Дятлов громко рассмеялся ему вслед, а мне было не до смеха.

Официантка принесла чай, негорячий и несвежий, отдающий накипью, но я все равно выпил его залпом, до дна.

Не успел я прийти домой и переодеться, как в дверь позвонили. Я открыл. Передо мной стояла Светлана, совсем непохожая на прежнюю, спокойную и счастливую, жену Лесничука. Лицо бледное, губы подергивались и были до неприятности синими, щеки впали, ярче обозначив скулы, массивный, далеко не женственный подбородок.

— Прости, Боря, — сказала она чужим голосом, — тебе, наверное, не до меня, но мне надо с тобой поговорить.

— Входи. — Я пропустил ее в комнату и помог снять пальто.

Она села на стул и, переведя дыхание, заговорила:

— Я все знаю, что у вас произошло. — Сглотнула мешавший говорить комок. — И с тобой. — На глазах у нее заблестели слезы, она опустила голову, хрустнула пальцами и, поборов волнение, снова посмотрела на меня. — Но вначале о себе, по порядку, чтобы ты кое-что понял. Когда вы улетели на учения, я убирала комнату, протирала книги Григория, из одной выпало письмо. Не знаю, какой черт дернул меня читать его — ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в дела мужа и никакой перепиской его не интересовалась. А тут взяла да и прочитала. — Она открыла сумочку и протянула мне листок. — Прочитай и ты.

— Ну зачем же? — отказался я.

— Тогда послушай. — И она начала быстро, без пауз на точках и запятых, читать: — «Милый, родной Гриша, если бы ты знал, как жду я тебя! И она ждет, наша крошка, наша родная кровинушка, которая все настойчивее постукивает у меня под сердцем. Быстрее приезжай, и будем решать о твоем переводе. Папа договорился, место тебе есть. Только как вот быть с твоей хохлушкой? Отдай ей все, что у тебя есть, денег не жалей, и пусть она катится на все четыре стороны…»

— Хватит! — остановил я Светлану — у нее снова начались в горле спазмы, — и она послушно сложила письмо и спрятала в сумочку.

— Да, хватит, и так все ясно… Вот… Я чуть сразу не покончила с собой. Ты ведь знаешь, как я вышла замуж и кем для меня был Гриша. Без него я не представляла себе жизни. Удержало меня только то, что где-то в глубине души я на что-то еще надеялась: мало ли как это получилось, Гриша не бросит меня. И я, обливаясь слезами, ждала его. — Она достала платочек и вытерла глаза. — И вот он прилетел. Я видела, как он устал, и пересилила себя, не сказала ему ни слова, дала выспаться и отдохнуть. Он даже не заметил, как я измучилась за эти дни, что на мне лица нет. Хотел идти в столовую обедать, но я не пустила. Набралась сил и положила перед ним письмо. Он сделал вид, что смутился, но я поняла — он подсунул его мне преднамеренно, чтобы я начала разговор: сам трусил. У него давно уже был продуман план развода, и он не стал ни выкручиваться, ни оправдываться, сказал, что все это так, что он случайно встретил свою школьную любовь и ничего поделать с собой не может. Стал уговаривать меня дать ему развод и предложил, как советовала его москвичка, откупного: забрать все, что пожелаю, и три тысячи денег. Я ответила ему, что любовью своей не торгую и что мне ничего, кроме него, не надо. Но ни мои мольбы, ни слезы не тронули его сердца. Все равно мы жить не будем, заявил он, и напрасно, мол, ты все усложняешь. И я решилась. Если у тебя были трудные минуты, ты поймешь меня и не осудишь. Купила на ужин дорогого коньяку, шампанского, приготовила его любимые грибы в сметане и шашлык из тайменя — пусть, думаю, на всю жизнь останется ему на память если не я, то хоть вот этот ужин. И наточила, как бритву, его десантный нож — чтобы одним махом. Он удивился богатому столу. Спросил, в честь чего это. Я ответила, что в честь нашей любви и разлуки, что решила дать ему свободу. Он обрадовался, назвал меня умничкой, пообещал на всю жизнь остаться другом и помогать во всем. Я сказала, что мне ничего не нужно, и с трудом сдержала себя, чтобы не разрыдаться. Мне не хотелось умирать, и жить брошенной тоже не хотелось. Решила, как только он уснет, полоснуть себя по горлу. Налила по рюмке. А тут телефонный звонок. Если б ты видел, как он изменился в лице после разговора. А потом вдруг сказал, что у него разболелись зубы, и позвонил тебе. Я спросила, что случилось. Он ответил, что ерунда, ничего особенного, но пить не стал и все время нервно ходил у телефона. Видно, хотел позвонить еще кому-то и не решался. Я впервые видела его таким расстроенным и озабоченным… Ты знаешь, он всегда был для меня полубогом, человеком, в котором сочеталось все: и ум, и смелость, и воля, и благородство. А тут будто его подменили. Но я его еще любила, и мне было его жаль. «Что случилось?» — спрашивала я, а он лишь отмахивался: «Потом, потом».. Мы не ложились спать, пока перед рассветом он не позвонил на командный пункт Пилипенко и не успокоился. Не совсем, но прежняя забота будто свалилась с плеч. Он даже сказал сам себе: «Я оказался прав».

Светлана посмотрела мне в глаза, желая узнать, догадался ли я.

— Я тоже понял. — И повторил любимую присказку Лесничука: — Зачем сам, когда есть зам.

— Да, днем, когда все стало известно, я убедилась, что не ошиблась. Но уже в то время моя любовь будто испарилась из сердца и ее сменила ненависть. Я видела перед собой не сильного и смелого, волевого и благородного человека, а низкого и подлого, лицемерного и трусливого. Он всем лгал и не дорожил ни друзьями, ни близкими, заботился только о своей карьере. И к тебе он посылал меня, чтоб был повод обвинить нас… И умирать за такого подонка мне расхотелось.

Как сложен и трудно постижим человек! Сколько раз я ошибался в людях, вот и Лесничука распознать не сумел. И не только я, Светлана жила с ним бок о бок, что называется, читала его мысли, а раскусила только в последний момент, и то совершенно случайно.

— Где он? — Я был полон решимости найти его, посмотреть ему в глаза и спросить: «Как твои зубы, командир?» И дополнить: «Больные зубы, говорят, дурно пахнут, и боюсь, это очень не понравится твоей москвичке, генеральской дочке». За ужином у Лесничука был такой вид, что виноватым себя он нисколько не чувствовал, и со мной вел себя так, словно я не знал его тайны. Значит, он либо заручился чьей-то поддержкой, либо был уверен, что я ничем помешать ему не могу и инспекторская должность у него уже в кармане. Что ж, посмотрим.

— Не знаю, — ответила Светлана. — Он утром как ушел, так и не приходил.

— Хорошо, я найду его.

Светлана встала. Я помог ей одеться и проводил до лестничной площадки. Вернулся, позвонил дежурному по полку.

— Подполковник Лесничук на КП, — сообщил мне дежурный. — Там снова обстановка усложнилась, и я только что хотел звонить вам, Борис Андреевич. Боюсь, как бы командир не наломал дров.

«А я-то при чем?» — чуть не сорвалось у меня с уст. И хорошо, что не сорвалось. Мстительный запал погас мгновенно: только час назад я упрекал Дятлова, что напрасно тратим силы на войну между собой, и чуть было сам не заслонился мелкой обидой от ответственного дела.

— Подошлите мне машину, — попросил я.

— Есть! — обрадованно крикнул дежурный.

У самого КП в свете фар я увидел коренастую, приземистую фигуру в летном обмундировании. Дятлов. Он остановился, подождал, пока я вышел из машины.

— А, это ты, — обрадованно произнес он, хватая меня под руку и увлекая к двери КП. — Твой прогноз оправдался, разведчик снова объявился.

— Знаю. Потому и мчусь сюда.

Мы вошли в окутанное полумраком и тишиной помещение. Казалось, здесь никого нет, и лишь голубоватый свет от экранов да темные силуэты людей около них говорили о напряженной обстановке.

Я подошел к экрану, за которым обычно сидел штурман наведения, и, к своему удивлению, за спиной майора Пилипенко — начальника КП я узнал сразу — рассмотрел генерала Гайдаменко. Когда он прилетел? Видно, совсем недавно, на вертолете, и видно, обстановка не менее серьезная, чем вчера.