Но тут лунные лучи затрещали, как фитилек свечи, и я вновь увидела небесные ворота. Сейшин и Миги ударили о воздух копытами и, фыркая и пуская голубой пар из ноздрей, унеслись на свою небесную карусель…

Я вытерла слезы и посмотрела на Камиллу и Луи. Те тоже смотрели на меня.

– Камилла, у меня к тебе столько вопросов! – восторженно протараторила я.

– Сначала искусство. Потом вопросы, – усмехнулась она и величественно направилась к зеленой арке. Луи сидел на её плече.

Я бросилась за ними. Так мы пришли в театр!

Шекспира я, конечно, уважала. Но пойму ли я хоть слово на зверином языке? Хотя глупость сказала. Уже сутки Луи говорит со мной на языке человеческом, и ничего! А может, всё это сон? Может, наутро я проснусь и не будет ничего: ни Парижа, ни говорящего Луи, ни чудных воспоминаний о лунмах? Отец настойчиво внушал мне – волшебства нет, поэтому, встретив чудо, я просто могла не узнать его в лицо.

– Рози! Я хочу познакомить тебя с месье и мадам Карпесье, – отвлекла меня от дурных мыслей Камилла.

Передо мной стояли модно наряженные карпы. Да, самая настоящая рыбья семья. Её глава – месье Карпесье – приветливо поклонился, а раскормленная рыбка-мадам Карпесье замерла в реверансе. Ну и я поклонилась.

– Любите Шекспира? – поинтересовался месье.

– В общем, да! – наблюдая за тем, как карп поочередно выпучивает свои пузыристые глаза, ответила я.

– Это, милая, пока вы не замужем! – заметила мадам Карпесье. – Потом шекспировские штучки покажутся вам детскими выдумками!

– Это она мне припоминает тот вечер, когда я застукал её в компании одного молоденького рака. Я ей тогда такого «Отелло» показал, – шепнул месье Карпесье на ушко Камилле, да так громко шепнул, что мадам Карпесье огрела его по голове увесистой сумочкой из синих водорослей.

– Да уж, занятная семейка, – рассмеялась я вслед месье и мадам, которые, усаживаясь на свои места, все продолжали ругаться. – Камилла! Но рыбы-то почему говорят? – всё-таки спросила я. – Они же – рыбы.

– У всех на свете есть голос. Просто надо его услышать, – спокойно ответила она.

Мы нашли свои театральные места согласно купленным орешкам. Кстати, ценой одного орешка оказалось любое доброе слово. Впервые слышу, чтобы в наше время за что-то расплачивались словами. А у Камиллы в этом театре ещё и скидка. Ей три билета по цене одного доброго слова продали. И слово это – «дружба», что и произнес Луи, но прежде месье Паф-Паф защекотал его своим прутом разговорчивости.

По первому звону молодого ландыша наши орешки-билеты собрали белочки-контролеры и пообещали после спектакля угостить всех гостей ореховой пастой (её готовили из этих же орешков во время спектакля). Так уж было заведено, поэтому «билеты» никто и не выбрасывал.

А пока на уличной сцене блистал месье Гранд Эль и его шекспировско-вороний монолог:

«Или восстать против моря бедствий…» – повторяла я про себя. А главное-то: «Быть или не быть?..» Хорошенько примерив на себя эти слова, я задумалась: да, балериной мне, может, и не быть, но верить в чудеса, пусть и в эти три дня, никто не запрещал. Мне вдруг сильно захотелось поблагодарить Камиллу за чудесный вечер, но спектакль, казалось, поглотил бабулю полностью, будто её саму волновал тот злополучный вопрос, быть или не быть, и я решила, лучше не мешать ей со своими глупостями. Ведь она так красиво думала.

…Месье Гранд Элю мы аплодировали стоя. Признаюсь, это был лучший «Гамлет», которого я видела в своей жизни!

Луи расправил паруса своих рубиновых крыльев, выпрямил спину, словно на параде, и, понизив до самых пяток свой птичий голосок, принялся цитировать «Гамлета». Перепрыгивая с ноги на ногу, он украдкой оборачивался и следил за нашей с Камиллой реакцией. Чижик, безусловно, ждал, когда мы начнем рукоплескать ему, как месье Гранд Элю, и старался ещё сильнее обыграть каждое слово, особенно вопрос принца Датского, обращенный к своей драматической судьбе: «Быть – не быть, быть – не быть?»

Мы всё-таки одарили нашего чижика аплодисментами и заслуженным «браво» хотя бы за то, что насмешил он нас от души. Он надеялся переплюнуть в актерском мастерстве самого месье Гран Эля, однако мало отличал комедию от драмы. Потому и Гамлет у него вышел по-чижевски смешным. Пускай уж лучше упражняется в кулинарном мастерстве, кофе ведь у него уже поучился!

Мы шли по ночному городу. Булонский лес со всеми его чудесами и приветливыми пушистиками-белками остался позади. Я наелась ореховой пасты, да так, что меня потянуло в сон (дома в это же время я уже сплю).

Меня повезла Камилла и попросила не дремать, во всяком случае, пока мы не доберемся до дома. По её словам, нас ждали ещё одна интересная встреча и знакомство с собором Парижской Богоматери. Она сказала, что это место для неё многое значит.

Путь был неблизким, но Камилла хотела, чтобы я полюбовалась ночным городом. Окутанный ситцевым небесным плащом, Париж представлялся ей куда более привлекательным и манящим, чем он же, но днем. В воздухе разыгрались ароматы кофе, булочек, травяных и луковых супов, легких сигарет, печеных яблок и жженого мороженого. Повеяло и жарким весельем ночных закусочных.

Рассматривая невысокие, украшенные шиповником и пахучей лобелией дома, я старалась заглянуть и в чужие окна. За одним из них скрипач склонился над своей скрипкой и, коснувшись смычком её натянутых струн, украсил романтической мелодией и без того волшебную ночь.

Париж не спал. Он, подобно новенькому воздушному шару, только наполнялся желанием свободного полета, и я тоже почувствовала себя воздухом этого яркого праздничного шарика. Вдруг Луи решил всё испортить.

– Ну почему мы решили пойти пешком? – капризно спросил он. – Другой же был план, Камилла!

– Перестань! Я хочу, чтобы Рози увидела город. Вот и всё, – сказала бабушка.

– Так нам ещё долго надо будет идти до Нотр-Дама! – продолжал ныть чиж.

– Луи, что ты заладил, – вмешалась я. – Красиво же. Ой, мотылек летит!

– И всё же я бы не стал разгуливать по ночам, да ещё со скоростью улитки! Опасно, – настаивал Луи. – К тому же… Стри…

– Так, помолчи, Луи! – перебила его Камилла. – Иногда можно пойти и не по плану. Особенно в Париже! В ожидании наших друзей мы бы потеряли много времени, а так сами доберемся. Устроим им сюрприз, а? – предложила она.

– Не люблю я этих сюрпризов. Ну ладно. Можно я тогда спою?

– Пой, дружок, – разрешила я.

И Луи завел какую-то неизвестную мне песню о бродячем музыканте, которого никто не приголубит, да так жалобно, что звуки скрипки в сравнении с ним показались мне заливистым смехом.

Пока Камилла рассказывала мне о Париже времен Медичи, из-за пушистых верхушек деревьев показались острые башенки Нотр-Дама, и дрема подбиралась ко мне со всех сторон, и сил уж не было бороться с ней. И только я прикрыла глаза, как услышала:

Вот же оно! Это словечко «чарум»! Точно-точно. И стояло лишь задремать, как мелодия вновь подкралась ко мне.

– Камилла, – прогнав дремоту, позвала я. – Я хочу у тебя кое о чем спросить. – но тут я замолчала, стесняясь показаться сумасшедшей. До собора Парижской Богоматери оставалось всего ничего, а я почему-то волновалась… Сердце, как спринтер, бегало в груди туда-обратно, вниз-вверх.

Луи перестал петь и тоже уставился на меня. Вдруг он что-то почуял. Быстро перевел взгляд в глубь темной улицы и резко отпрыгнул назад, будто чего-то испугался.