— Надеюсь, это единственная тайна, которую ты скрыл от меня, — сказала как-то невыразительно, и он не уловил, чего больше в интонации — осуждения или насмешки. — Я догадывалась, — продолжила она тем же бесцветным голосом. — Такой красавчик и пай-мальчик не мог не побывать до тридцати двух годов в женских сетях. Что ж, все закономерно. Сия участь не миновала и меня — я тоже была замужем. Выскочила на первом курсе МАИ, обалдев от любви к известному журналисту, взявшему интервью у подающих надежды инженеров-конструкторов. Отец и мать отговаривали, а мне казалось, жизнь без него — не жизнь. Прожили год, и я возненавидела его как самое страшное ничтожество. Он и в самом деле был ничтожеством: пил запоями, таскался со всякими шлюхами. И знаешь, я предчувствовала, что второй брак у меня будет именно таким — уведу у кого-нибудь понравившегося мне человека…

На второй год Лесничук разбил отпуск надвое и оба раза провел его в основном в Москве. В последний раз она сообщила ему ошеломляющую новость: у них будет ребенок. Он поначалу даже растерялся, хотя не раз думал об этом и ломал голову, как тогда поступить. В душу, правда, закралось сомнение: а не испытывает ли она его? И он, подавив смятение, сказал весело:

— Вот и настало время принять решение.

Она кивнула.

— Я обещала родителям представить тебя…

Отец, тот самый генерал-лейтенант, которого он видел у Дома офицеров, принял его холодновато: поздоровался и удалился в свой кабинет, оставив будущего зятя в обществе женщин, начавших накрывать на стол, и Григорий почувствовал себя в дурацком положении. Усевшись в кресло около журнального столика, он машинально стал просматривать газеты, а в голове вертелся один вопрос: как себя вести дальше, что говорить? Он не знал, сказала Елена родителям, что он женат, или скрыла.

К счастью, женщины возились с сервировкой недолго — видно, все было приготовлено заранее, — и генерал на их зов вышел будто бы подобревший и повеселевший.

— Прошу без церемоний, — повелительным жестом указал он Лесничуку место за столом и сел. Лесничук несмело опустился рядом с Еленой. — Хотя вы, молодежь, нынче сами с усами, но послушайте и нас, стариков. То, что вами уже сделано, не поправишь. А чтобы вы не наделали новых глупостей, вот вам мой наказ. Хотите жениться? Извольте. Но Елена из Москвы никуда не поедет. И не потому, что мы хотим до старости держать ее под своим крылышком. Ей надо бы проветрить мозги, посмотреть, как там живут люди, на периферии. Но это надо было сделать раньше. Теперь поздно: и работа у нее здесь приличная, и по другой, тебе известной причине, — колюче стрельнул он взглядом на Григория. — Поэтому придется подождать.

— Мы уже второй год ждем, — недовольно буркнула Елена.

— Невелик срок, — отрезал отец. — Мать твоя четыре года ждала меня.

Елена зло, по-отцовски, зыркнула на Григория: чего молчишь, выставляй свои доводы-предложения. И Григорий, сбиваясь и путаясь под пристальным взглядом генерала, пролепетал, как школьник, плохо приготовивший урок:

— Война, она само собой… А нам ждать нельзя. В гарнизон, я понимаю, ехать не следовало бы. — Он обретал уверенность. — Потому я готов служить где угодно и кем угодно.

— Понятно, — недовольно дернул плечами генерал. — Тебе теперь и море по колено. А родить и растить детей, думаешь, все равно где? Жена твоя знает о твоем намерении?

Его колючие глаза, казалось, пронзали насквозь, и у Григория на лбу выступил холодный пот. Он понял, что генерал знает о нем больше, чем он сам о себе, и признался:

— Пока нет. Вот вернусь, и все решим.

— А если она не захочет дать развод? И как к этому отнесутся твои начальники? Пока тебя, к чести, считают толковым командиром и хорошим семьянином. Но, сам знаешь, это только в присказке говорится — лежачего не бьют. А стоит споткнуться, столько шишек посыплется…

— Думаю, со Светланой мы решим все по-мирному.

— Ну-ну, — неопределенно произнес генерал.

Мать Елены, все время испуганно смотревшая то на мужа, то на дочь, то на будущего зятя, сразу преобразилась и стала ухаживать за мужем, подкладывая ему на тарелку то салата, то ветчинки.

— В общем, все зависит от тебя самого, — заключил генерал, — и как с женой прежней уладишь, и как коммунисты посмотрят на это, и какую начальники дадут аттестацию. За местом дело не станет. Я уже говорил с кадровиками. Нам сюда, в штаб, требуется инспектор службы безопасности полетов, человек из войск, знающий и понимающий службу. Ты вполне подходишь. Но, еще раз напоминаю, все зависит от тебя самого…

Лесничук закончил рассказ, и я, оглушенный его откровением, шел рядом и молчал, не зная, осуждать или сочувствовать. Вся эта история мне не нравилась, и хотел того мой командир или нет, но от перспективы перевода в столицу веяло меркантильностью и карьеризмом. Да и Светлану, добрейшую, милую женщину, было жаль. Куда деться ей — без профессии, без родных, без квартиры — ведь после развода вряд ли разрешат жить в гарнизоне. И сама она не согласится — приятно ли чувствовать на себе осуждающие взгляды: значит, что-то было, коль муж бросил, хороших жен не бросают. С другой стороны, Лесничука мне тоже было жаль: видно, нелегко ему, если он честно обо всем рассказал. Человек никогда не любил и не знал, что такое любовь. А тут сразу — красавица, умница, желанный ребенок и отличная перспектива по службе. Поистине голова пошла кругом. Но как и чем я мог ему помочь?

— Со Светланой ты объяснился?

Он помотал головой:

— Вот после учений…

— Да, положение — хуже не придумаешь. Светлана любит тебя, и боюсь, это убьет ее.

— Я и сам боюсь, потому молчу. Но дальше нельзя. Придумал одну историйку о школьной любви, что, мол, встретил во время отпуска, но вряд ли она поверит. И огласки не хочется.

— Вряд ли от этого уйдешь.

— Понимаю. И не дай бог, на учениях кто-нибудь спортачит. Дятлов потом живьем съест. Кстати, я с генералом о тебе говорил. Он пообещал поддержать твою кандидатуру.

— Меня это не волнует, — ответил я. — Мне и в замах неплохо.

— Ну и зря. Сейчас самое время расти: старички вон пачками уходят. А чем мы хуже? Думаешь, не справимся? Как сказал один философ: «Незаменимыми заполнены все кладбища мира».

— Идем-ка отдыхать. — На душе у меня стало гадко, словно Лесничук не исповедовался мне, как показалось поначалу, а подкупал должностью.

Вечером по небу поползли белые раскосмаченные облака, и хотя они были на большой высоте, хорошо виделось, как быстро двигаются они с юга на север, застилая все небо и сгущаясь. Наш кудесник погоды — метеоролог капитан Огурцовский доложил, что над Филиппинами свирепствует тайфун со скоростью ветра в эпицентре до двухсот километров в час; к нам он пожалует на следующие сутки, по предварительным расчетам, часам к 12 дня. Значит, учения к утру закончатся и нас отправят на свой аэродром.

Едва стемнело, как поступила команда на вылет пары майора Октавина и старшего лейтенанта Супруна.

Лесничук напутствовал летчиков:

— Действовать, как учили. Без кинопленки, подтверждающей вашу победу, не возвращаться.

Дятлов недовольно дернул своим длинным носом — чем-то ему напутствие не понравилось. Я не придал этому значения: такой уж он человек, что на многое смотрит критически. Лесничук старается. В профилакторий отдыхать не пошел, а ходил по самолетной стоянке, придирчиво осматривая каждую машину, побывал на основном и соседнем командных пунктах, поговорил с расчетами, предупредив их о возможных неожиданностях со стороны «противника».

Мне тоже уснуть не удалось. Мысли о Лесничуке, о его жене, обо всем, что уже случилось и что должно произойти, роились в голове, вызывая тревогу и боль за людей, которые были мне небезразличны. Не во всем я соглашался с Лесничуком по служебным вопросам, но всегда мы находили общий язык; были и у Лесничука недостатки — а у кого их нет, — в целом-то он человек положительный: волевой, решительный, грамотный, думающий, летчик — милостью божьей, командир, повелевать рожденный. А то, что в генералы метит, трудно сказать, хорошо это или плохо: без мечты и отделенным не станешь.