Был тот гетман из христианских детей, хорват родом, старик, лет уже 90, горячий человек к своей вере, и до нас добр, но в должности своей престрогий; сам присматривал за стражами, часто приходил в башню и приказывал каждый день осматривать у всех кандалы. Ежедневно стражники осматривали нас по всему телу и все платье наше переглядывали, не найдется ли у кого нож либо пила; гетман, имея перед собой пример прежнего, повешенного аги, не давал себе ни малейшей ослабы в надзоре. На другой же день рано поутру вывели нас одного за другим из башни, велено было каждому заковать ноги в огромные железные кандалы и потом опять погнать нас в башню. Тут вложил Бог добрую милость ко мне в душу одному из стражников, потурченному хорвату, и он мне шепнул совет, чтобы я выходил последним из башни. Всем моим товарищам наложили на ноги кандалы и отослали их назад в башню; тогда и я, как был, в рубашке, только сукня накинута на плечи, приведен был к аге с его советниками; тогда, обратясь к ним, хорват сказал: «Кандалы все вышли, больше нет». Услышав те слова, ага приказал было отвести меня в башню без желез, но советники стали возражать ему, представляя, что я, хоть и молодой человек, все-таки могу себе и товарищам быть пособником в бегстве из тюрьмы и сам-де он знает, как бы потом не пришлось отвечать за недосмотр. Ради того порешили они заковать и меня, а как недостало кандалов, то надели мне два круга железных на обе ноги и закрепили цепью; все-таки легче было мне тащить на себе цепь, нежели кандалы, и можно было вольнее протянуть ноги. Так и я должен был с горем тащиться в башню вслед за своими товарищами.

Наступал уже третий день, а нам не давали хлеба и никакой пищи; мы послали просить к себе агу своего и спрашивали, что хотят с нами делать. Третий день уже у нас ничего во рту не было, и если хотят голодом морить нас, то пусть лучше бросят в море и утопят, чтобы по крайней мере разом избыть нам от беды своей. Видя, как мы пред ним горюем и плачем, возымел он сам такую жалость над нами, что и у него слезы капали из очей. И сказал нам так: «Жив есть Бог и великий Магомет, пророк Его, что не от моей воли такое тяжкое и мрачное вам заточение. Не могу надивиться, как они заперли вас в тюрьму и не дали мне никакого приказу, как дальше поступать с вами. Не думаю никак, чтобы хотели они уморить вас голодом: в таком случае не посадили бы вас сюда с другими невольниками, а заперли бы в подземелье, куда сажают турок на голодную смерть. Сейчас поеду нарочно в Константинополь, узнаю, что мне дальше с вами делать, и вам дам знать». Тут мы все со слезами стали целовать ему руки, ноги и одежду, поручая себя ему, и с великим страхом ждали его возвращения.

Вернувшись из Константинополя перед вечером, он обнадежил, что не уморят нас, и известил, что по просьбе его назначено нам от паши на прокорм по три крейцера на день. Притом еще сказал, что долго придется нам ждать, пока выдадут деньги, так как жалованье за службу дворянам и военным людям выплачивается по четвертям года, и нам в тот же срок будут отпускать наше положение, и потому до тех пор надо употребить какой-нибудь способ для нашего продовольствия. Он распорядился так: зная, что неоткуда нам достать денег, добрый человек, поручился за нас перед хлебником в том местечке при Черной башне, чтобы каждому из нас давали по два ломтя в день, а он будет уплачивать деньги за тот хлеб через каждые три месяца. Как сказал он, так и исполнил: платил хлебнику каждую четверть, а третий крейцер удерживал в свою пользу за хлопоты; и так больше двух крейцеров на день не хотел давать нам, и то мы должны были принимать с благодарностью. А как нельзя было пить морскую воду, то приносили нам хорошую ключевую воду с горы, за несколько верст от местечка, и давали всем две кружки на день, так что мы едва могли утолить жажду, ибо в тюрьме у нас бывал жар нестерпимый; из-за той воды бывали у нас часто ссоры между собой, когда один выпьет больше, нежели другой. И для того чтобы всем была ровная мера, придумали мы употребить работу; научившись вязать, складывались по пяти и по шести человек вместе: один прял бумагу, другой сучил нитки, третий вязал и так далее. Так заработали мы себе кое-какие деньги, либо продавали свое вязание, либо присылали нам за него муки, масла, хлеба, уксусу и несколько аспров. Тогда, сложившись все вместе, купили мы на каждого человека по особливой кружке и большую деревянную посудину, куда ставили свои кружки, и как только принесут воду, наполняли свои кружки, один за другим, по очереди. А если затем оставалось еще воды в посудине, то по очереди брали оттуда воду через день, и каждый держал свою воду до нового приносу.

Еще купили мы себе большую корчагу, обмазали ее глиной, которую достали нам стражники, и устроили себе вроде печки. Из вязальной казны купили еще углей и мех и, сложившись по пяти и по шести человек в товарищество, копили воду. Когда накапливалось несколько кружек, каждый по очереди должен был в тот день варить кушанье: взявши ломтя два-три хлеба, крошил в воду, разводил огонь, варил кашу и готовил кушанье своим сотоварищам. Что все навязали чулок и рукавиц, должен был выпаривать в горячей воде, а когда бывало ее достаточно, мыл рубашки, — и все сидели в это время голые, иной раз мыл всем головы; и так кому приходилось, тот целый день был хозяином, а потом передавал очередь другому. Превкусная бывала каша, когда удавалось иной раз достать деревянного масла, тогда, после масляной каши, мы пальцы себе облизывали; иной раз бывало у нас хлеба до сытости, иной раз целый день до вечера доводилось сидеть без пищи; иной раз, когда видели, что есть еще у нас вода, не приносили ее дня по два, — и так жили мы тем, что нам сделают из милости. И ничего не давали нам даром, без денег, кроме соли, потому что ее было в крепости несколько полных подвалов; лежала та соль с той поры, как султан Магомет осаждал Константинополь и наполнил ту крепость всяким провиантом; той соли ага присылал нам вдоволь.

Когда привыкли мы к ужасной тьме в тюрьме своей и когда устроили у себя такой порядок, достали мы несколько латинских и немецких книг, как-то: библии, песни и другие книги для чтения. Когда сменялась наша стража, мы знали, что день начинается; тут запевали мы хором утренние гимны, читали из библии и молились Господу Богу о своем освобождении и о помощи витязям христианским против турок; потом каждый принимался за свою работу и целый день работал. А вечером, когда пересматривали у нас оковы, запевали мы вечерние гимны: знали, что ночь пришла, и, помолившись, отходили ко сну либо несколько времени читали еще при свете. Великое было нам утешение в том, что достали мы те книги и могли читать их.

Турки хотя и смеялись нашему пению и моленью, но не препятствовали нам и сами не забывали своего моленья, когда наступал час его. А мы, бедные невольники, видя, что нельзя нам избыть беды своей, утешали друг друга, и одна только оставалась у нас надежда — дождаться ночного покоя; и так, во всем предав себя Господу Богу, сносили мы терпеливо тьму, голод, смрад и ужасную нечистоту. Некуда было выходить нам, кроме одного угла, где выкопана была большая канава, туда ходили все вместе и должны были промывать нечистоты водой. Оттого стоял у нас такой смрад, что турецкие стражники иной раз не могли переносить его, но зажимали себе носы, когда обходили нас, и крепко ругались; но мы смеялись уже над ними, потому что стали сами нечувствительны к этому смраду, привыкнув к нему.

Ах! Каково было нам вспоминать о милой нашей родине! Какие обеты давали сами в себе, если только Бог поможет нам вернуться к своему народу, — жить во всякой добродетели! Сколько раз, вздыхая, желали быть поденщиками в работе у своих ближних, как бы мы тогда зарабатывали себе хлеб и досыта бы наедались. Вспоминали мы и прежнюю роскошь с прежним житьем своим, и горевали, и от всего сердца сожалели, что не умели в ту пору ценить дары Божии. Хотелось нам очень узнать, живы ли родные и друзья наши. Был у нас знакомый, один выслуженный невольник в Галате; и так, навязав чулков, рукавиц, кошельков и турецких шапочек, послали ему через одного из своих стражников, чтобы продал на деньги, и вложили секретно письмо, прося переслать его через Венецию в Прагу. Во всем том он и послужил нам верно, выручив деньги, накупил нам провизии и бережно переслал в Прагу наши письма; и от меня письма три дошли до покойного пана Адама в Градчине, главного бурграфа пражского, моего покровителя, который помогал мне на отъезде в Турцию; в них извещали мы его милость о нашем заточении и о некоторых тогдашних делах турецких и ждали от него какой-нибудь помощи.