Тогда, продолжая свой рассказ тихим и дрожащим голосом, в котором выражалась вся страсть и тревога ее сердца, она рассказала Гельфенштейну, как она решилась воспользоваться тайной Марианни, чтобы заменить известную колдунью, столь могущественную своим влиянием на крестьян.

С энергией она описала ему все, что она должна была выстрадать посреди болота Большого Волка. Ее взволнованный голос наконец дошел до сердца графа.

—　Бедная Зильда, как вы должны были страдать!　— прошептал он грустным голосом, протягивая руку молодой женщине.

Невольным движением Зильда поднесла его руку к своим губам и страстно прижала ее к сердцу.

—　Да,　— вскричала она,　— я много выстрадала! Но все это для тебя, и потому страдания мои имели свою прелесть. Бывали дни, когда я хотела быть еще несчастнее, чтобы более иметь права на твою признательность и любовь. Но что говорить об этих страданиях теперь… Забудем, повторяю, прошедшее и будем думать только о блестящем будущем, которое открывается перед тобой.

Но он грустно покачал головой.

—　О, ты не знаешь еще, каких чудес может натворить такая любовь, как моя!　— сказала она.　— Еще вчера ты был бедным изгнанником, принужденным скрываться и преклонять голову перед несправедливым осуждением. Завтра ты будешь предводителем армии, главой могущественного союза, в котором тайно участвуют самые благородные дворяне Германии. Завтра имя твое заставит трепетать твоих врагов, и ты можешь отомстить им — слышишь ли?　— отомстить тем, которые преследовали тебя своей ненавистью и клеветой.

В знамени всего этого могущества, которое осчастливит меня тем, что ты получишь его от меня, я прошу у тебя только одного слова, одного… Скажи мне, как, бывало, прежде: «Зильда, я люблю тебя!»

Он продолжал хранить молчание, но она тихо отвела руки его, которыми он закрывал себе лицо. Вместо радости и нежности, которые бедная женщина надеялась прочитать в глазах Гельфенштейна, во взоре его она встретила только выражение печали и глубокого сострадания.

—　Простите мне мое молчание, Зильда,　— сказал он наконец.　— Я сильно тронут вашей любовью и благодарен вам от глубины души, но принять предложения вашего не могу. Как бы ни был, действительно, важен союз, о котором вы мне говорите, но роль предводителя мятежа не по мне.

—　Понимаю ваши сомнения, Людвиг,　— возразила с живостью Зильда.　— Но вы не имеете понятия об этой громадной лиге, носившей прежде название Башмака, потом бедного Конрада, и которая, охватив всю Германию, наконец, как огонь из-под пепла, вспыхнет когда-нибудь чистым и ярким пламенем. Позвольте же объяснить вам, граф, к какой цели стремится этот союз, и какими громадными средствами уже он располагает, которые вскоре сосредоточатся в ваших руках… Я…

—　Нет,　— прервал ее граф.　— Ни слова более об этом. Я — верноподданный его величества, и ничто в мире не заставит меня поднять против него знамя мятежа.

—　Но не он ли осудил тебя, не он ли лишил тебя богатства, чести и травил тебя, как дикого зверя?

—　Не вы ли сами объяснили мне сейчас, что обманутый ложными доносами, он должен был обвинить меня в убийстве и в государственной измене?

—　Тебе никогда не удастся доказать своей невинности.

—　Я это знаю.

—　Что же у тебя за цель?

—　Цели у меня нет, Зильда; я уже достиг той степени несчастья, когда сердце уже не имеет ни желаний, ни опасений. Жизнь мне ненавистна; если бы я не дал слова в гостинице «Золотого Солнца» придти к тебе, то я давно бы уже оставил Германию, чтобы найти смерть на поле битвы.

—　Зачем так отчаиваться в будущем? Послушай, Людвиг: до сих пор обвинители твои не хотели выслушать тебя. Сделавшись же главой евангелической конфедерации, тебе придется не просить — а повелевать. Можно было отказать в справедливости бедному рыцарю, который, кроме своей невинности, ничего не мог представить в свою защиту, но предводителю могущественной армии достаточно будет произнести одно слово, чтобы оправдать себя и заставить повиноваться.

—　Не возвращайтесь к этому предмету, Зильда,　— сказал граф,　— я повторяю вам, что не могу принять вашего предложения.

—　Но если я тебе докажу, что некоторые из прежних друзей твоих принимают участие в этой конфедерации. Имена их…

—　Я не хочу знать этих имен,　— быстро прервал ее граф.　— Прошу вас, Зильда, замолчите!

По природе добрый и великодушный, граф искренно был благодарен Зильде за все, что она хотела для него сделать; но благодарность эта была ему в тягость, потому что он сознавал невозможность вознаградить преданность этой бедной женщины. Особенно теперь, когда другая любовь овладела его сердцем, к воспоминанию о Зильде примешивалось какое-то неприятное чувство, а сама она представлялась ему обагренной кровью. Многое бы он отдал на свете за возможность навсегда стереть из своей памяти эту пагубную связь.

Со своей стороны Зильда, устремив глаза на графа, очень ясно читала все, что происходило в сердце молодого дворянина.

Жестокая истина заставила сжаться сердце Зильды. Глубокая горесть овладела всем ее существом, и обильные слезы полились из ее глаз.

—　Итак,　— сказала она мрачным голосом,　— итак, ты отказываешься принять богатство и могущество, которые я завоевала для тебя в продолжении трех лет, ценой неслыханных страданий! Пусть… Но так как ты уверял меня сейчас в твоей благодарности, то я попрошу тебя доказать мне ее.

—　Чем?

—　Скажи мне всю правду; лучше узнать истину, какая бы она ни была, чем мучиться сомнениями… Настоящую причину твоего отказа, отчего ты не хочешь ничего принять от меня… Правда ли?.. Отвечай, умоляю тебя! Пойми, что жизнь моя зависит от твоего ответа… Истины, истины, требую я! Ты не любишь меня более…

—　Вы сказали правду, Зильда,　— промолвил граф, делая над собой усилие,　— что нам лучше было бы с самого начала объясниться откровенно. Конечно, это тяжело для нас обоих, и вот почему я избегал этого, чтобы не отплатить вам огорчением за все, что вы для меня вынесли.

—　Значит ты меня разлюбил?　— повторила Зильда, сжимая руку графа.

—　Нельзя любить на заказ,　— ответил он.　— После нашего свидания в гостинице «Золотое Солнце» вы должны знать, что мое сердце принадлежит другой.

—　Ты думаешь, что она может любить тебя, как я?

—　Нет, к несчастью — я уверен в противном,　— грустно отвечал он,　— и все-таки люблю ее.

—　Чем же так очаровал тебя этот надменный ребенок, который оказался неспособен сохранить любовь к тебе? Пока она была бедной сиротой, без состояния и без имени, она любила… скорее притворялась, что любит тебя… но едва узнала, что ее отец император, и что ей принадлежат богатые поместья и графский титул, как тотчас забыла тебя!

—　Довольно, Зильда!　— живо прервал граф.　— Маргарита ваша соперница, и вы можете ее ненавидеть, но вы не должны снисходить до клеветы.

—　Она обманула тебя, и ты же ее защищаешь!

—　Да, я защищаю ее! Думай обо мне, что хочешь но даже теперь, когда все мне доказывает, что Маргарита добровольно нарушила данное обещание — не выходить замуж ни за кого, кроме меня,　— в глубине моего сердца тайный голос говорит мне, что она слишком честна и слишком горда, чтобы действовать под влиянием низкого честолюбия.

—　Какая же иная причина заставила ее согласиться на свадьбу с Флорианом Гейерсбергом?

—　Увы, Зильда, каждый день я задаю себе этот вопрос! В первую минуту моей скорби я, как и ты, решил, что Маргарита — изменница, и что ее поступок заслуживает презрения; но потом я вспомнил, сколько в ней хорошего и благородного. Я почувствовал, что даже моя ревность не может подозревать этого ангела доброты, который спас мне жизнь… и…

—　И которого ты еще любишь… — глухо прошептала Зильда.

—　Да, признаюсь… Что делать, Зильда, я считаю Маргариту утраченной для меня, и у меня не хватает духа польститься возвратить ее себе… а между тем, по необъяснимому противоречию, я сохраняю такую веру в ее честность, что, имей я перед глазами даже письменное доказательство ее обмана… я и тогда сомневался бы еще.