не вымолвил ни слова о переполнявших его чувствах, но ничего не мог рассказать о себе и о своей жизни.
Видя, что за ним неотступно наблюдает Чиабер, Юрий начал с негодованием говорить о том невыносимом положении, в каком находится население, и о злоупотреблениях властолюбивых и корыстных князей. Будучи открытым и пылким по натуре, Юрий еле сдерживал волнение и, не думая о том впечатлении, какое могли произвести его слова на Чиабера, заявил царице о своем намерении отбирать поместья у наиболее жестоких владельцев и лишать их права распоряжаться жизнью и свободой крестьян.
Заявление Юрия настолько испугало и потрясло Чиабера, что он изменился в лице и с ужасом смотрел на царя, разрушавшего, как ему казалось, самые основы государства. Тамара во время беседы не промолвила ни слова. Нельзя было понять, то ли она соглашалась с решением Юрия, то ли дивилась ему, только едва заметная улыбка на мгновение осветила ее лицо, а затем оно сделалось еще более строгим, непроницаемым, безучастным ко всему окружающему.
Чиабер никак не мог прийти в себя от неслыханного, по его мнению, дерзкого намерения царя, который осмелился говорить о лишении прав феодальной знати. Однако, будучи осмотрительным и дальновидным, Чиабер сейчас же решил оградить себя на будущее от возможных нападок царя. Боясь, что и его могут обвинить в каких-либо злоупотреблениях или жестоком обращении с крестьянами, он вдруг обратился к царице с почтительным заявлением:
— О, державная царица! С давних пор имею желание пожертвовать Шио-Мгвимскому монастырю в моление за мою душу несколько жителей из моего имения вместе с их домами и угодьями, чтобы они пребывали там свободными и счастливыми. Если будет на то соизволение Вашего величества, то я жертвую своих крестьян окончательно, не имея более участия в их доходах и освобождая их от всякой барщины.
Чиабер произнес свою речь с несвойственным ему жаром, видимо, стремясь показать свое великодушие и непричастность к тем злоупотреблениям, которые вызвали гнев царя и могли повлечь за собою жестокое наказание.
Тамара взглянула на Чиабера очень внимательно, как бы решая, по каким соображениям он решился сделать такое щедрое пожертвование и сообщить о нем в присутствии Юрия.
— Сердечно радуюсь твоему намерению пожертвовать Шио-Мгвимскому монастырю крепостных людей, — одобрительно произнесла Тамара, — пусть они обретут себе там свободу и: жизнь, сообразную человеческому достоинству. Постараюсь быть у тебя в Шинванском имении и утвердить твою дарственную запись Шио-Мгвимскому монастырю!
Юрий вспыхнул от радости, поняв, что царица своим поощрением пожертвования Чиабера выразила одобрение и его распоряжению о передаче земель воинам. Он порывисто поднялся, желая выразить ей свою благодарность.
— О царица! Будет твоя воля, и я приведу к покорности наших врагов! Пускай простые люди будут опорой твоему престолу!
Чиабер с испугом посмотрел на царицу, прося ее умерить опасную ретивость царя, но она ничего не прибавила к сказанному, поднялась и вежливо распрощалась с гостями. Несмотря на явное желание Юрия остаться после ухода Чиабера, Тамара твердо заявила, что она уезжает в Сионский собор и не имеет времени для беседы.
Вернувшись от царицы в крайнем возбуждении, Юрий вызвал к себе Захария Мхаргрдзели и велел немедленно готовиться к новому походу на персов, не желая больше оставаться в столице. Он понял, что царица медлит с решением, очевидно, ожидая известий от царевича Сослана, и он может заслужить ее благоволение только геройскими подвигами и возвышением Иверии.
Но и громкая победа над персами и еще более богатая добыча, с какой вернулся Юрий, не доставили ему признания и расположения царицы. Напротив, он сразу попал во враждебную ему атмосферу лукавых царедворцев, уже успевших под влиянием Чиабера и Абуласана сплести вокруг него тончайшую сеть дворцовых интриг и ухищрений, сыгравших впоследствии роковую роль в его жизни.
Не разбираясь в этом лабиринте интриг и раздоров, не приноравливаясь больше ни к людям, ни к окружающей обстановке, Юрий начал смело вмешиваться во все дела, всюду посадил своих судей и начальников, которые должны были по его желанию постепенно добиваться ослабления влияния старой аристократии. Он не был добр и милостив, как царица, и не мог приобрести любовь народа, и одних раздражал своим самовластием, других отталкивал от себя слишком крутыми и резкими мерами. Стоя посредине между враждующими сословиями, Юрий забывал, что он находится в иной земле, чем Суздальская, среди иного народа, чем его сородичи, с иными нравами и обычаями.
Чем дальше шло время, тем больше росло в стране недовольство и обострялись разногласия. Владетельные князья не только отошли от Юрия, но смертельно возненавидели его за то, что он посягал на их права и поместья. Теперь они готовы были поддерживать царицу в ее борьбе с нелюбимым мужем и искать нового царя для Иверии. Но зато Юрий нашел сильную поддержку среди поощряемых им кругов среднего сословия, питавших к нему горячую привязанность за его храбрость, расправу с аристократией и втайне осуждавших царицу за ее отношение к мужу. Несмотря на то, что Юрий успешно сражался и утверждал могущество Иверии, он оставался все тем же одиноким, отвергнутым царем, который не мог ни в войне, ни в государственной деятельности найти себе утешение. Не имея в сердце покоя, в мыслях — трезвости и порядка, в чувствах — тишины и отрады, Юрий метался по Иверии, как по негостеприимной чужбине, не веря никому из приближенных и не ожидая ни от кого ни помощи, ни совета. Замыкаясь в покоях древнего дворца, откуда открывался вид на крепость и на цепь расстилавшихся вдали холмов, Юрий несчетное число раз мысленно возвращался к тому вечеру, когда перед своим отъездом в Карс он был у царицы. Вместо того, чтобы воспользоваться ее мягкостью и снисхождением, он выказал тогда непростительную нерешительность и навеки погубил себя великодушным отказом от законных прав, дарованных ему церковью. Перебирая в уме все подробности того свидания, Юрий казнился и мучился запоздалым сожалением о прошлом и в то же время изыскивал способы вновь увидеться наедине с Тамарой и напомнить ей о данном обещании.
Но Тамара отлично понимала всю опасность нового свидания с Юрием и твердо решила не встречаться с ним в уединенной обстановке дворца и не допускать его до новых объяснений. С той поры они бывали вместе лишь на официальных приемах в присутствии посторонних лиц. Ему ни разу не удалось наедине повидаться с царицей. Мысли и желания, мучительные по своей напряженности и неотступности, сбивали и путали Юрия, не внося ясности в его душевную жизнь, напротив, толкая к крайним поступкам и решениям, могущим навсегда опорочить его не только в глазах Тамары, но и всего иверского общества.
Он долго составлял план, как тайно проникнуть во дворец Тамары, но главным препятствием по пути к осуществлению этой цели являлась Астар, которая никогда не отлучалась из дворца и все время находилась при царице. Юрий подозревал, что Астар не питала к нему ни доверия, ни расположения и употребила бы все имевшиеся в ее распоряжении средства, чтобы не пропустить его к Тамаре. Будучи беззаветно предана своей повелительнице и зная, что Тамара всячески избегала встречаться с Юрием, Астар усилила наблюдение над охраной дворца, принимая для этого даже скрытые от царицы меры. Не было человека в Исани, кто не был бы дважды или трижды проверен и лично известен Астар своей преданностью царице; все входы во дворец как потайные, так и парадные были тщательно замкнуты; два привратника неотлучно находились на своих постах и должны были немедленно извещать Астар о всех подозрительных лицах, появлявшихся в Исани. Во время пребывания Юрия в столице Астар с беспокойством, о котором не говорила царице, следила за всем, что происходило при дворе, за поведением приближенных сановников, за выступлениями Юрия, и по отдельным слухам, намекам и речам она решала, чего следовало бояться и откуда ждать беду. Астар всегда знала, в каком настроении находился Юрий, предавался ли он развлечениям и утехам, был милостив и благодушен или, напротив, был суров, уединялся во дворце и не хотел никого видеть.
