Несмотря на усилившийся ветер, дождь и темноту, в два часа успели привязать другие паруса и подготовить к подъему.

В десять часов «Диана» была уже в открытом море, и англичане в погоню за нею не поспели; таким образом кончился плен «Дианы» на мысе Доброй Надежды, продолжавшийся год и 25 дней.

Уменьшив порцию, пустившись далее на юг и далее от всех островов и берегов, остерегаясь всякой встречи и обогнув Новую Голландию[12], «Диана» во весь путь пристала к одному только островку, лежащему в стороне от всякого пути, и затем отправилась прямым путем и пришла благополучно 23 сентября 1810 года на Камчатку.

Мещанин Матвей Герасимов ходил на вольных судах по Белому морю и перевозил хлеб и другой купеческий товар. Бывали у него когда-то и свои суда, но сокрушались одно за другим: беда ровно по пятам за ним ходила. Обеднев, он пошел в шкипера на чужие суда. В 1810 году, когда у нас был разрыв с Англией, он отправился из Архангельска в Норвегию; а что случилось с ним на пути, о том сам он рассказывает так:

«В июле вышел я из Архангельска, на купецком судне Поповых, по имени «Евпл-второй», и пустился с грузом ржи в Норвегию. На «Евпле», кроме меня, был штурман, из отставных флотских, да восемь русских же вольных матросов.

Не доходя до мыса Норд-Kaпa, увидели мы девятнадцатого августа военный фрегат, который подошел, лег в дрейф и спустил шлюпку; она подошла к «Евплу», и офицер кричал что-то на непонятном мне языке; я лег в дрейф, и офицер с пятью матросами взошли ко мне на судно; это были англичане. Они без околичностей стали к рулю и парусам и взяли корабль наш в свое управление. Английские матросы обыскали нас и отняли у меня деньги. Противиться им мы, как безоружные, не могли, да и фрегат английский лежал рядом с нами в дрейфе, а за ним показался еще фрегат.

Меня взяли на шлюпку и представили с бумагами, какие при мне были, на фрегат; но объясниться не могли мы и там: ни они не знали по-русски, ни я по-английски.

Вечером меня опять отвезли на мое судно; там застал я из своих только штурмана, боцмана, одного матроса и юнгу; прочие шесть увезены были англичанами. Зато они на «Евпле» оставили из своих офицера и семь матросов; да с моего судна взят был на фрегат буксир.

До 23 августа тащили нас таким порядком. Наше судно пораздергало качкой, и в нем оказалось до четырех футов воды. Ветер был очень свежий; мы крепко осаживали собою английский фрегат, и потому решился он бросить буксир и приказал своему офицеру, лейтенанту Корбету, идти с «Евплом» в Англию самому, для чего прибавили нам еще двоих из лучших матросов моих.

Таким образом плыли мы, под управлением англичан, еще четверо суток. Тяжело стало у меня на сердце, что идем мы в плен и что пропадет и корабль хозяйский, и товар. Подумав, я стал уговаривать товарищей своих, всего пятерых, избавиться от плена. Матросы согласились, но штурман опасался неудачи и никак не соглашался. Я уговорил товарищей сделать дело без него, оставив также и юнгу нашего, который был болен.

30 августа в 5 часов утра, когда офицер и шесть английских матросов все спали в каюте, а один только стоял на часах, мы подошли тихонько к каюте, заперли ее, заколотили запором, а сами, кинувшись на оплошного часового, столкнули его за борт.

Сделав это, мы пустились при попутном ветре к норвежским берегам. Мы остались, для управления рулем и парусами, всего сам-пять. Англичане, проснувшись, начали всеми силами ломиться из каюты, мы стращали их криком и показывали в угрозу оружие; уходившись и отощав, они стали просить воды и пищи, которую мы им подавали с осторожностью. Долго они, как видится, все еще надеялись выломиться из-под запоров и одолеть нас силой и, даже нашедши в каюте старое долото, сняли его с черенка и как-то ухитрились из трубки его выстрелить. Мы на это стали грозить им ихними же ружьями, которые они по неосторожности оставили при своем часовом, наверху. Наконец мы выморили их голодом и жаждой, и они покорились. Тогда мы затеяли мену: за бутылку воды они передавали нам по две и по три бутылки вина и рому, который остался внизу и был заколочен вместе с пленниками.

В такой нужде и тревоге, а отчасти и в страхе, чтобы семеро пленников наших не вырвались, тогда как у нас почти ничего не было для защиты, да и на штурмана и юнгу не было надежды в помощи, — в такой тревоге достигли мы, наконец, датских берегов, пришедши к приморскому городку Вардгузу. Я съехал на берег, явился к коменданту и рассказал дело наше; здесь я таки мог объясниться, потому что в походах своих по мурманскому берегу наметался в норвежском языке, а он датскому близок.

Комендант прислал со мною на судно унтера и десяток солдат; при них я отпер дверь в каютную. Вышел наперед офицер и отдал мне шпагу свою, кортик и кинжал, а также английский флаг, взятый им с собою для подъема, в случае нужды, на нашем судне. Затем вышли поодиночке и матросы, и всех их датская военная команда приняла и увезла в город. Комендант выдал мне свидетельство в получении от меня пленников; а я, простояв за противными ветрами еще дня четыре, снялся с якоря и благополучно пришел в Колу».

Это показание, подписанное также боцманом Иваном Васильевым и матросами Петром Петуновым, Федором Пахомовым и Михайлом Сусловым, подал Герасимов Кольскому городничему, представив свидетельство об отдаче семи пленников своих, и просил позволения выгрузить рожь, которая от большой воды в трюме подмокла.

Государь пожаловал мещанину Герасимову солдатский Георгиевский крест за смелость, решимость и храбрость его. Флаг и шпага английского офицера, отобранные вначале у Герасимова, были ему опять выданы начальством — для хранения на память этого подвига у себя и у потомков своих; кортик же хранится и теперь в артиллерийском арсенале архангельского порта.

Лет шесть уже боролись греки с турками и хотя были гораздо слабее, но все еще держались. Турки принялись душить и резать их, где могли одолеть, поголовно. Государи русский, английский и французский условились кончить дело это и потому, приказав посланникам своим переговариваться в Царьграде, в то же время выслали по эскадре в Средиземное море, к греческим берегам, чтобы понудить турецкого адмирала к перемирию с греками, до окончания переговоров.

Турецкий адмирал, Ибрагим-паша, стоял в это время с флотом в наваринской гавани; ему объявили требование трех союзных держав, и он дал слово остаться в гавани и выждать повелений султана. Чрез несколько дней, он, видно, одумался и вышел было со всем флотом в море. Но английский адмирал принудил его воротиться, войти опять в наваринскую гавань и стоять там, как обещано было, на якоре. Неохотно покорился этому Ибрагим-паша, но, не решаясь противиться, думал объехать нас на кривых: в досаде, что его заставили воротиться, он высадил в Наварине[13] войско на берег и пошел сам с ним опустошать греческую землю, грабить, жечь и резать. А надо сказать, что город, крепость и гавань Наварина были уже до этого в руках у турок, а вся земля вокруг населена греками. Вот Ибрагим-паша и думал: пусть же караулят меня с моря, а я тем часом позабавлюсь на берегу.

Между тем подоспели и французская и наша эскадры: наша — под начальством контр-адмирала графа Гейдена. Три эскадры соединились, и главное начальство принял английский адмирал Кодрингтон, как старший в чине.