Вообще в Константинополе ездили мы свободно на прогулку куда бы ни захотелось, в прекрасные сады греческие и турецкие, пользовались всякими удовольствиями и могли доставать за деньги все, чего только сердце хотело. Мы сами доставали себе в море устрицы и всякие раковины и давали готовить их; на островах здесь всякая водяная птица, множество журавлей — тут стреляли мы птиц всякого рода. Словом, было как царское житье, без всякого недостатка; так жили мы с лишком год, так что нам и домой не хотелось, и желали того только, чтобы такое веселое житье продолжалось у нас до смерти.

Вот что случилось при нас в Галате, городе, лежащем против Константинополя. Сын известного греческого купца, молодой человек, красавец собой, захотел жениться. Полюбилась ему дочь другого греческого купца, девица лет 16-ти, красавица; сговорившись с родными ее и ближними, получил он согласие, и уже день был назначен для брачного торжества. Жених, хотя устроить получше угощение для приятелей, задумал поехать сам на лодке своей за хорошим сладким вином на остров Кандию и, простившись с родными и с невестой, спокойно пустился в море. Между тем греческие христиане готовились к какому-то большому празднику, и жены их, в том числе и та невеста, отправились мыться в свои бани. Надобно знать, что все турецкие женщины не иначе выходят на улицу, как закутанные, и на лбу у них широкая повязка спускается на глаза пальца на два, так что они могут видеть каждого, а их никто узнать не может. А христианские женщины-гречанки не ходят в такой закуте, как турчанки, и не закрывают лица, а только покрывают голову платком, так что все могут в лицо их видеть.

Итак, эта несчастная красавица невеста, идучи со всеми в баню, не чаяла себе никакой беды и, не закрываючи лица, беззаботно, как молоденькая еще девочка, поглядывала во все стороны. В это время ехал от двора султанского самый главный чаус, с большой свитой служителей, в великолепные сады свои, которых было у него несколько у самого моря; увидел он ту невесту и, прельстившись на красоту ее, крикнул громким голосом: «Гай, Гай прерусел киси гай гай!» (Какая прекрасная, чудесная девица!), тут же соскочил с коня, руку ей подал и стал расспрашивать, куда идет и чья она дочь? Она, увидевши такого важного и старого турка (ему было уже около 80 лет), ускользнула от него, укрылась между женщинами и ничего ему не отвечала; но другие женщины из учтивости объяснили ему, что идут они в баню, а девица эта невеста и кто ее родители. Он, хотя еще хорошенько посмотреть на нее, сказал, что хочет проводить ее, в чем не могли они ему препятствовать. Он пошел, и все смотрел на нее, и, чем дальше шли, тем больше к ней приставал с своей лаской, наконец, проводив их до бани, потрепал ее и сказал: «Алла, сакла, сенибенум дзанум!» (то есть «Храни тебя Боже, душа моя!») — и, сев опять на коня, поехал своей дорогой.

На другой день рано утром приехал этот старый к отцу девицы и стал наедине говорить ему, чтоб он отдал ему дочь в жены, обещая назначить ей богатое вено и облагодетельствовать родных ее. Отец старался уклониться от этого требования, сказывал ему по истинной правде, что дочь его помолвлена и назначен уже день свадьбы, и униженно просил его, чтоб не прогневался: «Я-де человек простой и не стою того, чтобы мне породниться с таким вельможей и отдать дочь свою ему в замужество». Выслушав те речи, турок сказал: «Такая красота не то что мне достойна, а достойна того, чтоб сам султан полюбил ее; оттого я и прошу тебя, отдай мне дочь свою». Однако ж отец продолжал возражать, что он уже отдал дочь свою другому и что уже нельзя того переменить по христианскому обычаю; тогда турок, разгневавшись, сказал: «Так я тебе покажу, можно ли то переменить или не можно». Прямо от него поехал он к султанскому двору и, выпросив у султана позволение взять в жены христианку, тотчас велел взять отца и мать той невесты и посадить в тюрьму, а к девице велел приставить в доме у нее крепкую стражу; затем, созвав своих приятелей, стал готовить свадебный пир, а к ней в дом послал женщин-турчанок с богатыми материями и женскими уборами, и они столько ей наговорили, что она мало-помалу склонилась к мысли быть его женой. Тогда выпустили из тюрьмы отца и мать ее.

В женитьбе у турок такой обычай. Когда какой молодой человек хочет жениться, он не сам ищет себе невесту, а через посредство знакомых женщин; когда те ему скажут, где есть хорошая, красивая и богатая девица, он не может смотреть ее, являться в дом к отцу и действовать явно; и ежели б он где ее в лицо увидел, явно и не в порядке, то у турок считается за великий грех. Только наши янычары нам сказывали, что сама девица у турок не вытерпит, чтобы не дать знать о себе своему любезному или с ним перемолвить слово, когда не явно, то тайно. Обыкновенно при домах здесь бывают сады, а в садах открытые беседки или сени, где женщины занимаются вышиванием ручников и платков; а если у девицы в своем доме нет такого устройства, то идет в дом к своей приятельнице и уговаривается с своим любезным или с женщинами, его посредницами, о том, где он в ту пору будет. На тех сенях и садится она, разрядившись как можно лучше, и занимается будто своим вышиванием, и распевает песни, как будто ничего об нем не ведает. Если же проведают, что полюбилась она с молодым человеком, всячески стараются тому способствовать. А когда она понравится жениху, он входит в переговоры с родителями и с ближними людьми, и когда получит от них согласие, назначают когда быть свадьбе, он объявляет, сколько дает ей вена, и дарит разные подарки, и она должна объявить, сколько ему приносит; все то записывается у судьи в книги.

В день, назначенный для брачного торжества, прежде всего жених посылает за невестиным имуществом и пожитками, — если она богата, множество верблюдов и мулов, — на них накладывают все, что она ему приносит, и покрывают красивыми коврами, а у самых богатых везут в красных нарядных чехлах. Потом, когда все уж готово, жених делает угощение или обед приятелям своим, мужчинам — в особливом доме, а женщинам в своем либо в доме у отца своего. После кушанья жених с своими приятелями садятся на коней, а женщины — в повозки, а за невестой посылается красивый иноходец, как только можно изукрашенный: грива у него переплетена золотом, и седло и все прочее в самом лучшем наряде; его ведет один молодец, а четверо других несут балдахин, великолепно убранный (богатые употребляют большие деньги на это убранство); так все, порядком, отправляются за невестой. Жених подъезжает с трубами, с бубнами и иной музыкой к дому невесты и, сойдя с коня, входит в дом, где собраны гости; тут должен он съесть что-нибудь и выпить шербету; тогда отец невестин, взяв ее за правую руку, передает в руку жениху и его увещает, чтобы ласков был к ней. Тут сейчас подходят те четыре молодца, пятый ведет иноходца, трубачи трубят, музыка играет, невеста садится на нарядное седло, и один ведет коня под ней, а четверо несут над ней балдахин. Вслед за ней едет, тоже на коне, ближняя ее служительница, только без балдахина, и коня под ней не ведет никто. А впереди у невесты несут шесть превеликих свечей восковых, одни высокие и другие пониже, в подсвечниках, и те свечи расписные, украшены золотом и разными цветами. Жених со своими и невестиными провожатыми едут впереди, посреди между ними невеста, а вслед за ними женщины, и все едут с радостным видом, кони под ними пляшут. По приезде к женихову дому, жених сходит с коня, вводит невесту в дом и оставляет ее с провожатыми женщинами, а сам уходит в другой покой со своими приятелями.

Так и помянутый чаус ехал к дому того христианина за невестой с пышными проводами: приятели его на конях, и женщины в повозках, и все происходило, по обычаю, со всем великолепием, лошаки везли богатые подарки в красных сафьянных мешках, покрытых коврами, а невеста ехала из отцова дома к жениху на чудном белом как снег коне, под балдахином, с громкой музыкой и с превеликими свечами. Говорили тогда, будто она потурчилась, и за то дал ей тот чаус дом богатый на житье (других, кроме нее, жен у него не было), множество прислужниц и всем богато одарил ее.