Выручил меня полковник Мельников. Старший инспектор поздоровался со мной за руку и пошел к креслу, приволакивая ногу и держась рукой за поясницу. Его еще накануне скрутил радикулит, но неотложные дела по расследованию происшествия заставили встать с постели.
— Ну и погодка! — посетовал Мельников. — Ветер с ног валит. Представляю себе, что в океане творится. Вот и попробуй найти его, когда корабли из бухты носу не высовывают. И это по крайней мере дня на три. Самолеты тоже на приколе сидят, так что подкрепления нам ждать пока неоткуда.
— Обойдемся как-нибудь, — сказал Ганжа, и в голосе его прозвучала уверенность.
— Тебе что-нибудь удалось выяснить?
— А тут особым провидцем быть не надо. Спешка никогда к добру не приводила.
— Ты так думаешь?
Ганжа протянул полковнику тетрадь в зеленом картонном переплете.
— Вот посмотрите.
Это была рабочая тетрадь техника самолета. Каждый раз перед полетами мы расписывались в ней, если не обнаруживали неполадок.
Мельников изучал тетрадь с минуту.
— А теперь взгляните сюда. — И Ганжа, раскрыв толстый журнал, указал ему на какую-то запись: я отдал бы многое, чтобы узнать, что там написано. И хотя лицо Мельникова было непроницаемо, по тому, как долго он не отрывал глаз от записей, не трудно было понять — Ганжа вскрыл что-то важное.
— Не разговаривали с техником? — спросил Мельников.
— Нет еще. Приказал дежурному вызвать, а его найти нигде не могут. — Ганжа нажал на кнопку динамика: — Разыскали Парамонова?
— Так точно, — ответил голос в динамике. — Вот в дежурке сидит.
— Давайте его сюда.
Мельников встал и, взявшись за поясницу, прошелся по кабинету.
— Отлетал я свое, отбегал, — сказал он с сожалением. — Быстрее бы разобраться с этим происшествием, и списываться буду. Так что входи в курс дела. Многое будет зависеть от того, как мы тут справимся.
— Ваш портфель меня меньше всего волнует. — Ганжа вздохнул: — Человек погиб. По чьей-то вине…
В дверь несмело постучали.
— Разрешите? — чуть приоткрыв дверь и заглянув, спросил старший лейтенант Парамонов.
— Заходи, заходи. — Мельников остановился посреди кабинета и протянул руку технику.
Полковник был верен своей привычке. Мне невольно припомнилась первая встреча с ним, его подкупающее гостеприимство и речь на суде офицерской чести. Но, странное дело, я не испытывал обиды: наоборот, мне было почему-то жаль полковника, то ли из-за его поясницы, то ли из-за того, что не летать ему больше. А может быть, просто из-за его внешнего вида. С того дня, как Мельников уехал из Вулканска, мы не виделись с ним. Он здорово изменился, радикулит нарушил его былую стройность и состарил; лицо пополнело и несколько обрюзгло, глаза утратили блеск; прежними остались его спокойная уверенность в себе да аккуратность — костюм на нем был все так же отутюжен, без складочки, и все это вызывало к нему уважение.
— Поговори вот с подполковником, — кивнул Мельников на Ганжу и заковылял к креслу. Он, казалось, не собирался принимать участия в расследовании: тяжело опустился в кресло и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза рукой.
Ганжа усадил Парамонова у стола напротив себя и задал первый вопрос:
— Куда это вы исчезли? Все утро вас не могли разыскать.
— Да вот… Туда надо, сюда, — замялся техник.
— Постойте. — Ганжа вдруг резко встал и подошел к Парамонову: — Да от вас, никак, водочкой попахивает?
— Ну и что? — вызывающе ответил техник и нахохлился, как петух перед дракой. — У меня отгул, имею право кружку пива выпить.
— Это какой еще отгул?
— Обыкновенный. Командир дал выходной за досрочный ввод в строй самолета с консервации.
— Вот как? И за сколько вы ввели его?
— За два дня… если не считать ночей.
— Значит, вы и ночью работали?
— Так надо ж.
— Н-да. — Ганжа глянул на Мельникова, но полковник не отнимал руки от глаз, и было не понять, слушает он или дремлет. — И это вы по своей инициативе?
Парамонов скользнул по мне взглядом, и я понял, что мое присутствие мешает ему откровенничать. Я встал.
— Сиди, сиди, — махнул рукой Ганжа. — Тебе полезно послушать своего подчиненного. Не стесняйтесь, говорите все как было и что думаете, — сказал он Парамонову.
— Очень мне надо. Командир полка приказал. — Техник опустил глаза.
— Та-ак. — Ганжа сел за стол и что-то записал. — Вы давно работаете техником?
— Пятнадцатый год.
— Солидный стаж. Скажите, пожалуйста, после консервации обязательно надо менять топливный фильтр низкого давления?
— А как же! — Парамонов приходил в себя, и ответы его зазвучали увереннее. — Самолет долго стоит, ржавчина там всякая может образоваться, мелкие частицы, — добросовестно пояснил он.
— Понятно. — Ганжа оживился: — А засорится фильтр, не будет поступать в двигатель топливо…
— Конечно, — подтвердил Парамонов. — Может, и не совсем, но обороты упадут.
— Так. — Большие выпуклые глаза Ганжи сфокусировались на технике, словно он хотел прожечь его насквозь. — А вы успели заменить фильтр? — вдруг строго и резко спросил он.
— А как же! — удивился Парамонов.
— Когда вы это сделали? — поспешил задать очередной вопрос Ганжа, не давая опомниться технику. Парамонов снова растерялся и ответил без прежней твердости:
— Двадцатого. Об этом в рабочей тетради записано, — для чего-то пояснил он.
— Вот в этой? — Ганжа достал из бумаг тетрадь и показал ее Парамонову. Техник утвердительно кивнул. Ганжа полистал тетрадь и стал читать: — «Замена топливного фильтра низкого давления. Двадцатого мая». Верно. Ошибки здесь не могло быть?
— Никак нет.
— Да, ошибиться трудно, — согласился Ганжа. — Двадцатого, то есть позавчера. — И он взял журнал, который показывал Мельникову. — А вот здесь записано, что на складе фильтр вы взяли двадцать первого, то есть вчера. И роспись ваша стоит. Вчера, как известно, были полеты и вы не успели заменить фильтр.
— Никак нет! — вскочил Парамонов. — Я успел. Вчера получил со склада и сразу заменил. Ведь летали во вторую смену. И я успел. А записал еще позавчера.
— А почему сразу не сказали?
— Так… Простите, я подумал… посчитал — такая мелочь.
Ганжа снова напомнил мне сочинскую историю. Какой железной хваткой держал он тогда дядюшку Сатико с его компанией и как ловко поймал в свои сети техника теперь! Не зря, видно, увлекался он Сименоном, и не зря поручили расследование происшествия именно ему.
Я наблюдал за Парамоновым и видел, как менялся он в лице — то бледнел, то краснел, и на лбу у него выступили бисеринки пота; он беззвучно шевелил губами, словно ему не хватало воздуха. Я невольно восторгался Ганжой, как и тогда, когда он заставил трепетать компанию жуликов, и досадовал на себя. Дятлов, мой уважаемый командир и наставник, не раз повторял, что в нашей командирской работе на первом месте стоит проблема изучения людей. Мне казалось, я достаточно хорошо знал своих подчиненных. Увы, я глубоко ошибался. С Парамоновым ни много ни мало я служу седьмой год и до сегодняшнего дня считал его честным человеком и отменным специалистом, пунктуальным и исполнительным, несмотря на то что в личном деле у него имелось «черное пятно» — выписка из протокола суда офицерской чести. Меня тоже в свое время судили. Бывает всякое стечение обстоятельств, и, судя по протоколу и дошедшим до меня слухам, повод напиться у Парамонова тогда был. После окончания училища он пять лет служил безупречно, мечтал поступить в академию, и ему обещали. Но пришла разнарядка на одного человека, и предпочтение отдали другому претенденту. Вот Парамонов и напился. На суде чести за него вступился Синицын, непосредственный в то время его командир. А уж он-то зря не вступится. С тех пор прошло почти десять лет, и за всю службу в Вулканске я ни разу не слышал нареканий на Парамонова. Неоднократно вставал вопрос о выдвижении его на должность техника звена, но кадровики не соглашались — старый проступок и плюс к этому не имеет высшего образования. Однако в прошлом году, когда Парамонов попал под мое начало, я уломал кадровиков. Тут заупрямился сам Парамонов. «Зачем мне это? — заявил он. — Категория та же — старший лейтенант, а забот втрое больше. Притом не гожусь я в начальники — ростом не вышел».
