Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Вечер не уйдет. А погоду такую не всегда поймаешь.

Синицын тоже говорил правду. Весенние выноса длятся всего несколько дней, а это наилучшая погода для отработки техники пилотирования в облаках — ни грозы, ни туманы не мешают.

— Мы любую погоду ловим — и облака, и вёдро. — Дятлов помолчал. — Женщины сегодня приходили. Возмущаются: забыли, когда с мужьями в кино ходили.

Тоже верно.

— А ты поменьше баб слушай, а то и не заметишь, как они тебя подомнут.

Вошел майор Вологуров и доложил о выполнении задания. Командует эскадрильей он третий год, прибыл к нам из академии. Работать под его началом мне было легко. Летает он отменно, дело знает, людьми руководит твердо и с подчиненными обходителен. Однако близко мы с ним не сошлись. Причиной тому, пожалуй, его жена, Эмма Семеновна, слишком властолюбивая женщина. Вологуровы ни с кем, кроме Синицына, не дружат. Удивляюсь, как Эмме Семеновне удалось подобрать ключик к Наталье Гордеевне. Видимо, немало тому способствовала болезнь: Наталья Гордеевна вынуждена находиться дома, одиночество угнетает ее, вот этим и воспользовалась Эмма Семеновна — стала навещать ее, коротать с ней время. Однако дружба Вологуровых с Синицыными ни в коей мере не отражается на службе: полковник спрашивает с майора за малейшие упущения сполна. Вот и теперь доклад Вологурова о выполнении задания и о сбитом шаре не смягчил сурового выражения на лице командира.

— Думаешь, поздравлять вызвал? — спросил он строго.

— Никак нет. — Вологуров вытянулся, догадываясь, о чем пойдет разговор. Худощавый и стройный, с волнистыми смоляными волосами и тонкими, дугами, бровями, он был красив, мой комэск. И жена его — Эмма Семеновна — тоже красива: голубоглазая, белолицая, крашеная блондинка. Но что-то в их красоте было холодное, неприятное…

— Ты проверял, как твои подчиненные подготовились к полетам? — Тон был явно недружелюбным.

— Так точно, проверял.

— А почему тогда они на посадочном кренделя выписывают? Тебе доложил Октавин?

— Так точно, доложил.

Оба замолчали. Наконец лицо Синицына смягчилось, и Вологуров сразу оживился.

— Жаль Октавина, — вздохнул он. — Так старался… Еще один полет в облаках, и на первый класс сдавать…

— Вот это и есть ему экзамен на класс — пусть сидит в классе, занимается.

— Так-то оно так… Да жди потом погоду.

— Ничего, подождет. Потом семь потов из него выжмем.

Вологуров чему-то улыбнулся.

— Уж очень вы строги, Александр Иванович, — сказал он скорее одобрительно, чем осуждающе. — А еще хотим всех мастерами боевого применения сделать. — Он помолчал. — Один Октавин со вторым классом остался. Весь полк тянуть назад будет.

Синицын не отозвался.

— Провозные потом ему давай, топливо жги без толку, — активнее наступал Вологуров. — И ошибка-то — зашел на полосу неточно. В такую погоду и опытные летчики почище номера откалывают.

Синицын нахмурился, но головы не повернул.

— Будет без толку по аэродрому шляться. А в плане — дырка.

На этот раз Вологуров рассчитал точно. Синицын повернул голову, глянул на командира эскадрильи, потом на меня. Он терпеть не мог бездельников.

— А завтрашний комэск почему молчит? Помогай адвокату. Теперь это твои подчиненные, ты за них в ответе.

— Думаю, майор Вологуров прав, — сказал я. — Перестарался Октавин, вы же знаете его.

Синицын помолчал.

— Перестарался, говоришь? — переспросил он.

— С кем не случается, — нарочито беспечно ответил я. — И на старуху бывает проруха.

— Ну-ну, — сдался Синицын, — посмотрим. Но если и на этот раз он фортель выкинет, месяц к самолету не подпущу. И не просите потом. — Он круто повернулся к Макеляну: — Тридцать третьего по плану.

Вологуров подмигнул мне. Это не ускользнуло от взгляда Синицына.

— Что подмигиваешь? Думаешь, уговорили? План уговорил. Пусть благодарит бога, что погоду такую послал, а то бы походил он у меня вокруг самолета.

Октавин был наготове: видно, Вологуров предупредил, что пошел хлопотать за него, — самолет с хвостовым номером «33» тут же порулил на старт. Макелян дал команду на взлет, и истребитель помчался по бетонке. Оторвался он, пожалуй, рановато, и Синицын сверкнул на Вологурова сердитыми глазами.

— То слишком старается твой протеже, то торопится.

— Ничего. Нормально, — весело ответил Вологуров.

Он был доволен, а я чувствовал себя так, словно пошел на сделку с совестью. Конечно, мне хотелось, чтобы все летчики в эскадрилье были первоклассные, но Октавин за посадку только что получил двойку, и я сожалел: рановато вступился за него. Синицын был прав, отстранив старшего лейтенанта от полетов: в авиации есть неписаный закон — не уяснив ошибку первого полета, не делай второго. Октавин посадил самолет очень плохо. Может быть, и в самом деле он перестарался. Но ему от этого не легче: ошибку-то не разобрали, и он не уяснил, как ее исправить. С другой стороны, когда Синицын спрашивал меня, выпустить Октавина в полет или нет, вопрос этот был им уже решен — я хорошо знал полковника, — и если бы я высказался против, командир просто не понял бы меня, а Вологуров мог истолковать мои слова превратно. Теперь же меня мучили угрызения совести.

На командно-диспетчерский пункт вошел подполковник Ганжа, инспектор. Он прибыл к нам из вышестоящего штаба вместе с полковником Мельниковым, нашим бывшим командиром, ныне старшим инспектором. Не зря говорят, гора с горой не сходится… Тесен мир человеческий. Вот и сошлись снова наши пути-дорожки. И с Мельниковым, и с Ганжой.

После отъезда Мельникова я почти не вспоминал о наших с ним стычках — не люблю вспоминать плохое прошлое. Тем более не вспоминал о Ганже и не думал, что когда-либо встречусь с ним.

С Ганжой я познакомился шесть лет назад, когда отдыхал вместе с Геннадием в Сочи. Тогда он был для меня просто Петром и наше знакомство я считал мимолетным эпизодом, не заслуживающим внимания, теперь же у меня мелькнула мысль, что та встреча непременно сыграет какую-то роль в моей жизни, и мне невольно вспомнился мой первый офицерский отпуск, проведенный на Черноморском побережье.

СОЧИ. ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Мы прилетели в Адлер рано утром. Небо было чистое и праздничное, кругом зеленели кипарисы, каштаны, самшит, и не верилось, что всего десять часов назад мы в зимней одежде дрогли от холода, ожидая посадки в самолет. А здесь была теплынь. И на душе сразу стало тепло и празднично. Я уложил пальто в чемодан (я был в штатском), Геннадий перекинул шинель через руку, и мы пошли на остановку такси. Там стояло всего два человека — мужчина и женщина.

— В Сочи? — обратился к Геннадию мужчина, когда мы подошли.

— Туда, — кивнул Геннадий.

— В санаторий Министерства обороны?

Геннадий снова кивнул.

— Значит, вместе. Будем знакомы, — мужчина протянул Геннадию руку, — Петр. А это моя жена.

Женщина приветливо улыбнулась и назвала себя:

— Варя.

Худенькая, одетая в белую гипюровую кофточку и песочного цвета чесучовую юбку с широким поясом, она выглядела изящной и молоденькой, хотя по лицу ей можно было дать за тридцать. Мужу ее было за сорок, одет элегантно. На нем модный светлый костюм, белая нейлоновая рубашка с широким галстуком. Сам он полный, лицо широкоскулое, с двойным подбородком, руки большие, крепкие. Во всей его плотной фигуре, во взгляде темно-карих навыкате глаз, которыми он, казалось, просматривал человека насквозь, чувствовалась внутренняя сила и твердая воля. Такие люди мне нравились, и я охотно назвал себя.

Подошло такси. Варя села впереди, а мы втроем еле втиснулись на заднее сиденье — Петр занял добрую половину. Судя по его солидности и седым вискам, я предположил, что он уже не менее чем полковник, но, когда мы разговорились, выяснилось, что он всего-навсего майор, тоже летчик, командир эскадрильи, служит в Группе войск в Германии.

Оформляли нас долго, заставили читать правила поведения в санатории, распорядок дня, заполнять какие-то бланки, принять душ. У Петра (отчества своего он не захотел называть) была только одна путевка, жене он рассчитывал купить путевку на месте, и пока дежурная занималась с нами, он сбегал к начальнику санатория, но вернулся с пустыми руками.

32
{"b":"591125","o":1}