— Случай не столь уж редкий, — рассмеялся поручик.

— Да, но главная сенсация была впереди. Лехнович обратился в суд с заявлением, в котором просил не признавать Ясенчака отцом ребенка, поскольку тот женился на ней всего лишь за месяц до рождения ребенка и, следовательно, он, Лехнович, является отцом ребенка.

— А в действительности?

— А в действительности он бросил ее за два года до рождения ребенка, но развод свой они официально не оформили. Лехновича вовсе не интересовал ребенок, ему важно было втянуть Ясенчака в скандальную историю. На суде он доказывал, что Ясенчак стар, а он, Лехнович, человек молодой и полный сил. Этот процесс стал подлинной сенсацией в «варшавском свете». Правда, проходил он при закрытых дверях, но в коридорах толпились сотни людей. А сам Лехнович в перерывах между судебными заседаниями пространно комментировал в кулуарах все происходившее в зале суда, все свои выступления и речи. Короче, он надолго сделал Ясенчака всеобщим посмешищем.

— Но процесс, конечно, проиграл?

— Естественно. Не только проиграл, но и вынужден был оплатить судебные издержки. Но главную комедию он разыграл чуть позже, на глазах у всей публики.

— Что же он сотворил?

— При выходе из зала суда Лехнович улучил момент и оказался в дверях одновременно с Ясенчаком. Ни один из них, конечно, и не думал уступать другому дорогу. Они вместе стали протискиваться в довольно узкую дверь. Тогда Лехнович грохнулся наземь и во весь голос закричал; «Спасите! Милиция! Меня бьют!» Прибежал милиционер. Взбешенный Ясенчак сгоряча обругал не только Лехновича, но и ни в чем не повинного капрала. Кончилось все тем, что кардиолога в сопровождении милиционера доставили в отделение милиции, где по решению административной комиссии ему пришлось уплатить крупный штраф. Чуть ли не пять тысяч злотых. Но никакие деньги, конечно, не шли в сравнение с тем позором, на который его выставил Лехнович.

— Зачем ему это понадобилось?

— А в этом как раз вся суть Лехновича. Сделать кому-нибудь пакость. Осмеять человека без всякого к тому повода. И дело тут даже не в какой-то бессмысленной зависти. Просто он — настоящая свинья. Широкую огласку получила и «шутка», которую он сыграл с профессором Политехнического института Стшалецким…

— Я об этом ничего не слышал, — признался Межеевский.

— Стшалецкий хотел получить паспорт для поездки в Соединенные Штаты. В те времена, лет пятнадцать назад, нелегко было получить и паспорт, и визу. Работник паспортного бюро обратился в ректорат института, чтобы уточнить, так ли уж необходима эта поездка. К несчастью, ему попался Лехнович, и на вопрос, не задумал ли, случаем, профессор остаться в «свободном мире», Лехнович, в то время старший ассистент, ни минуты не раздумывая, ответил, что профессор только о том и мечтает и вообще «не такой он дурак, чтобы возвращаться обратно в Польшу». Вы понимаете, что значили такого рода заявления? А Лехнович, когда ему предложили объяснить, с какой целью он бросил тень на репутацию профессора, беззаботно ответил, что он просто пошутил.

«— А как он себя вел в субботу, в гостях у Войцеховских?

— До момента ссоры он был просто очарователен. Дамам расточал комплименты, к Зигмунту всячески подлизывался. Называл его «мой учитель». В разговоре с англичанином неустанно подчеркивал, что всем, чего он достиг, обязан профессору. Словом, это был совсем другой человек. И лишь позже, изрядно подвыпив, не удержался и устроил этот скандал за карточным столом.

— Не заметили ли вы, что в субботу в гостях у Войцеховских кто-нибудь вел себя необычно или неестественно? Вы ведь так наблюдательны.

Такой комплимент не мог не вызвать на лице Янины Потурицкой довольную улыбку.

— Вполне понятно, что и мы, и Ясенчаки на Лехновича поглядывали косо. Войцеховский, улучив момент, объяснил моему мужу, что на его голову внезапно свалились еще два гостя и он оказался вынужденным пригласить Лехновича. Пани Бовери была неестественно оживлена и весела. Она совершенно открыто завлекала англичанина. Но более всего бросилось мне в глаза явно недоброжелательное отношение к Лехновичу со стороны профессора из Гливиц. Он чуть ли не демонстративно отказался играть с ним за одним столом и в разговоре довольно резко его обрывал.

— А Лехнович?

— Все стерпел. И даже, казалось, вообще на это не реагировал, что уж совсем на него не похоже и потому выглядело весьма странным.

— Как вы думаете, кто мог отравить Лехновича?

— Прошу вас, поручик, не заставляйте меня бросать тень на друзей.

— Ну что вы, — Межеевский поцеловал пани Потурицкой руку, — у меня и в мыслях того не было… Просто хотелось бы воспользоваться вашей проницательностью и редкостной интуицией. Только и всего.

— Ну хорошо. Я скажу вам, кто наверняка не повинен в отравлении Лехновича.

— Я внимательно слушаю вас.

— Прежде всего это не я. Кроме мелких сплетен, Лехнович не сделал мне ничего дурного. И не мой муж. Не оттого, что у него не было повода. Лехнович в свое время нанес ему очень тяжелое оскорбление. Но это было много лет назад, а мой муж не настолько злопамятен. Кроме того, чтобы убить человека, надо обладать сильным характером. О, я бы, например, смогла убить, но мой муж — нет. Определенно нет.

— Вы — вне всяких подозрений. Иначе вряд ли бы вы пришли к нам и дали столь ценные показания.

— Наверняка не повинен в убийстве и Войцеховский. Он для этого слишком добрый человек. Притом все интриги Лехновича против него давно перестали его волновать. С тех пор он слишком высоко поднялся. С какой стати профессору подвергать риску свою карьеру? Из мести?

— Да, вы, пожалуй, правы.

— Можно исключить и Эльжбету Войцеховскую. Она не настолько глупа, чтобы всыпать яд в бокал и самой подать его своей жертве. Если бы она сыпала яд, то, вероятнее всего, стала бы ждать, пока Лехнович сам возьмет свой бокал, или предложила бы всем гостям выпить. Как хозяйке дома, для нее это не составило бы особого труда. Она могла бы, к примеру, предложить: «Стах, пригласи, пожалуйста, гостей выпить». Он подал бы гостям бокалы и, пользуясь случаем, выпил бы сам. А Эля тем временем сидела бы как ни в чем не бывало с картами в руках. Собственно, так и поступил убийца. Кроме четырех человек, названных мной, все остальные могли совершить преступление.

— Остается, таким образом, пять человек. Это очень много. Ведь ищем мы одного. Кроме того, по-прежнему неясен нам мотив преступления.

— За исключением меня, пожалуй, у всех остальных, — рассмеялась Потурицкая, — был повод его убить, Да и у меня порой появлялось такое желание.

Не скупясь на комплименты, поручик поблагодарил жену адвоката за «беседу». Респектабельная пани была так очарована молодым офицером, что намекнула даже на возможность встречи «на нейтральной почве». Она обещала, если вспомнит еще что-нибудь, позвонить.

После ухода Потурицкой поручик кратко записал содержание беседы, которая, надо прямо признать, была весьма ценной для следствия. Она по-новому освещала некоторые уже известные факты.

Полковника Немироха крайне интересовало, с чем приходила к ним жена адвоката, и он вскоре вызвал Межеевского к себе.

— Я вижу, ты покорил ее сердце, — рассмеялся полковник, ознакомившись с показаниями Потурицкой. — Мой подчиненный решил довольно оригинальным способом вступиться за честь своего старого полковника, которого некий адвокат бессовестно обвел вокруг пальца. Ну что ж, надо признать, пани Потурицкая дамочка пикантная.

— Ну что вы, полковник, — отнекивался Межеевский, — я думал только об интересах дела.

— Ладно, шутки шутками, но от Потурицкой мы действительно узнали немало интересного. Как я и предполагал, «памятник» оказался не из чистого золота, а из обыкновенного гипса. По описанию Потурицкой он вообще предстает в довольно мрачном виде.

— Не знаю только, можно ли ей верить.

— Наверняка можно. Вопрос только, все ли она сказала, о чем умолчала, а что приукрасила. Историю, например, об этом нашумевшем процессе Лехновича с Ясенчаком я слышал. Доцент тогда немало потешил Варшаву. Я как-то совершенно выпустил из виду, что речь идет именно о Ясенчаке и Лехновиче. Эта история абсолютно достоверна.