— Не станет же он скрывать ЧП?

— Как сказать, как сказать, — многозначительно усомнился Дятлов. — Супрун атаковал ведущего не по своей воле — разговор записан на магнитофонной пленке.

— Если он действительно падал, это легко установить по бароспидограмме.

— Вот я и хотел это сделать, а командир запретил. Сказал, что разберемся дома. Кстати, получено штормовое предупреждение — движется тайфун, и полк должен к утру перебазироваться на свой аэродром.

Поговорить о неудавшихся перехватах и о пятиминутном исчезновении Супруна мне до отлета с острова так и не удалось ни с Лесничуком, ни с Супруном: надо было организовать перелет не только истребителей, но и транспортных самолетов, доставивших на запасной аэродром технический состав и всевозможное техническое оборудование, необходимое для работы в полевых условиях. И вся эта забота легла на мои плечи: Лесничук находился рядом с посредниками на КП и командовал оттуда.

На рассвете все экипажи, в том числе и два транспортных самолета, приземлились на нашем стационарном аэродроме Вулканска. Лесничук дал команду летно-тактическим учениям «Отбой», зачехлить машины и после завтрака идти на отдых; в 13.00 — обед и в 14.00 — построение.

Спал я, несмотря на нервное переутомление, мертвецким сном. Даже ничто мне не снилось. Зато проснулся в половине двенадцатого бодрым и вполне отдохнувшим. Принял холодный душ, побрился и первым делом отправился к дешифровальщикам.

К моему удивлению, бароспидограммы с самолета Супруна у них не оказалось. Была и кинолента, отчетливо зафиксировавшая мастерскую атаку летчика, правда, с очень короткой дистанции, и магнитофонная пленка с записью переговоров, и барограмма скоростей, перегрузок, кренов, в общем, всех данных объективного контроля, за исключением бароспидограммы — указателя высоты полета самолета.

Сержант-дешифровальщик ничего вразумительного сказать об исчезновении бароспидограммы не мог: вроде бы была, вроде бы забрал то ли Лесничук, то ли Октавин, то ли сам Супрун.

Ладно, думаю, раз Лесничук был в комнате дешифрирования, он ее и забрал, чтобы никуда не исчезла и не было всяких кривотолков. Но опытному глазу нетрудно было заметить кое-что и по барограмме кренов и перегрузок: как раз на завершающем этапе атаки они превышали допустимые. Похоже, Дятлов прав: Супрун подошел к Октавину настолько близко и точно в хвост, что попал в спутную струю ведущего и его швырнуло вниз. И не побывай Супрун в подобной ситуации прежде, кто знает, чем бы кончился этот полет… Правда, Супрун может отрицать такое умозаключение: крен и перегрузку, мол, создал преднамеренно при выходе из атаки. И вот в этом случае показания высотомера ой как нужны…

В столовой я дождался Лесничука и спросил у него о бароспидограмме. Он отрицательно покачал головой — не брал и не видел. И тут же успокоил меня:

— Никуда она не денется, разберемся.

Мы пообедали и вместе отправились в штаб.

— Что с перехватами? — поинтересовался я.

Лесничук пожал плечами:

— А ничего. Только пару и подняли. А потом — штормовое предупреждение.

— Это нас и спасло? — прямо глянул я в глаза командиру.

Он отвел взгляд.

— Вообще-то Обламонов подсунул нам большую свинью. Но ничего, мы тоже не лыком шиты.

— А с Супруном как?

— Дался тебе этот Супрун! — Лицо командира стало злым и суровым. — Сам за него ходатайствовал… А если подтвердится то, что Дятлов предполагает, выгоню к чертовой матери навсегда и бесповоротно.

Он заявил так решительно, что я не сомневался — он сдержит угрозу даже в том случае, если Супрун попал в сложную ситуацию не по своей вине.

— Ты убедился — Супрун настоящий летчик, — напомнил я.

— Тогда поменьше слушай Дятлова! — резко отрубил Лесничук.

Договорить не удалось — мы подошли к штабу, где нас ожидали посредники во главе с общевойсковым генералом, начальники служб и командиры эскадрилий.

— Готовьте донесения, — кивнул мне на комэсков Лесничук и удалился в свой кабинет с генералом и полковником.

В 14.00 я провел построение, дал летчикам и всем, кто принимал участие в летно-тактических учениях, задание написать донесения о сделанном, увиденном с выводами, замечаниями и предложениями и, распустив строй, подозвал Супруна к себе.

— Докладывайте, что вы там натворили, — сказал нестрого, чтобы расположить старшего лейтенанта к откровенности.

— Все в порядке, как учили, — с улыбкой ответил летчик. Правда, улыбка показалась мне вымученной, грустной.

— Значит, «противника» успешно атаковали и вернулись с победой?

Супрун потупил взгляд и молчал.

— Что же вы молчите?

— А что говорить, товарищ подполковник, вы все знаете.

— Все, да не все. Куда девалась бароспидограмма с вашего самолета?

— Вот это уж я не знаю, — искренне пожал плечами Супрун. — САРПП[4] снимали авиаспециалисты, сам Лесничук при том присутствовал.

Второй раз называют фамилию Лесничука. И на мой вопрос командир ответил довольно спокойно: «Никуда она не денется…» Вероятно, ему известно, где бароспидограмма находится, но до поры до времени — до отъезда посредников — он решил шума вокруг этого дела не поднимать. Если все так, как предполагает Дятлов, командиру несдобровать. Да и нас с Дятловым не обойдут — на то мы и командиры-воспитатели, чтобы отвечать за поступки своих подчиненных. Получать выговор, а то и более строгое наказание, разумеется, не хотелось, но правду я должен был знать.

— Что у вас случилось в воздухе?

Супрун снова опустил глаза. Я ждал.

— Зачем вам это? — наконец поднял он глаза, и в них было столько мольбы и раскаяния, что у меня дрогнуло сердце. Но слишком серьезно завязывалось, чтобы к нему относиться так легко.

— Как зачем? Разве я не командир для вас?

— Командир. Но лучше вам не знать… Когда двое дерутся, третьему не мешаться, потому, обижайтесь на меня, не обижайтесь, ничего я вам не скажу.

Вот так! «Двое дерутся»… Уже подчиненные знают, что командир и замполит конфликтуют, и тоже, наверное, заняли позиции.

— На чьей же вы стороне? — сделал я обходный маневр.

Супрун грустно усмехнулся:

— Я не хочу, чтобы меня во второй раз отстранили от летной работы.

Все ясно. Дятлов прав. Генеральский пьедестал Лесничука угрожающе закачался. Но мне почему-то стало жаль командира. «Почему?» — задал я тут же вопрос, словно поймал себя на подленькой мыслишке: а не потому, что стремишься занять его командирский пьедестал? Чего греха таить, ведь хочешь? Хочу, ответил я своей совести. Но только по чести, без обмана и укрывательства всего, что было и что случилось на учениях. А как же в таком случае с Лесничуком?.. С Лесничуком сложнее. Но я уверен, он искренне сожалеет о случившемся. Разве он мог предположить, что Супрун свалится в штопор? Мелькни у него такая мысль, он не допустил бы его до летно-тактических учений. А зачем он дал команду: «Действовать, как учили»? То есть атаковать друг друга, чтобы привезти заснятую пленку с пораженным «противником»? Понятно зачем: очень уж ему не хотелось упасть в грязь лицом перед сухопутным генералом. Думаю, не больше. За то, что летчики не перехватили бы цель, Лесничука не наказали бы, и вряд ли этот факт сыграл бы отрицательную роль в его переводе в Москву. Значит, ты оправдываешь Лесничука? Нет. Но и не осуждаю. Просто я сочувствую ему. Ага, все-таки личные интересы заслоняют моральную сторону? Значит, и ты в своей командирской практике будешь пользоваться теми же методами? А почему бы нет? Не такие плохие были они у Лесничука. Кое-что, правда, придется пересмотреть, может, повременить с инициативой борьбы за звание полка мастеров боевого применения, поднажать на перехваты в условиях помех, установив доброжелательные отношения с бомберами. Но, думаю, и Лесничук сделает это, если останется в полку… А тебе все-таки хочется, чтобы он уехал? Да. Но не из-за его должности — мне стыдно смотреть в глаза Светлане, зная, что она нелюбима и рано или поздно Лесничук оставит ее. Пусть уж лучше он уедет. И чем раньше, тем лучше.