Она взяла платок баронессы и стала вытирать ей глаза одной рукой, а другой ласково гладила ее щеки и волосы.

Теперь не надо плакать,　— сказала она,　— потому что я делаю по твоему, мама.

Обрадованная тем счастьем, которое озарило лицо баронессы, она повторила слово «мама» пять или шесть раз.

—　Да благословит, да вознаградит тебя Бог, дорогая моя дочка!　— промолвила несчастная женщина, притерпевшаяся горю и изнемогавшая под тяжестью этого опьяняющего волнения радости.

В эту минуту по мощеному двору раздался конский топот.

—　Пресвятая Богородица, спаси и помилуй нас!　— сказала Эдвига.　— Я забыла, какая опасность нам угрожает… Марта, надо бежать с ребенком, бежать, как можно скорее… Ты была права. Люди, приходившие наводить справки о том, что тут делается, были, вероятно, присланы бароном. Как он узнал о существовании этого ребенка — Бог знает!.. Но он что-то подозревает. Он верно подстерегает нас!

—　Святая Марта, моя покровительница, помилуй нас!　— проговорила кормилица.　— Что станется с ребенком? Господин, которому я должна была сдать ее, который должен был защищать ее…

—　Увы,　— сказала баронесса,　— он не придет. Дай Бог, чтобы он сам избег засады! О, мой благородный и храбрый Герард! Как страшно подумать, что в эту минуту ты, быть может, умираешь под ударами убийцы, и что я своей неосторожностью была причиной твоей смерти!

—　Сударыня, время идет, и господин барон может вернуться,　— сказала Марта, дрожавшая всем телом и от души желавшая быть подальше от замка.

—　Это правда,　— отвечала Эдвига.　— Моя бедная голова идет кругом… Минутами мне кажется, что я схожу с ума… Слушай хорошенько… У меня была подруга детства, Матильда фон Реверс, теперешняя баронесса фон Гейерсберг. Она живет в нескольких милях отсюда, около Гейльброна. Мы любили друг друга, как сестры… Мы давно не виделись, но это ничего не значит… Я к ней писала и поручила ей Маргариту. Я окончу письмо… Как только я допишу его, ты пойдешь к Филиппу, который повезет тебя в замок Гейерсберг… Дай мне поцеловать ее еще раз,　— прибавила она, удерживая Маргариту, которую Марта хотела взять к себе.

Она поцеловала ребенка и снова принялась писать.

—　Баронесса фон Гейерсберг святая и чистая душа,　— сказала она, продолжая писать.　— Она вдова и свободна в своих поступках; она не откажет исполнить завещания своего умирающего друга… Помоги мне встать.

Опираясь на руку кормилицы, она дотащилась до маленького столика, стоявшего в углу комнаты. Она отперла один из ящиков ключом, который носила на шее, достала два запечатанных свертка, положила их с тремя написанными письмами, в большой общий пакет и заботливо запечатала его четырьмя печатями, завязав двойным шелковым шнурком.

—　Отдай это письмо баронессе фон Гейерсберг,　— сказала она.　— Если Матильда согласится оставить Маргариту у себя и тайно воспитывать ее, то я желала бы, чтобы моя дочь узнала тайну своего рождения не раньше 18 лет. В эти годы она будет уже развитой девушкой и, чтобы ни предложил ей отец, она сумеет выбрать, и…

—　Послушайте,　— вдруг перебила ее Марта.

—　По коридору идут,　— прошептала баронесса.

—　Шаги вооруженного человека… Может быть, сам барон!..

—　Он! Боже мой, Боже мой!

Марта бросилась было к двери.

—　Нет, нет,　— сказала баронесса, хватая ее за руку.　— Теперь поздно бежать. Спрячься!

—　Куда же, сударыня?

—　Сюда,　— сказала баронесса, указывая ей на занавес огромной кровати, стоявшей по тогдашнему обычаю среди комнаты на возвышении.　— Спрячься в складках этого занавеса.

—　Мама, мама, мне страшно,　— заговорила девочка, испуганная слезами и ужасом кормилицы и готовая расплакаться сама.

—　Молчи, дитятко, Бога ради, молчи!　— сказала Марта, кутая дитя в плащ.

Едва кормилица успела завернуться в широкие складки тяжелого шелкового занавеса, как мощная рука сильно потрясла дверь.

—　Кто там?　— спросила Эдвига.

—　Черт возьми! Вы знаете кто, сударыня,　— отвечал грубый и нетерпеливый голос барона.　— Отворяйте!

Она еще раз взглянула на кровать, чтобы убедиться хорошо ли спряталась Марта, потом отворила дверь.

Фон Риттмарк вошел так стремительно, что чуть не сбил Эдвигу с ног.

—　Где эта женщина?　— спросил он, озирая комнату пытливым взглядом.　— Не корчите из себя невинность, я говорю о той женщине, которую сейчас привел сюда ваш проклятый паж: его я задеру до смерти.

—　Вы, кажется, видите, что я одна.

—　Советую не шутить моим терпением, сударыня. Здесь у вас женщина… и ребенок.

—　Ребенок?　— повторила баронесса, притворяясь удивленной.

—　Да, ребенок, ваша дочь, если хотите знать… Вы видите — я все знаю. Не бесите же меня ложью!

Он оттолкнул баронессу, которая стояла перед ним, и быстро обошел комнату, страшно ругаясь.

—　Будь они прокляты, чертовы дети!　— вскричал барон, взбешенный бесконечными поисками.　— Куда запропастилась эта баба? Если она сейчас не выйдет, я клянусь ободрать ее живьем… Скажете ли вы мне наконец, где она?　— крикнул он, схватив баронессу за руку, и так сильно, что она вскрикнула от боли.

—　Мне больно,　— промолвила она.

Он, не отвечая, выпустил руку бедной женщины и, снова принявшись за поиски, направился к кровати.

—　Нет ли ее в кровати?　— проворчал он.

Холодный пот выступил на лбу Эдвиги. Ее дрожащие руки судорожно стиснули ручку кресла так сильно, что сломались ногти.

Риттмарк подошел к постели; он переворошил даже подушки, но забыл заглянуть за занавес.

После минутного колебания он снова подошел к баронессе, ругаясь во всю мочь.

—　Посмотрим, не посчастливится ли другим больше, чем мне!　— сказал он.

Он отворил дверь в коридор и позвал своего любимого пажа Георга Мансбурга, того самого, который недавно подсматривал в коридоре.

—　Георг! Георг!　— кричал барон. Ответа не было.

—　Георг, чертов сын, придешь ли ты?　— продолжал барон.

Молчание продолжалось.

Взбешенный донельзя, барон вышел, оглашая замок перекатами своего хриплого голоса. Едва он успел выйти, как кто-то выскочил из темного угла в коридор, где сидел притаившись. Это был Филипп Гартман. Он бросился в комнату, когда Эдвига хотела быстро захлопнуть дверь.

—　Барон вошел с Георгом Мансбургом через калитку,　— сказал он.　— Этот проклятый изменник привел его сюда. Я узнал о его возвращении, только когда его лошадь привели в конюшню. Я бросился бежать к вам, но было уже поздно.

Пока он говорил это, баронесса помогла Марте и ребенку выйти из-за занавеса, который давил их своей тяжестью.

—　Что же теперь делать?　— вскричала Эдвига, целуя тихо плачущую Маргариту.　— О Боже, Боже, возьми мою жизнь, но спаси этого несчастного ребенка, и я умру, благословляя Тебя!

—　Не попытаться ли бежать теперь?　— сказала кормилица, направляясь к двери.

—　Нет, нет, не сюда!　— крикнул Филипп, загораживая ей дорогу.　— Барон вернется; он должен быть на том конце коридора, у Георга, которого, вероятно, старается привести в чувство.

—　Несчастный! Ты убил его?　— вскричала баронесса.

—　К сожалению нет, сударыня; хотя хватил, что было силы, но только ошеломил его.

—　Несчастный мальчик! Он выдаст тебя. Барон убьет тебя.

Говоря это, Эдвига с отчаянием оглядывалась кругом и искала средства выпроводить Марту и ребенка.

—　Георг не видал меня, сударыня; он подбирал ключ к двери на маленькую лесенку и стоял ко мне спиной.

—　Как бежать, как бежать?　— повторяла баронесса с отчаянием.

Маргарита плакала, кормилица то молилась, то жаловалась.

—　Остается только окно,　— заметил Филипп.

—　Шестьдесят футов высоты!　— вскричала Эдвига.

—　А веревки на что?

—　Где взять такую длинную и крепкую веревку? Наконец, эти окна выходят на рвы, полные водой.

—　Будь у меня только веревка!　— говорил Филипп, оглядываясь.

—　Там сундуки перевязаны,　— сказала баронесса, указывая на свою гардеробную.

Филипп сбегал и принес.

—　Я ни за что не решусь спуститься по веревке,　— проговорила кормилица, выглянув в окно.