Талантливо, золотистым пшеном Луи выложил карту Парижа, а стрелочками указал дорогу до пышнокронного парка, обозначенного на его зерносхеме деревьями и водопадами. Прямо джунгли какие-то посреди города.

– Чудное местечко! Сегодня ты туда попадешь, – заявил Луи и подул на крупинки так, что все они хаотично разлетелись по столу.

– Я правда схожу с ума! Одно дело – это то, что ты говоришь. Допустим, тебя всю ночь дрессировала Камилла. Но как я куда-то попаду, если я сижу в своём кресле на четвертом этаже этого гадкого дома? И мне отсюда никуда не выйти.

– Но ведь ты хочешь посмотреть Париж?

– Луи, перестань. Это все твои выдумки. Никуда мы не пойдем. Чтобы спустить меня на улицу, вам с Камиллой придется украсть силу у самого Геракла, – сказала я и вдруг почувствовала, как мои глаза наполняются слезами.

– Да, плохо дело. Тебе не ноги, а голову лечить нужно! – крикнул Луи и вылетел в окно.

– Эй, постой! – разволновалась я. – Луи! Камилла! Помоги, Камилла! – внезапно вспомнила я о бабуле.

Но она не отвечала. В зале – никого. В прихожей – никого. Только эхо и горький восточный аромат дообеденного кофе, ломаного шоколада и жареных яиц. Наверняка Камилла всё утро старалась.

Я потянулась на запах. Кухню ласкали золотые ладони солнца. Но Камиллы там не оказалось. Зато моя крикливая пропажа, Луи деловито сидел на медной турке и следил за непредсказуемой кофейной шапочкой.

– Снимаю, снимаю, снимаю. А то дашь деру! – беседовал он с кофе.

Ставни кухонного окна были приоткрыты. Понятно теперь, как сюда влетел Луи. Но с каких пор он хозяйничает на кухне? Вот сейчас я ему устрою!

В надежде поймать чижа, чтобы за непослушание посадить его в клетку, я схватила бумажное полотенце и покатилась к плите. Но Луи вспорхнул, припевая:

– Я вот всегда мечтал быть поваром, – вдруг выпалил он и, выхватив из моих рук бумажное полотенце, повязал его вместо фартука.

Вот тебе на! Говорящий чиж-повар, живые потолки, вечно бодрствующая бабуля и переливающийся в лунном свете острый клык неизвестного зверя, странные сны и завораживающая музыка, будто рожденная морскими сиренами, затягивают меня в водоворот городских загадок.

Что же ещё случится со мной? Знали бы папа и маман обо всех этих «впечатлениях», вмиг бы отвели меня к «чудо-психологису» или дали очередное успокоительное. А может, отсутствие витаминчиков, что Камилла выбросила в окно, так сказывается на мне?

Трудно рассудить, что именно происходит и почему именно здесь, в чужой квартире! Но если принять всё происходящее? Если ослушаться отца и позволить себе немного сумасшествия? И ни о чем не рассказывать родителям?! Может быть, я найду у себя ещё несколько признаков шизофрении. Но, признаться, всё, что случилось со мной за последние сутки, мне чертовски нравилось.

И я могла предположить: либо я сойду с ума, или ум сойдет с меня. Так или иначе, скучно не будет. Я принимаю правила игры.

– Только человек может так долго думать, бить или не бить, пить или не пить, а кофе почти остыл, – недовольно заявил Луи, сунув клюв в турку.

– Мне бы три кусочка сахара и щепотку корицы, – попросила я.

– S'il vous plaît! Un moment[17].

– Какой аромат! Луи, твой кофейный дебют удался, – сменила я гнев на милость.

– И это только начало, – заважничал он, сбросив псевдофартук и, подбоченившись, чиж стал расхаживать по спинке стула. – Когда я научусь печь торты, настоящие французские торты, Париж сойдет с ума. Аромат моих вкусненьких «наполеончиков» и глазированных «жозефинят» разлетится от столицы до Прованса, и тогда все заговорят о Луи!

– Не знала, что ты жаждешь славы.

– Не славы, а самовыражения. Может, у меня призвание, а я скрывал его всю свою птичью жизнь. Вот ты о чем мечтаешь?

– Даже не знаю. – Вопрос смутил меня. Пожалуй, моя мечта лишь курам на смех.

– Правильно, ты хочешь танцевать! – вдруг сказал Луи. – А иначе бы не смотрела часами балет и не читала журналы о всяких балеринах.

– Всё-то ты замечаешь, – хмыкнула я. – Только есть одно «но».

– Вот это проблема всего человечества. Вы на любую гениальную идею найдете тысячу бездарных «но» и ни одного «вопреки». А это всё-таки жизнь, а не конюшня. Заканчивай «нокать».

– Отец считает мою мечту безумной. И мне нужно её перемечтать, – вздохнула я, допивая чудесный кофе и обнаружив, что вновь не до конца размешала сахар. За это родители меня часто ругали, а мне нравилось смотреть на его нерастворившуюся горку. Она мерцала, и кофейная кружка напоминала мне колодец с бриллиантами.

– Если мечта «разумная», значит, и не мечта это вовсе, а так, обмозгованное решение, присущее большинству человекообразных прагматиков. А мечту… её ещё обфантазировать надо! Понимаешь? Она потому и мечта, что идет впереди всякого разума.

– Так ты повар или философ, Луи? – нахмурилась я.

– А ты балерина или так только, журнальчики полистать?

– Да что с тобой произошло прошлой ночью? – От возмущения я, кажется, превращалась в красный шарик, что вот-вот лопнет. – Почему ты мне грубишь? Что эта ведьма с тобой сделала?

И вот тут Луи разогнался и со всей своей птичье-поварской дури огрел меня по лбу чайной ложкой.

– Она не ведьма! – крикнул он. – Камилла Штейн – она больше чем человек! Она мне надежду дала. И голос вот даже прорезался. Тебе этого не понять. Но знай, у вас с Камиллой слишком мало времени! А твоей гордыни, страхов и отговорок хватит на целый век человеческого безделья. И если ты не перестанешь её ненавидеть, то так и останешься плаксой в коляске! – На этом Луи закончил свой бранный монолог и, как ни в чем не бывало, полетел к подоконнику, прохладному от западного ветра. Распластавшись на нем, внезапно занялся гимнастикой, по очереди вытягивая то правую лапу, то левое крыло.

Такие движения он видел по телевизору. По утрам вместе с маман они не пропускали ни одной спортивной передачи.

На его тренировке я почувствовала себя лишней. Но прежде чем удалиться, спросила:

– А где сама Камилла?

– Вышла за миндальными круассанами. Эх, их я пока не научился готовить! – ответил Луи, уселся в позу «лотоса» и запел какую-то птичью мантру вроде: «пчом-м-м».

Значит, ушла. Что ж, может, мне пока квартиру осмотреть? Всё равно больше заняться не чем. Да и телевизора я почему-то здесь не вижу. Все нормальные бабушки заводят себе сначала телевизор, а потом кота. А у этой ни того, ни другого… даже рыбок аквариумных нет.

Ладно, сколько тут ещё комнат? Судя по дверям – три. Плюс моя спальня и зал. В каких же хоромах проводит своё время Камилла Штейн? И зачем только ей так много спален? Живет-то одна…

Я катилась по узкому коридору, но представляла, что пробираюсь по волшебному гроту в таинственные миры, где меня ждет масса всего необычного. Какую бы роль придумать себе? Пускай я – лесная фея, которая разыскивает своего непослушного друга – феникса Луи! Итак, я приблизилась к первой опочивальне и с опаской приоткрыла дубовую дверь. Она скрипнула. Я огляделась, не следит ли за мной Луи, и, убедившись, что новоиспеченный повар плевать на меня хотел, пробралась в комнату.

Ничего себе! И это снова спальня, но будто бы для гномиков. Посреди комнаты – почти кукольная кроватка, заправленная ракушечно-розовым пышным одеялом. На нем – игрушечные медведи: белый, бурый, смеющийся гризли и пухленькая панда. И всё из плюша. Интересно, как они уживаются на одной кровати?

Свет в комнате создавали желтые звезды, рассыпанные по потолку, стенам и по полу выдумщиком-оформителем или самой Камиллой.

Удивительно, что, кроме одной кровати, в комнате ничего не было. Я представила, что нахожусь в сердце Вселенной. Только я, детская кроватка и миллионы звезд, сверкающих днем так же, как ночью. Аттракцион какой-то!