– По-моему, фамилия дюже знакомая. Тебе не кажется?

– А? Что? – Сергей поднял глаза, его лицо на секунду побледнело. – Прости, я не понял сейчас, о чем ты?

– Однофамилец и полный тезка вашего патологоанатома, у которого мы недавно были в гостях. Чудно получается, да? – Пименов расплылся в улыбке, Сергей уставился на него остекленевшим взглядом.

– Тут у вас, гляди, и заявление от имени Путина найдешь! – Стас снова хитро улыбнулся и вытащил из рук Самойлова документ. – Ты чего так побледнел?

– Да что-то после вчерашнего нехорошо как-то.

– Водички попей, она даже жабам помогает, говорят. Ладно, ясно тут с этими делами все. Ясно то, что ничего не ясно. Нужно будет потом заняться ими, посмотреть, что да как. А то тут, если покумекать, ваш Санитар просто глобальная эпидемия, а не человек. Если на него все нераскрытые дела вешать, страсть что будет. А про то, что нужно к этому Комарову ехать, так ты прав. С него нужно начинать. С него. А потом уж и за этого Максимова браться. Кстати, Сань.

– Чего? – робко смотря то на Сергея, то на Стаса, откликнулся Сашок.

– Нам бы фотку аль чертеж? Ну, чтоб мы затеяли мутеж.

– Чего?

– Чего-чего. Данные достань, к кому поедем. Морду лица их знать хочется, чтобы, так сказать, не ошибиться. Понял?

– Да, я… Понял. Только это… – он вопросительно взглянул на Сергея.

– Давай, давай, – Самойлов сделал жест рукой, чтобы тот уже шел и делал, что ему говорят. – Занимайся.

– Ну и прекрасно. Ладно, я пойду, звоночек один сделаю, а ты, Сашок, давай шевелись. Шевелись! Кстати, – Пименов остановился у двери. – Серег, тебе захватить что-нибудь, а то ты что-то совсем побледнел?

– Не-е-е-е! Не надо, спасибо. Сейчас в норму приду.

– Ну, как знаешь.

Дверь кабинета захлопнулась. Сергей перевел взгляд на своего молодого напарника.

– Ты еще тут?

– Так я твоего распоряжения жду, а то потом опять скажешь.

– Чего?! Давай пошел! Пошел, я сказал! Работай! Работай! – приподнимаясь над столом, взревел Самойлов, наблюдая за тем, как его подчиненный сорвался с места и выскочил вслед за Пименовым. А Сергей плюхнулся обратно на стул, расстегнул ворот рубахи, протер шею платком и вытащил мобильник. Долго крутил его в руках, проговаривая что-то про себя, шевеля только краешками губ. Потом вздохнул, порылся в контактах, и вскоре на экране загорелся вызываемый абонент по прозвищу «Шрек».

Морозное утро конца февраля. От сильной стужи снег скрипит под ногами, а ледяной воздух обжигает легкие при каждом вдохе. Я, закутавшись в шарф, пробираюсь по заметенной дороге к деревянной церквушке. Не был тут долго, но душа почему-то тянет именно сюда, то ли потому, что устала от городской суеты, то ли потому, что меня понимает только этот странный священник, который не перестает удивлять с того самого момента, как я познакомился с ним. Иду и слушаю музыку, строю планы на ближайшие выходные. Знаю, что нужно зайти к своим, расчистить погост. Раньше ходил туда чуть ли не каждый день, теперь бываю не чаще раза в неделю. Торопливое время крадет у меня даже горе. Эта невидимая подлая субстанция забирает у меня не только жизнь, но и чувства. Ну, ничего, недолго им осталось скучать по мне. Вынимаю наушники и разматываю шарф, чтобы он не мешал мне видеть и понимать все то, что я сейчас наблюдаю. Занесенная снегом церковь и никого, ничего рядом с нею. Медленно оглядываюсь по сторонам, вслушиваюсь в тишину. Мороз крепчает, холод проскальзывает даже сквозь теплую одежду, взбирается вверх. Натягиваю шарф обратно на лицо. С одиноко стоящего дерева с противным карканьем грузно взлетает огромный черный ворон и начинает кружить надо мною, поднимаясь все выше и выше.

– Петр! – ору во всю глотку. Эхо откликается с явной насмешкой: – Петр, Петр, Петр…

Медленно прохожу вперед, дергаю за массивную ручку, и дверь с натугой, скрипя и загребая наметенный снег, отворяет передо мной вход в обитель Божью. Храм словно гробница – пустой и холодный, ни образов, ни икон, только голые стены. Захожу. Мои шаги гулко раздаются в пространстве. В углу замечаю сидящего на завалинке старика в драной фуфайке, в ватных штанах и валенках, с черной смоляной бородой, но снежно-седыми волосами. Он сидит на скамье, опираясь на свою палку, которая, по-видимому, заменяет ему посох. О чем-то думает, а может, мне просто так кажется. Он достает из кармана клетчатый платок и утирает похожий на картошку нос.

– Заходи, коль пришел, – незнакомец поднимает на меня свои старческие водянистые глаза.

– Извини, дед, я тут просто мимо проходил, – разворачиваюсь и собираюсь уйти.

– Стой, Луций!

Продолжаю продвижение к выходу, ускоряя шаг. За последние годы я привык быть осторожным и мое чутье, а точнее, мой внутренний зверь, почему-то явно настороже, будто приближается опасность. Внутри все закипело: такое бывало только, когда я расправлялся с гадами, которых и людьми-то назвать тяжело. Но эта ситуация другая, она мне непонятна, и от этого кажется еще более опасной. Когда ты постоянно пытаешься оставаться незаметным для других, у тебя развивается шестое чувство, звериный инстинкт – инстинкт самосохранения, единственное преимущество, которое осталось у нас, у людей, от братьев наших меньших. – Хватаюсь за дверную ручку.

– Максим! Постой, – я замираю. – Петр сказал мне, что ты придешь. Я жду тебя тут очень давно.

Медленно оборачиваюсь, словно в затылок направили ствол. Старик поднимается и, прихрамывая, идет ко мне, цокает своей палкой по деревянному полу, словно отстукивает удары моего сердца.

– Что произошло? Где он? Где остальные люди?

– Не все сразу, – незнакомец подходит ко мне вплотную и, щурясь одним глазом, приветливо кивает головой, как будто знаком со мной не один год. Затем шарит рукой у себя в кармане и достает оттуда свернутый пополам тетрадный листок. – Петр просил передать.

– А сам что? Не мог? – недоверчиво спрашиваю я и на всякий случай смотрю по сторонам в поисках подвоха.

– Я же говорю: не все сразу. Бери, я не читал, что там.

«Не читал? Так я тебе и поверил», – проносятся в моей голове мысли, но я все же беру протянутую мне бумагу. Незнакомец улыбается. Такое ощущение, что я думаю вслух. Разворачиваю листок, бегло читаю: «Почти все закончилось. Осталось возмездие и последнее дело. Я оставил тебе послание там, куда ты собирался идти в выходные».

– Спасибо, – засовываю листок во внутренний карман пуховика и выдерживаю паузу.

– Матвей. Меня зовут Матвей.

Старик, ковыляя, обходит меня стороной и выходит наружу. Я еще долго стою в одиночестве в здании, где еще недавно кипела жизнь и шла работа. Почему все опустело?

Огнями реклам,

Неоновых ламп

Бьет город мне в спину, торопит меня.

А я не спешу,

Я этим дышу.

И то, что мое, ему не отнять.

Вздрагиваю от того, что моя голова резко кивает вперед. Просыпаюсь. В салоне тепло. Гляжу на часы: полдвенадцатого ночи – не проспал. И это хорошо. Золотая молодежь еще гудит в клубе. Я сижу в машине, припаркованной по другую сторону улицы. Жду того, кто мне нужен. Обычно он покидает это заведение в час. Время еще есть, и я делаю музыку громче, чтобы не уснуть.

Здесь деньги не ждут,

Когда их сожгут.

В их власти дать счастье и счастье отнять.

Но только не мне.

Я сам по себе.

И темные улицы манят меня.

Сын Фроловых, мерзкий избалованный выродок, привыкший, как и его родители, к тому, что все остальные – это грязь под их ногами. А чего еще от него ожидать? Яблоко от яблони недалеко падает. Истина, доказанная веками и тысячами поколений. Ему дозволено все: унижать, избивать, насиловать – властная рука отца отмажет от любого преступления. Его щупальца прикрыли и мамашу, которая, в стельку пьяная, вылетела на встречную полосу и растоптала мою жизнь. От такого весомого покровительства человек всегда теряет чувство реальности. У него появляется новое ощущение – ощущение вседозволенности и безнаказанности, а оно до добра не доводит. Вора всегда губит жадность. С такими людьми лучше не связываться – так думает большинство из вас. Я же думаю, что таких нужно попросту устранять, убирать, как мусор, за который они принимают всех остальных. Впрочем, так я считал раньше. Теперь же я придумал более изощренное возмездие: для родителей нет худшей кары, чем потеря ребенка, даже такого никчемного, как их любимый Славочка. Однако похоронить мертвое тело – слишком легкое наказание для них, они его не заслужили. Они заслужили до конца дней своих понимать, что больше не увидят сына, что он будет страдать, а они станут жить с этим и поделать ничего не смогут, так как нет такой власти у них, чтобы остановить того, кого остановить невозможно. Будут регулярно получать от меня сувениры, чтобы их боль и страдания не притуплялись временем. Для них ад должен начаться уже здесь, на земле, а не после смерти. Я уничтожу в их сердцах любую надежду найти его. Я заставлю их жить так, как они заставили жить меня.