– Жена? – усмехнулся Сашок.

– Достала, дура!

– Что не разведешься-то? Думаешь, она не догадывается?

– У нее мозгов, как у курицы. Пускай дома сидит, детей воспитывает. Ладно, завтра заедешь за мной.

– На задание? – разразившись хохотом, еле выговорил Александр.

– Ага, – рассмеялся Сергей в ответ. – Ладно, хорош. Все, я погнал.

– Давай-давай! Лети, голубь ясный!

Руки ноги дэнс, голова бум-бум-бам,

Мои мозги похожи на кусок бабл-гам.

Можно жить так, но лучше ускориться,

Я лично бухаю, а кто-то колется.

Никогда не думал, что буду слушать эту группу, а уж тем более бухать в одиночестве под их песню. Хотя теперь я вижу в ней определенный смысл. Сижу за столом на табуретке, уронив голову на руки, в майке-алкоголичке с пятнами на пузе неясного происхождения, в семейных полосатых трусах, в одном порванном носке, сползающем с ноги. Голова раскалывается, боль отдается в висках барабанной дробью.

На столе стоит наполовину полная – а может, и наполовину пустая (здесь у кого как) – бутылка коньяка. В углу набросано еще с десяток. Сколько прошло дней, я не знаю. Чувствую, как от меня воняет. Сплю на полу. Слава Богу, еще доползаю до сортира и не гажу, как помоечный кот, прямо под себя. Ничего не осталось ни в душе, ни в голове – одна пустота. Врачи предупреждали, что с моими травмами алкоголь мне противопоказан. Впрочем, мне противопоказано почти все, от жареного до жирного.

Отрываю голову от стола, перед заплывшими глазами легкая дымка. Шарю по карманам – пусто, карманов-то у меня нет. Рядом с ногой валяется вчерашний, а может, и сегодняшний, окурок. Улыбаюсь ему, сплевываю прямо на пол вязкую и горькую слюну. Жизнь-то налаживается, если, конечно, мое нынешнее состояние можно назвать жизнью. Уж если травить и гробить организм, то до победного конца. Подумаешь, не курил раньше – я ведь и не пил, как сейчас. В жизни много всякого дерьма, так что есть, в чем совершенствоваться. Чиркаю зажигалкой, легкие обжигает едкий табачный дым, пробуждая во мне нового человека. Трясущейся рукой тянусь за бутылкой, пытаюсь попасть в стакан, но безуспешно. Приходится пить из горла. Становится легко и хорошо. А я все же живучая скотина, что ни говори. Видела бы сейчас меня моя семья или моя мать. Но ведь их нет, и меня никто не видит и никто не остановит. Зато семья есть у той гадины, которая без всякого зазрения совести наступила мне на позвоночник и переломила его пополам. Теперь я бесхребетная тряпка, спивающаяся в съемной квартире на окраине города. Мог ли я подумать, что превращусь в эдакий бесполезный биологический организм? Сейчас, наверное, какая-нибудь инфузория гораздо полезнее меня на этой планете. Я делаю глотки огненной воды в ритм звучащей по радио песни, и в мои уши врезаются ее слова. Такое ощущение, что она звучит во мне. Словно приказывает.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо.

Здесь я был, а там я не был.

Жадно втягиваю в себя дым окурка. Пытаюсь подняться, и к горлу подкатывает тошнота – еле успеваю до туалета. Рвет сильно. Кажется, еще немного, и мой желудок вылезет наружу через ротовое отверстие в никчемной голове. Дергаю за ручку бачка, пока льется прохладная вода, умываюсь и пью по-собачьи прямо из унитаза, после чего сваливаюсь на бок и отключаюсь.

Открываю глаза: на улице уже стемнело. Когда пьешь, время пролетает мгновенно. Ты словно перематываешь свою жизнь вперед, как пленку, и ждешь, когда отщелкнет кнопка и настанет конец. Меня трясет, будто под электрическим напряжением. Кое-как поднявшись, иду на кухню и замираю в изумлении.

– Если честно, выглядишь ужасно, – на мой немой вопрос отец Петр кладет на стол ключи от квартиры. – Ты оставил их в замке с наружной стороны. Вот, решил посмотреть, как ты тут устроился. Приставы еще не приходили по твою душу?

Я мотаю головой, хочу послать его к дьяволу, но рот пересох, и я не могу пошевелить языком. Прохожу мимо него, нарочно задеваю и, плюхнувшись за стол, тянусь за бутылкой. Петр пристально смотрит и отодвигает в сторону целебную жидкость, ставшую для меня за последние дни средоточием вселенной.

– Ты не охренел ли, батюшка?! – я пытаюсь подняться, но тело меня не слушается.

– Разве ты еще не достиг самого дна? Может, пора уже всплывать? Я думал, ты все-таки придешь ко мне. Я ждал. Долго ждал.

– Не дождался, да? Опаньки, а я-то тут. Обидно, слушай… Эта, эта, эта, – вытягиваю руку и щелкаю пальцами: слов в голове больше нет, и закончить мысль я не могу, поэтому просто машу рукой.

– Если гора не идет…

– Да что ты ко мне привязался?! Тебе что, прихода своего мало?! – перебиваю его и все же нахожу в себе силы, чтобы подняться. Для пущей уверенности бью кулаком по столу, попадаю в стакан. Он с хрустом колется. Небольшой осколок застревает в ладони. – Вот, блин, – шатаясь, вытаскиваю его, и из раны начинает сочиться кровь. – Глянь! – протягиваю окровавленную руку священнику. – Из-за тебя, старый! Все из-за тебя, – бурчу и падаю обратно на свое место.

– Может, все же возьмешься за ум?

Вытираю руку о край столешницы. Мои движения дерганые и отрывистые. Кровь размазывается по скатерти. От чего-то я начинаю смеяться, потом рыдать. Снова бью по столу кулаком.

– Чего ты приперся?! Чего тебе от меня надо?! Проваливай, сука! – говорю я и следом вываливаю на него весь свой богатый матерный словарный запас.

Он сидит и молча выслушивает комплименты в свой адрес. Ничего не говорит, просто слушает. Когда, наконец, мой гнев утихает, а в легких заканчивается воздух, я глубоко втягиваю кислород через зубы, с шипением и каким-то сипом.

– Все? Или будет продолжение? – понимаю, что все. – Выговорился? Можешь, конечно, еще. Как говорится, собака лает, ветер носит. Ну, так что?

– Все…

– Прекрасно. Легче?

– Было бы, если бы ты, упырь, плеснул чего-нибудь мне в стакан, – присасываюсь губами к порезу на руке. Оказывается, он не такой уж и маленький.

– Только чтобы поправить здоровье. Понял?

Я в ответ киваю головой.

– Точно понял?

– Да понял, понял! Лей давай!

Протягиваю остатки разбитого стакана, и Петр льет туда коньяк, который смешивается с моей кровью. Выпиваю спиртное, словно чай, даже не морщась. Заглотив все, я поднимаю тару вверх дном и открываю рот в надежде, что там есть еще несколько капель.

– Ты бы видел себя со стороны. Убогое зрелище!

– Ты мне не мать! Так что закрой пасть!

– Перестань грубить, тебе это не идет.

– Ты зачем меня в морг притащил?

– Показать.

– Мертвяков показать?! Ты больной что ли?!

– Показать горе. Показать скорбь. Показать истинное лицо несправедливости.

– Мне плевать. Не мое дело, – протягиваю ему стакан снова.

– Мне тоже плевать. Я же сказал, что только одну.

– Налей, а? Будь человеком.

– Нет.

– Сука! – вскакиваю с места. Стакан летит в сидящего передо мной Петра, он чудом уклоняется от него в сторону. – Убирайся к черту! Вон из моей квартиры, долбаный ублюдок! Чтоб ноги твоей здесь не было! Проваливай, пока я не покалечил тебя!

– Ты когда последний раз был на кладбище?

– Чего? – я успокаиваюсь, так как не понимаю, к чему вопрос. Он неожиданный и совсем не вяжется с моим гневом.

– Говорю, на кладбище когда был у своих? – он медленно поднимается и ставит бутылку на стол. – Заросло, наверное, там все. Никто не убирается. Нет ведь у них никого.

Я беспомощно смотрю в его уходящую спину. Он останавливается у двери, оборачивается в пол-оборота.