— Не повезло, — поддержал я разговор. — Метили в утку, а попали в собаку.
— Читал сегодняшнюю газету? — неожиданно сменил тему Лесничук. И, не дожидаясь ответа, прочитал: — «Соединенные Штаты форсируют подготовку к войне в космосе. Как сообщает близкий к Пентагону журнал «Авиэйшн уик энд спейс текнолоджи», 1 октября в США приступит к исполнению своих обязанностей военно-морское космическое командование. Его главной целью, отмечает журнал, является «централизация управления космическими операциями ВМС».
В ведение нового командования войдут контроль над осуществлением разведывательных операций из космоса, а также координация действий американских флотов в различных районах мира при помощи спутниковых систем коммуникации и навигации…» Понял? Новое командование еще не вступило в свои права, а над нами уже «Феррет» висит, к берегам авианосец типа «Энтерпрайз» пожаловал.
— Может, их наши летно-тактические учения заинтересовали? — высказал я предположение.
— Может. Все может… Чувствую, накроются мои пятнадцать суток оставшегося отпуска. Так надо в Москву слетать! Ну да ладно, живы будем — не умрем. Готовь плановую. Старичков — на перехват, молодежь — на пилотаж. Ты с Супруном, два по кругу и один в зону, я — ночью с Дровосековым.
Вошел Дятлов. Поздоровались.
— А-а, комиссар, — протянул замполиту руку Лесничук. — Хоть и сердит я был на тебя за позавчерашнюю симуляцию, спасибо вчерашней рыбалкой себя реабилитировал. — Командир был настроен примирительно, и это обрадовало меня — их конфликт создавал дополнительные трудности в решении полковых проблем, сказывался и на наших отношениях: никому не хотелось становиться по какую-то сторону, а занимать нейтральную позицию не всегда удавалось и порой отдавало беспринципностью. — Видал своих подшефных? Очень довольны. Кстати, как ты воспринял идею выступить инициаторами соревнования за полк мастеров боевого применения?
Дятлов сразу насупился, ощетинился и после небольшой заминки — видимо, он не ожидал такого прямого вопроса — ответил негромко, но категорично:
— Рано.
— Рано? — переспросил с усмешкой Лесничук. — Ложка, говорят, дорога к обеду… А завтра будет поздно.
— Тем более зачинателями такого ответственного дела выступать не нам.
— Это почему же?
Усмешка с лица Лесничука слетела, губы плотно сомкнулись, обозначившись тонкой ниткой.
— Потому что кишка у нас тонка, — непоколебимо стоял на своем Дятлов. — Не с кем эту лямку тянуть. А очки втирать… увольте.
— Так… — Лесничук угрожающе встал из-за стола и пронзающе уставился на своего заместителя по политической части. — Значит, у нас не летчики, а дерьмо? Вот не знал, что комиссар такого мнения о своих товарищах-однополчанах.
— Не надо передергивать, Григорий Дмитриевич. — Голос Дятлова хоть и осип, но в нем зазвенели металлические нотки. — Я знаю цену нашим летчикам, и, смею вас заверить, знаю лучше вас. При мне и шары-шпионы сбивали, и воздушного разведчика подловили, и полк в отличных три года ходил. Но это было давно, и от тех летчиков осталось процентов пять, не более. А с кем вы нынче собираетесь пример боевого мастерства показывать? С Неудачиным, Мнацоконяном? Смею вас заверить, из них не только за год — за три мастеров не сделаете.
— У нас есть вот Вегин, — кивнул на меня Лесничук, и в его мимолетном взгляде, мне показалось, я уловил призыв к поддержке, — командир отличной эскадрильи Октавин, снайпер капитан Дровосеков.
— Ну, еще три-четыре фамилии вы можете назвать, — сиплость и металлический звон в голосе Дятлова пропали, и он зазвучал глуше, спокойнее и убедительнее, — а это, считаю я, для инициаторов мало. Слишком это высокая ответственность — становиться правофланговым всех Военно-воздушных сил.
— Ответственности испугался? — Губы Лесничука дернулись в нервной усмешке.
— Не ответственности — срама. Давайте заглянем в перспективу. Два года назад у нас один слабак был, Кураслепов. Теперь уже… — Дятлов поднял руку и пересчитал по пальцам: — Раз, два, три, четыре, пять. Объяснить, откуда они взялись? Думаю, сами знаете. В этом году еще человек пять по замене пришлют. И смею заверить, двое из них, минимум, «на́ вам, боже, что нам не гоже»; это раньше к нам отличники рвались, а теперь почему-то больше на исправление присылают.
Дятлов говорил правду: Кураслепов, Мнацоконян, Неудачин, Супрун прибыли к нам с нелестными характеристиками; первые двое трудно поддавались обучению, двое последних — воспитанию. Да и понятно: кто из командиров отдаст лучших? Мы тоже стараемся при замене в первую очередь освободиться от слабаков и недисциплинированных, а хороших летчиков держим до последнего, пока сами не запросятся. Но от Кураслепова, Мнацоконяна, Неудачина и Супруна так просто не избавишься — они молодые, и на любые наши доводы вышестоящие начальники парируют: «На то вы и командиры, учите, воспитывайте». Так ответил Дятлову и Лесничук:
— На то и щука, чтоб карась не дремал. Будем учить, воспитывать. Ну а самых… Кстати, ты же первый и за Супруна вступался, и за Неудачина.
— Я и сейчас не против них, — отрубил Дятлов. — И не против обучения и воспитания. Я — против авральных, галопных методов. Для обучения и воспитания они не подходят. А ваше предложение, оно заранее, хотим мы того или нет, закладывает порочность.
— Слыхал? — повернулся ко мне Лесничук. — Мы тут с тобой ломаем голову, как повысить боеготовность полка, как поднять мастерство летчиков, а комиссар нам уже и ярлык приготовил: порочный метод. — Лесничук молниеносно распрямился и рубанул ладонью по столу: — Хватит! Дискутировать на собрании будем. Посмотрим, кого личный состав поддержит, тебя или меня.
— Если все объяснить…
— Агитировать? Только попробуйте. Если и впредь вы будете ставить палки в колеса, не посмотрю на ваши прежние заслуги.
Я испытывал такое состояние, какое было однажды, на суде офицерской чести. Но там обвиняли меня, и я, как мог, оправдывался и отбивался. А здесь… Мне были дороги и Дятлов, и Лесничук, оба мои приятели, товарищи по оружию. И главное, оба в какой-то мере правы. Да, выступать инициаторами такого важного и ответственного дела вряд ли мы имели моральное право. То, что полк отстрелялся на полигоне на «отлично», два года не имеет серьезных предпосылок к летным происшествиям, грубых нарушений воинской дисциплины, мало о чем говорит. И Дятлов, и я, да и Лесничук знаем, что предпосылок мы избежали благодаря тому, что таких, как Кураслепов, Неудачин, водим за ручку — при чуть усложненной обстановке самостоятельно в полет не пускаем.
С другой стороны, почему бы не попробовать? Долг инициаторов обяжет каждого служить лучше, ответственнее относиться к делу. Пусть за год мы не сумеем сделать всех летчиков мастерами боевого применения, но большинство из них наверняка могут достичь этого уровня, а остальных дотянем на второй год, греха тут особого нам не припишут…
— Только не надо пугать меня, Григорий Дмитриевич. Разрешите выйти?
— Видал? — кивнул вслед Лесничук, вышел из-за стола и нервно прошелся по кабинету. — Гусь лапчатый! — Лесничук вернулся за стол, но не сел, переложил с одного места на другое газету, бросил на меня сердитый взгляд: — А ты чего молчишь, мой боевой заместитель? Может, согласен с замполитом — рано нам становиться правофланговыми?
А я еще так и не пришел ни к какому выводу и ответил уклончиво:
— Вы оба кипятились и говорили на высоких тонах, а вопрос очень серьезный. Надо подумать, хорошенько все взвесить. И если Дятлов возражает, к его голосу следует прислушаться: замполит у нас — мудрый человек.
— «Мудрый»! — усмехнулся Лесничук. — В Америке говорят: «Если ты умный, почему ты не богатый?» И если он мудрый, почему же до сих пор подполковник?
Вон куда хватил мой командир! Видно, и впрямь он разошелся. Но последняя его фраза задела и меня за живое: значит, и я ничего не значу в его глазах. И я не стал его успокаивать, ответил с не меньшим сарказмом и насмешкой:
— Если бы генеральское звание давали только за ум, у нас бо́льшая половина личного состава полка ходила бы с лампасами. По твоему же умозаключению: разве можно с дураками лезть на правый фланг?
