—　Да обо мне-то нечего говорить,　— продолжал он.　— Будем говорить о ней, о той, кого я буду любить до последней минуты. Правда ли, что Маргарита приедет сегодня вечером?

—　Кто вам это сказал, господин граф?　— спросила Марианна, по-видимому чрезвычайно смущенная.

—　Я знал, что участь Маргариты должна скоро решиться, потому что в этом месяце ей минет восемнадцать лет. Я не мог свыкнуться с мыслью, что в это время буду далеко от нее. Я вернулся с опасностью для жизни. Мне захотелось еще раз взглянуть на нее, сказать ей, что я все еще люблю ее, спросить, продолжает ли она любить меня? Два дня я бродил вокруг Гейерсберга и не видал Маргариту. Наконец один крестьянин, которого я посылал расспросить прислугу, сказал мне, что обе дамы уехали в Вюрцбург по делам госпожи фон Гейерсберг, и что на обратном пути они будут ночевать в твоем трактире. Я поспешил сюда. Теперь ты узнала меня, Марианна, и неужели ты, наша кроткая и верная поверенная, прикажешь мне уезжать.

—　К несчастью, господин, мне иначе нельзя!　— прошептала она.　— Я здесь не хозяйка, а мой брат запретил мне принимать сегодня кого бы то ни было.

—　Убей меня Бог, если я уйду отсюда!　— сказал он решительно.　— В настоящую минуту мой кошелек очень отощал, но все равно. Скажи брату, что я готов заплатить сколько угодно за последний угол в этом трактире. Я не пожалею последнего червонца, не пожалею продать свое оружие, лишь бы увидеть Маргариту!

—　Я боюсь, что госпожа Маргарита не захочет говорить с вами, господин граф. Она так сердита на вас! Как же можно было уехать, не предупредив и не объяснив ей причины вашего отъезда?

—　Я написал ей три длинных письма.

—　Она не получила ни одного, господин граф, а то она, конечно, сказала бы мне об этом.

—　Клянусь тебе, я писал ей!　— вскричал он с таким выражением, в искренности которого нельзя было усомниться.

—　Я верю вам, господин граф; но это двухлетнее отсутствие…

—　О! Марианна, если б ты знала, какая роковая судьба тяготеет надо мной!.. Если б ты знала, как много я выстрадал вдали от нее!

—　Госпожа Маргарита также много плакала, господин граф,　— промолвила молодая девушка тоном упрека.

—　О, увидеть ее еще раз, увидеть ее на минутку,　— сказал рыцарь,　— увидеть, как радость засветится в ее чудесных глазах, поклясться ей на коленях, что она всегда была моей единственной мечтой!.. Не выгоняй меня отсюда до приезда Маргариты, Марианна, не то я подумаю, что ты уже не такая добрая и сострадательная, как прежде, и что ты не знаешь, что значит любить!

—　Я слишком хорошо знаю это,　— сказала, она с грустной улыбкой,　— но что же мне делать? Как только мой брат вернется, он выпроводит вас волей-неволей!

—　Это мы еще посмотрим!　— промолвил дворянин, хватаясь за меч.

—　Ради Бога, господин граф, не прибегайте к насилию; мой двоюродный брат — жених мой; я люблю его, и его жизнь мне дороже собственной.

—　Ну,　— продолжал граф с жаром,　— предположи на минуту, что вы были два года в разлуке, и что тебе пришлось бы уехать, не повидавшись с ним: каково бы тебе было? Как бы ты страдала?

—　Правда,　— проговорила девушка, будто про себя,　— госпожа Маргарита тоже сильно страдает.

—　Пожалей нас, Марианна. Возьми этот перстень и позволь мне остаться…

—　Нет,　— резко перебила молодая девушка, отталкивая руку рыцаря,　— нет, господин граф, оставьте этот перстень у себя. Все, что я сделаю, будет сделано из любви к госпоже Маргарите и потому, что я не могу видеть ваше горе.

—　Добрая Марианна!

—　Слушайте, господин граф, выйдите отсюда, как будто вы не могли добиться ночлега в нашем трактире… Где вы оставили свою лошадь?

—　У ворот во дворе; она привязана к столбу.

—　Хорошо. Отведите ее в поле, всего в двух шагах отсюда, первый поворот направо со двора. Посередине стоит большой сарай, где стоят сохи и тачки; оставьте там вашу лошадь. Потом приходите сюда; но возвращайтесь не через крыльцо, а по маленькой каменной лестнице, которая выходит во двор и ведет в первый этаж. Там вы найдете мою комнату, вот вам ключ от нее. Запритесь и ждите. Если госпожа Маргарита захочет и будет в состоянии говорить с вами, я приду вам сказать.

—　Как я тебе благодарен, Марианна!　— сказал рыцарь с чувством.

—　И в самом деле, есть за что,　— проговорила она,　— потому что я Бог знает чему подвергаюсь для госпожи Маргариты и для вас! Ну, хорошо ли вы поняли мои наставления?

—　Да, но для большей безопасности повтори мне их.

Она повиновалась.

—　Уходите поскорее,　— сказала она,　— я боюсь, чтобы Иеклейн не застал вас здесь. Сохрани вас Бог, господин граф.

—　Так как вы не хотите дать мне ночлега, я ухожу,　— сказал он, возвышая голос так, чтобы слышали оба купца и служанки.　— Что это за люди?　— спросил он тихонько Марианну, которая провожала его до дверей.　— Вот они остаются.

—　Им надо переговорить с госпожой фон Гейерсберг, которая приказала им придти сюда. Это купцы, так они по крайней мере называют себя; но я нахожу, что они не похожи на купцов.

—　Кажется, я где-то видел одно из этих лиц,　— пробормотал граф.

—　Тем скорее вам следует удалиться, господин граф.

—　Твоя правда. Скажи госпоже Маргарите, что я люблю ее всей душой, и что, если она не захочет видеться со мной, я этого не переживу…

Марианна затворила дверь за графом.

Он прошел так называемые сени, о которых мы говорили, и вышел во двор. Была ночь, и темнота показалась молодому человеку тем непроницаемей, что он только что вышел из освещенной комнаты.

Он взял лошадь за узду и повел ее по указанию Марианны. Потом он вернулся в трактир, снова перешел двор и вошел в первый этаж по лесенке, ведшей в комнату молодой трактирщицы.

Он осторожно поднялся по лестнице и вошел в комнату Марианны. Он запер дверь на ключ и стал у окна в ту самую минуту, когда госпожа фон Гейерсберг и ее свита подъезжали к трактиру.

Пока вся прислуга «Золотого Солнца» суетилась вокруг благородных дам, Георг подошел к своему товарищу. Последний казался чрезвычайно взволнованным и раздосадованным, что за ним наблюдают.

—　Извините, что я вас беспокою, господин,　— сказал Георг заискивающим тоном,　— но, если не ошибаюсь, этот рыцарь, который только что вышел, никто иной как граф Людвиг фон Гельфенштейн.

—　Людвиг фон Гельфенштейн!　— повторил старик, как бы припоминая.　— Людвиг фон Гельфенштейн!　— проговорил он еще раз, но уже гневным голосом, достаточно доказывавшим, что воспоминания, вызванные этим именем, были не из числа приятных.　— Как? Неужели этот изменник осмелился вернуться сюда?

—　Если я дам знать бекингенскому и гейльбронскому бургомистрам,　— сказал Георг,　— быть может найдется возможность поймать его и расследовать дело.

—　Твоя правда, — сказал Вальдемар.　— Ступай к бургомистру. Возьми с собой наших людей, на подмогу страже, и пусть возьмут этого негодяя. Если иначе нельзя, то назови себя, но меня не называй ни в коем случае. Я хочу, чтобы пока мое присутствие в Бекингене оставалось неизвестным.

Едва он договорил эти слова, дверь отворилась, и госпожа фон Гейерсберг вошла со своей приемной дочерью.

Георг встал в самый темный угол, дал им пройти, потом поспешно вышел.

При первом-взгляде на баронессу Матильду фон Гейерсберг, всякого поражали в ней две черты: достоинство в походке и осанке и редкая доброта в улыбке и во взгляде.

Она была выше среднего роста. Ее спокойные, правильные, быть может, несколько строгие черты, принимали снисходительное и приветливое выражение, едва она начинала говорить. В ее ласковом, медленном голосе, в ее взгляде была какая-то повелительная убедительность, которой она была обязана природной нежности своего сердца и власти, принадлежавшей ей почти без ее ведома, благодаря привязанности и уважению всех, кто ее знал.

Хотя ей было никак не больше сорока восьми лет, волосы ее уже совсем поседели. Эти серебристые волосы представляли довольно поразительный, но не, лишенный прелести контраст с молодым еще лицом Матильды, а главное с блеском ее больших темных глаз.