— Ясное дело, точно, — согласился надзиратель. — Раз в тюремной канцелярии нумеровали, значит, точно.

Заключенный взял стопку белых листов и положил на столик.

— Что писать-то будете? — полюбопытствовал надзиратель.

Он был весьма заинтригован: сам прокурор прислал заключенному бумагу и карандаш! Такая привилегия редко предоставлялась заключенным, да и то, как правило, уже после вынесения приговора.

— Дело было так. Вы знаете, меня арестовали по обвинению в убийстве Мариана Зарембы. Я свою вину отрицал с самого начала. Перед отправкой в следственную тюрьму прокурор еще раз допросил меня и дал подписать бумагу, где сказано, что я обвиняюсь в преступлении…

— Это называется: предъявить обвинение, — подсказал надзиратель.

— Именно. Тогда я тоже не признался…

— А может, лучше было признаться? Суд это учитывает при вынесении приговора.

— Не могу же я признаться в том, чего не совершал! Мне уже сто раз говорили, что благоразумнее сознаться и рассказать всю правду. Иначе, мол, обвинят в умышленном убийстве. А так найдут какие-нибудь смягчающие вину обстоятельства. Но я не убивал Зарембу! Я вообще никого не убивал.

Надзиратель недоверчиво усмехнулся. Газеты много писали о преступлении в театре «Колизей» и не скрывали, что дело окончательно выяснено. Популярный актер театра и кино Мариан Заремба был убит помощником режиссера Ежи Павельским. Хотя убийца, задержанный на месте преступления, и не признает себя виновным, следствие располагает неопровержимыми доказательствами его вины.

— Я не убивал его, — повторил заключенный. — Я это твердил без конца и милиции, и прокурору, а теперь и вам.

— Меня это не касается. Я всего-навсего надзиратель.

— Но вы тоже меня подозреваете. Все меня подозревают. Жена, коллеги, друзья. Все, все! — Арестант все больше горячился.

— Ежели вы невиновны, правда выйдет наружу… — Надзиратель пытался как-то успокоить собеседника.

— Прокурор заявил, что улик у него хватает. Можно писать обвинительное заключение. Мне-де лучше подумать и во всем признаться. А если нет — то подробно описать, как все было в театре и что предшествовало преступлению. Обещал тщательно проверить все подозрения, если они у меня возникнут. Иными словами, если я не убийца — пусть укажу преступника. Я тогда спросил: а как я это сделаю? Я же связан по рукам и ногам, отрезан от мира… Вот прислали мне бумагу и карандаш. Я изложу свои соображения, прокурор с ними ознакомится, а милиция все проверит…

— Очень благородно со стороны пана прокурора, — заметил надзиратель. — Впервые такое слышу.

— Я невиновен, — вспылил заключенный, — а мне никто не верит! Говорят: назовите убийцу! Как я это сделаю? Я ломал над этим голову с той самой минуты, как увидел кровь на рубашке Зарембы. Но я ничего не знаю и не узнаю! Ловить преступников должны милиция и прокурор, а не заключенный, который сидит в одиночке.

— Подозреваемый-то у них есть. Поэтому вы здесь и сидите.

— Я сойду с ума или повешусь!

— Э-э-э… — философски протянул надзиратель, — это всегда успеется.

— Вот-вот, — подхватил заключенный. — Статья двести двадцать пятая. Смертная казнь через повешение.

— Я не то хотел сказать… — Надзиратель сообразил, что чересчур прозрачно намекнул на положение арестанта. — Вы бы лучше отдохнули как следует, выспались — и за работу. Пан прокурор дело говорит. Ну, допустим, не вы преступник. Так, значит, кто-то из вашего же окружения. Вы этих людей лучше знаете, чем прокурор и милиция. Вам легче понять, кто убил и зачем вас в это впутал. Ну а прокурор слово свое сдержит. Он не вас хочет сжить со света, а наказать убийцу Зарембы.

— Но кто-то ведь хочет сжить меня со света, раз впутал в это убийство? Подумать только — убил человека, чтобы упрятать меня в тюрьму! Да еще по обвинению в убийстве.

— Вы пока не обвиняемый, а подозреваемый.

— Какая разница? Я сижу за убийство Зарембы, хотя ни в чем не виноват.

— Что ж, по-вашему, его убили специально для того, чтобы на вас бросить подозрение?

— Прокурор меня о том же спрашивал. Я не знаю. Ничего не знаю!

— Может, тот, кто убил Зарембу, имел с ним какие-то счеты и вовсе не собирался впутывать вас в убийство? Вас задержали, а ему только того и надо. Он теперь будет сидеть тихо. Не пойдет же он к прокурору каяться, чтобы вас освободили.

— С ума сойти, — пробормотал заключенный. — Думаю, думаю и ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что засадить меня в тюрьму хотелось только Басе.

— Жене?

— Да. Но ведь она не застрелила бы Зарембу.

— Ясно, — согласился надзиратель, хорошо знавший из газет подробности преступления. — Она не застрелила бы своего… — охранник прикусил язык, сообразив, что такое замечание не слишком тактично.

— Договаривайте, — заключенный махнул рукой. — Конечно, она не смогла бы убить человека, которого любила… Или ей казалось, что она его любит…

— Враги у вас есть?

— Милиция и прокурор тоже этим интересовались. Хоть они и убеждены, что я виновен, но слушали внимательно, старались войти в мое положение…

— Вот прокурор и прислал вам бумагу.

— А что толку? На свободе я мог бы действовать, поговорил бы с людьми.

— Ну и ничего бы у вас не вышло, даже если бы прокурор вас выпустил. Никто вам не поверит и ничего не скажет. Доберись вы хоть до убийцы, он вас попросту выкинет за дверь. Милиция и прокурор — дело другое. Поделитесь с ними своими подозрениями, и они все досконально разведают. Вам такой информации от людей ни за что не добиться.

— Не утешайте меня.

— А зачем мне вас утешать? Я говорю то, что есть.

Отдохните, успокойтесь и беритесь за работу. Трезво, с умом. Времени у вас полно. Спешить некуда.

— Что ж мне еще остается? — вздохнул заключенный.

Надзиратель запер дверь камеры. Часа через два, проходя по коридору, он заглянул в «глазок». Заключенный лежал на кровати и спал как убитый. Надзирателя это не удивило. Обычное дело после ареста и предварительного следствия. Все это нервов стоит, нелегко пережить.

Какой, однако, занятный узник! Почему не хочет признаться? Невиновен да невиновен… Что сделано, то сделано: отомстил и жене, и ее любовнику. Спровадил беднягу на тот свет, да не просто, а с хитростью. Держись с достоинством, признайся… Все против него: и обстоятельства, и люди, даже собственная жена. Все доказано черным по белому, а он заладил свое… Что ж, ему же хуже. Получит «вышку», как пить дать.

«Этот день — 28 сентября — я буду помнить до конца моих дней, даже если Вам, пан прокурор, удастся сократить их до минимума. С самого утра все пошло вкривь и вкось. Дома — очередной скандал с женой. Началось с пустяка, и, слово за слово, ссора разгорелась не на шутку. Было время, когда я сдерживался и старался не реагировать на злые выходки и придирки Баси, но тут вышел из себя. Как и четырьмя днями раньше, в коридоре театра «Колизей». Тогда я кричал, не владея собой: «Скорее убью этого негодяя, чем дам тебе развод!» Не отрицаю, что выразился именно так. Впрочем, что толку отрицать, если на крик из гримерных выскочили почти все актеры? Они, конечно, не преминули сообщить об этом в своих показаниях. Это важнейшая улика против меня. Но ведь Вы, пан прокурор, прекрасно знаете, что в гневе человек говорит много такого, о чем после жалеет, и бросает такие угрозы, которых и не думает исполнять. Ничего нет странного, что на слова жены «так дай мне развод» я в ярости ответил: «Скорее убью его, чем дам тебе развод». Быть может, я даже сказал «убью этого негодяя».

Нечто в этом роде произошло и утром. Я хлопнул дверью и закрылся в своей комнате. Жена выкрикивала еще что-то в мой адрес, но я не слушал. Я был так взволнован, что мне пришлось прилечь и принять сердечные капли. В последнее время сердце стало пошаливать. Врач сказал, что ничего страшного нет, обычный невроз, и посоветовал избегать неприятных эмоций. Хорошенькое дело!