Высокий и худой, с проникновенным выражением лица, Шавтели был всегда задумчив и серьезен, никогда не смеялся, был поклонником высоких идей любви, красоты, верности и чести.
Он вошел тихо и застенчиво, по этикету преклонил колено перед царицей и, получив разрешение, сел напротив нее в златокованное кресло.
— О, солнцеподобная, мудрая царица! — начал он возвышенно. — Хотя враги Ваши не дремлют и замышляют коварное, но царствование Ваше освещается лучами нетленной славы и Вам нечего опасаться своих противников. Цветы поэзии наполнили своим благоуханием все долины и увенчали все вершины. Мы свидетели Ваших страданий, о мудрая и терпеливая, как Иов, царица! Уста наши никогда не умолкнут слагать Вам песни, а в песнях, как известно, сила непобедимая!
После такого патетического вступления Шавтели немного помолчал, а Тамара, с улыбкой посмотрела на него и с живостью спросила:
— Скажи мне, благочестивейший из людей, где находится наш чудный певец? Зачем он покинул нас и больше не веселит моего сердца своими дивными стихами? Что случилось с ним? Какие думы и печали отягощают его душу?
— О, прекрасная царица! Он удалился от суеты мира и, подобно отшельнику, проводит жизнь свою в тишине и уединении; стремясь создать песнь великую, превышающую человеческий ум и могущую покорить самых непримиримых и всесильных противников. Объятый желанием достойно воспеть свою повелительницу, он избрал себе на помощь двух спутников — молчание и терпение. При прощании он сказал мне: «Мысль, искусство и чувство — вот три светила, освещающие мне путь к прославлению моей богини».
Шавтели смолк, не решаясь даже взглянуть на царицу. Он боялся, что принесенная им весть об отъезде любимого и знаменитого поэта Руставели сильно огорчит царицу, особенно в такое время, когда он один мог облегчить ее скорбь. Но Тамара, вероятно, думала иначе, так как на лице ее не появилось и тени недовольства, а в глазах отразилось живое сочувствие к тому, кто ради любви к искусству сменил пышную и праздную жизнь при дворе на тихое уединение.
— Зачем мне скрывать от тебя, — наконец, промолвила она, — что новые беды прибавились к нашим бедам и врагов у нас стало больше, чем шипов на розе, но не всем надлежит нести брань с вероломными. Поэт не должен попусту расточать свой труд и время. Высшая доблесть в том, чтоб претерпеть временные страдания и лишения и создать вечное и прекрасное. Я радуюсь, что он пренебрег утехами жизни и вступил на путь, где может стяжать себе славу и бессмертие.
После этого Тамара переменила тему беседы, интересовалась, как распространялось в стране просвещение, какие переведены книги с греческого и персидского языков, сколько юношей отправлено в Афины для завершения образования.
Шавтели обрадовал ее сообщением, что в стране появилось большое число любителей просвещения, ораторов, переводчиков, богословов, философов, историков, рисовальщиков, миниатюристов и поэтов.
Были переведены творения Платона, Аристотеля, Сократа и множество других сочинений духовного, философского и литературного содержания.
— Немыслимо обнять умом всего содеянного Вами, о могущественная и просвещенная царица! Невозможно поведать, сколько милостей изливается на Ваших подданных, благославляющих судьбу за то, что им довелось жить в столь счастливое время!
Тамара с грустной недоверчивостью выслушала горячие излияния Шавтели о счастье ее подданных, так мало они совпадали с ее собственным представлением о внутреннем состоянии государства, и оставила его слова без ответа. Она коснулась в беседе с ним также миссионерской и благотворительной деятельности иверских монастырей на Востоке, особенно Крестного монастыря, который славился в Палестине; игумен монастыря являлся официальным представителем Иверии, через него иверские цари имели связь с иерусалимским патриархом и вели сношения с дамасским султаном.
Видя, что беседа заканчивается и надо уходить, Шавтели осторожно рассказал Тамаре о том, что слышал от поселянина. Тамара сильно изменилась в лице; впервые увидел на нем Шавтели выражение безмерного негодования, смешанного с состраданием, и смутился. Чтобы успокоить возбужденное чувство царицы, он прибавил, что мастер Бека, который был всем известен, обещал устроить его в Опизах, если на то будет воля царицы.
— Кто этот князь? Скажи мне его имя, — гневно спросила Тамара. — Вот кто порочит и бесчестит мое царствование! Он должен понести наказание.
Шавтели глубоко вздохнул. Он знал, что Тамара не имела власти над эриставами, могла их только награждать, но не наказывать, и тихо промолвил:
— Это могущественный князь Карталинии, его нельзя делать Вашим врагом, великая царица! Он один из самых яростных противников Сослана, и в такое время нельзя озлоблять его, нарушать мир с ним.
Тамара задумалась, сейчас, в эти решительные дни, когда нужно было соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не повредить Сослану, она могла совершить непоправимую ошибку и ввергнуть страну в кровавую междоусобицу.
«Милосердие должно быть разумно», — решила она и подняла глаза на Шавтели. Ее одописец стоял убитый, не зная, что сказать и какой предложить выход царице.
— Изготовь указ! — вдруг произнесла Тамара, и лицо ее осветилось. — Крестьяне, повинные перед своим князем, имеют право убежища в монастыре и могут жить там без согласия хозяина, если пройдут послушание и примут пострижение с благословения настоятеля. По этому указу несчастного не тронут, и он может работать в Опизах. А эристав Сурамели не будет знать, что этот указ направлен против него!
— О, мудрейшая из мудрых! — воскликнул обрадованный Шавтели. — Все будет сделано согласно Вашей воле! Милость и справедливость теперь восторжествуют.
Он низко поклонился Тамаре, чувствуя, что Вартан, к которому он почувствовал искреннее расположение, будет спасен, и счастливый вышел от царицы, думая о том, как найти Бека и передать ему радостную весть.
Вслед затем она вызвала игумена Антония и обсудила с ним многие важнейшие вопросы государственной политики на Востоке. Тамара настолько горячо относилась к государственным делам и, главное, к поднятию могущества своей родины, что, слушая Антония, перенеслась мысленно в иные страны. Сейчас решалась не только судьба Палестины, но от столкновения западного и восточного миров зависела вся дальнейшая жизнь Иверии, ее процветание и благосостояние или, напротив, упадок и разрушение. Она внимательно выслушала Антония, который подробно рассказал ей о нуждах своего монастыря и затем передал Тамаре письмо Льва II, царя Киликийской Армении, через владения которого он проезжал, направляясь в Иверию.
Лев II восхвалял Тамару и сообщал ей, что его трудами и воинскими подвигами Южная Армения в Киликии, где он правил, распространила свое господство на запад, к Помфилийскому заливу, но он был огорчен печальной участью Северной великой Армении, которую безжалостно разоряли и истребляли сельджукские турки, и просил иверскую царицу взять армян под свое покровительство и защитить их от ига иноземцев. В то же время он писал, что готовится принять участие в 3-ем крестовом походе, и выражал надежду, что могущественная иверская царица также примкнет к крестоносцам и будет сражаться против Саладина.
Прочитав письмо, Тамара передала его содержание игумену и спросила, что делается в Армении.
— О, боголюбивая царица, — ответил Антоний, — армянский царь очень честолюбивый и умный человек. Но он признал главенство папы над своей церковью и насаждает в стране нравы и обычаи западных государств.
— Иверия всегда выступала на защиту восточных христиан, — задумчиво сказала царица. — Я готова так же, как и мой отец, защитить их от турок. Об этом мы будем говорить с нашими полководцами и амир-спасаларом Мхаргрдзели. — Затем она спросила:
— Поведайте мне, как вы живете, притесняет ли вас султан Саладин?
— О, великая царица, — ответил Антоний, — слава о Вашем благочестии и щедрых деяниях разнеслась повсюду, султан оказывает нам почет и уважение; мы живем в совершенной тишине и покое. Но скорбь терзает наши сердца при мысли о том, что древо креста находится в руках неверных. Нам подобает скорбеть об этом, так как наш Крестный монастырь основан, по преданию, на том самом месте, где росло древо креста, отчего он и получил свое наименование. А поэтому мы просим Вас, боголюбивейшая царица, — снарядите посольство к Саладину и предложите ему богатый выкуп за священное древо, ибо никому не надлежит ходатайствовать об этом деле так, как Вашему величеству!
