Найти воспитателя Делова в лагерном пункте было нелегкое дело. Осужденный за бытовое преступление, Делов принадлежал к привилегированному сословию заключенных и не имел ни постоянного места работы, ни каких-либо определенных обязанностей. В этом лагерном пункте, где были собраны политические преступники, он чувствовал себя во враждебном окружении. Зная наперед, что перевоспитать этих людей, которые считают себя невиновно осужденными, все равно не удастся, воспитатель Делов ограничил свою деятельность раздачей газет и писем да обязательным присутствием на разводах и проверках. В порядке воспитательского контроля он частенько наведывался к хлеборезу и на кухню и выходил оттуда сытый и довольный. Такая вольготная жизнь довела до того, что Делов сам стал подумывать о необходимости как-то активизироваться. Особенно после того, как кто-то на дверях его каморки написал карандашом: «У Делова нет делов». Это, бесспорно, была явная контрреволюция, и не мешало бы на автора этой надписи завести новое лагерное дело, но как ты его найдешь среди массы затаившихся людей?

А впрочем, может быть, именно это и привело к тому, что Делов заинтересовался Беймбетом и его следственными материалами.

— Пункт десятый и одиннадцатый? — переспросил он Бондаренко. — Но в какой же организации он мог быть?

Они вдвоем пошли расспрашивать Беймбета.

— Ты в Алаш-Орде[46] был? — строго спросил Делов. Но простодушный Беймбет отрицательно замотал головой:

— Ни в Алаш-Орда, ни в Кзыл-Орда[47] никогда не был. Только в Джамбул на базар ездил.

— Значит, Алаш-Орда отпадает, — сказал, раздумывая, Делов. — А ты эсером не был случайно? — спросил он подозрительно и шепотом объяснил Бондаренко: — В Казахстане попадались с таким обвинением, но это были в большинстве случаев русские…

— Сером? — удивленно переспросил Беймбет и приложил руку ладонью к уху, чтобы лучше расслышать странное слово. — Сером не был. Колхозником был, пас коней, овец…

— А может, ты — левый эсер? — испытующе сощурил глаз Делов, и Беймбет сразу закивал головой:

— Да, да, следователь говорил: «Ты левосерый конный милиционер», а я ни в конной, ни в пешей…

— Ну, теперь все ясно — ему сказали: «Ты левый эсер, контрреволюционер», — закончил консультацию Делов и пошел из барака по своим воспитательским делам к хлеборезу.

— М-н-да, политик!.. — саркастически процедил Гостицкий, который издали наблюдал сцену допроса, а Бондаренко, довольный, что наконец выяснил вину Кунанбаева, сел рядом с ним на нарах писать жалобу.

— Давай-давай! — радостно потирает руки Беймбет. Он счастлив, что и ему напишут жалобу. — Так и пиши: ни в конной, ни в пешей милиции не служил…

Перевод с украинского Ярины Голуб

Галина Александровна Воронская (1914–1991) — дочь известного революционера, писателя и критика, организатора литературного процесса А. К. Воронского. В 20-е годы он был редактором первого советского «толстого» журнала «Красная новь», возглавлял писательскую группу «Перевал».

Галина Воронская училась в Литературном институте, должна была окончить его в составе первого выпуска, но в феврале 1937 года арестовали ее отца, в марте пришли за ней, а затем забрали и мать — С. С. Воронскую. Отца расстреляли в августе 37-го, мать во время войны освободили из лагеря как неизлечимо больную, и вскоре она умерла.

Их дочь Галина была приговорена к пяти годам лагерей: обвинение — КРТД (контрреволюционная, троцкистская деятельность). Свой срок она отбывала на Колыме, в совхозе «Эльген».

После освобождения в 1944 году она выходит замуж за И. С. Исаева, с которым была знакома еще по Литинституту, тоже бывшего узника колымских лагерей. Спустя пять лет, в 1949 году, Галина Александровна подверглась аресту во второй раз и получила «ссылку до особого распоряжения».

Лишь в 1957 году она была реабилитирована, посмертно реабилитировали и ее родителей. Вскоре удалось вернуться в Москву. Здесь Галина Александровна работала над романом «Северянка» и мемуарами. Последние два года перед кончиной полиартрит и тяжелая онкологическая операция сделали ее абсолютно беспомощной. Чтобы как-то отвлечь ее от боли, дочь записывала рассказы под ее диктовку.

…За Ниной пришли в воскресенье. Был морозный ветреный день. Пришли трое: в штатском, военный и немолодая женщина в черном пальто с каракулевым воротником. Сначала Нина не обратила на нее внимания. Нина прочитала ордер и начала собирать ребенка: бутылочки, пеленки, комбинезон. Андрюшка сидел в кровати и грыз белого резинового зайца. Великокняжескую няню пришлось рассчитать, Нина носила теперь ребенка в институтские ясли.

— Детские вещи вам не понадобятся!

Нина застыла с простынкой в руках.

— Этот товарищ, — штатский кивнул в сторону женщины, — заведующая Домом младенца, она заберет вашего ребенка.

— Я бы попросила поскорее, — женщина переступила с ноги на ногу в блестящих высоких ботиках, — белье не собирайте, у нас свое, только самое необходимое, чтобы довезти ребенка. Сегодня холодно, оденьте его потеплее.

Нина все стояла неподвижно с простынкой в руках.

— Вы не понимаете, что ли? — раздраженно спросил штатский.

И крик Нины:

— Я не отдам ребенка!

— Глупости. Он не может находиться с вами в камере.

Андрюшка озабоченно грыз у зайца длинное ухо.

— Очень милый ребенок, — сказала заведующая, — но я бы попросила поскорее. Я опаздываю, — она взглянула на узкие часы-браслет.

Нина не двигалась.

— Не будете собирать ребенка — его оденет товарищ заведующая. Вы слышали, она торопится?

Тогда Нина медленными заученными движениями натянула на Андрюшу шерстяной костюмчик, носки, повязала голову косынкой, надела шапку, белую мохнатую шубку, завернула в розовое атласное одеяло. Нина хотела перевязать его широкой лентой, но заведующая решительно отстранила ее, быстро завязала ленту — не так, как обычно завязывала Нина, пышным бантом, а на простой двойной узел. Привычным жестом подхватила ребенка и заторопилась к выходу. Человек в штатском последовал за ней.

— Отвезем ребенка, подкину заведующую и вернусь сюда, — на ходу бросил он.

Хлопнула дверь, потом вторая. Нина стояла у стола, где заворачивала ребенка, и растерянно смотрела то на застекленную дверь, то на пустой пеленальный столик.

Прошло довольно много времени. Военный нехотя и небрежно делал обыск.

— Вы сядьте, — сказал военный и подвинул стул. Нина покорно села. — Я принесу вам воды.

Военный пошел на кухню и принес запотевший стакан с водой. Нина посмотрела на стакан долгим непонимающим взглядом и, расплескав, поставила его на стол.

— Почему я его не покормила? — вдруг спросила Нина. — Андрюшу обязательно надо покормить.

Военный молчал и смотрел в окно на Кремль. Над куполом здания ЦИК в синем небе судорожно трепетал красный флаг.

Вернулся штатский.

— Пригнал машину. Вы одевайтесь, гражданка. У нас еще делов много.

Нина безучастно надела серую беличью шубку.

— Возьмите с собой смену белья, мыло, полотенце, — подсказал военный.

Нина как будто ничего не слышала. Она стояла одетая, полузакрыв глаза, посередине комнаты. Военный нашел маленький чемоданчик, запихал в него белье, туалетные мелочи, деньги, найденные при обыске. Отдал чемоданчик Нине.

— Почему я его не покормила? — спросила Нина у военного.

Он отвел глаза.

Нину куда-то везли на машине. Нина не думала ни о своем аресте, ни о том, что ждет ее. Она не думала в эти минуты даже о муже. Розовый сероглазый Андрюшка с густыми темными волосами, грызущий ухо резинового зайца, стоял перед ней.