24-го числа, до отъезда нашего из Белграда, возникли неудовольствия между паном послом и капиджи-пашой, который к нам был приставлен, потому что он должен был по уговору снабжать нас достаточным продовольствием, но того не исполнял и дурно нас продовольствовал, а искал своего прибытка. По этому случаю хотел пан посол отправить ездового в Будин и паше на него пожаловаться; однако тот капиджи, зная вину свою и имея в таких делах хитрость, так устроил, что не могли мы и за большие деньги достать ездового. За это пан посол на него сильно гневался и грозил ему, что если он не станет лучше продовольствовать, то будет на него жаловаться при дворе турецкого цесаря. Этой угрозы испугался капиджи и обещал, что за все вознаградит нас и впредь будет доставлять нам доброе продовольствие.

В Белграде изготовили мы себе все, что нужно было для сухопутного путешествия, и 27 числа, снявши с кораблей венские наши повозки с конями, сели в те повозки и поехали сухим путем от Белграда в Константинополь. По левую сторону на дунайском берегу остался за нами замок Смедерево, где было некогда пребывание сербского деспота, и в тот же день мы приехали на первый ночлег в Исарлак, или Малую Полянку[1184].

28-го числа встретился нам по дороге новый чиновник паши будинского, называемый у турок дефтердаром. Должность его состоит в том, что он держит у себя денежную казну своего начальника и выдает по его приказу на нужные потребности. Ехало при нем несколько турок на конях, а за ним 5 молодцов, которые несли его копья и прочее оружие, потом верблюды, несколько мулов и повозка с его женами. К вечеру приехали в Великую Полянку и там первый раз имели ночлег в турецкой гостинице возле своих коней, так как в простейших гостиницах нет иных лучших покоев.

Здесь, кажется мне, у места сказать о тех турецких гостиницах, или караван-сераях, в которых мы по дороге останавливались: они достойны примечания. Это большое строение, больше в ширину, нежели в длину, и в середине устроено широкое ровное место, на котором проезжие люди складывают свою поклажу и ставят верблюдов и мулов своих. Вокруг этого места идет пристенок, вышиной около 3 футов, точно лавка приставлена к стенам, на которых держится все строение. Поделаны тут огнища и печи, на которых проезжие люди готовят себе кушанье, а от верблюдов, мулов и коней ничем иным они не отделены, только этим пристенком; да и коней своих привязывают они к пристенку так близко, что скотина тут же возле них держит свою морду и стоит перед своим господином, когда он греется или ужинает, точно служитель, готовый и на службу, и сама ест корм из дорожной посудины, так как нет у них тут устроенных ясель; так близко та скотина стоит к господину своему, что может прямо из рук у него брать хлеб, или яблоко, или иную пищу. На том пристенке проезжающие стелят себе постель таким образом: сперва кладут ковер, который берут с собой в дорогу для этой надобности, и привязывают на конь; потом на ковер стелят свой таламан, или сукню, вместо подушки кладут конское седло под голову, а длинной подбитой сукней, в которой обыкновенно ходят и ездят, покрываются на ночь, вместо одеяла. Уложившись таким способом, спят так любо, что никаких пуховиков не нужно. Ничего тут не бывает тайного, все делается въявь, и разве кто пользуется ночной тьмой, когда хочет укрыться от чужих очей.

Таковых гостиниц много в Турции, только наш пан посол не рад был иметь в них ночлег, оттого что, куда мы ни приезжали, все бывшие тут турки очи на нас выпяливали и дивились нашим обычаям да и оттого еще, что и от людей, и от скотины смрад бывал немалый. Поэтому везде мы высматривали, нельзя ли устроить пану нашему ночлег в какой-нибудь христианской хижине, но тут место было так тесно и узко, что часто негде было и маленькую кровать поставить. А когда пан посол где-нибудь устраивался, мы сами располагались на ночь на повозках, под повозками и где только могли, на коврах и постилках. Кое-где ночевали мы в турецких госпиталях (странноприимных домах): они изрядного строения, крыты оловом и для дорожных людей очень удобны, потому что в них есть всегда много пустых комнат, которые ни для кого не заказаны, а отворяются равно для всякого и для христианина, и для жида, и для богатого, и для бедного; тут обыкновенно останавливаются в дороге паши, санджакбеки и другие турецкие господа; в таких госпиталях мы очень хорошо и покойно проводили ночь и высыпались вдосталь. В тех госпиталях, по заведенному обычаю, турки дают и пищу всякому, кто туда приедет; когда придет время к ужину, один из госпитальных приставников несет кринку, или большое блюдо, круглое и плоское, только по краям приподнято пальца на два, а на блюде стоит полная миска вареной каши, ячменной или рисовой, и большой кусок баранины; вокруг миски несколько хлебов, а иногда еще приносят миску меду в сотах. И нам тоже подавали, только пан посол не решался кушать, но мы, как у всех в нашем обществе были здоровые желудки, не отказывались, и нам приносили и другую, и третью миску. Что приходилось по вкусу, то мы ели, а поевши, давали служителю по нескольку аспров; также давали мы денег и всем нашим туркам, которые с нами ехали. Проезжий человек может даром пользоваться таким угощением три дня, а потом должен выехать до другой гостиницы. Эти госпитали имеют большие угодья и доходы, ибо знатные и набожные паши и знатные господа турецкие дают деньги на такие заведения, укрепляют за ними доходы и, покупая имения при своей жизни, отказывают им по смерти немалые денежные суммы.

29-го числа приехали мы в Будиссин — простая деревня и гостиница не очень хорошая. Тут встретили мы шестерых христиан, взятых турками в Весприне в Венгрии: их вели в город Софию на рынок для продажи. Вечером пан посол потребовал себе четырех чаусов, или комиссаров, и при янычарах объявил им, что ему доставляется негодное продовольствие, тогда как от паши будинского дана была капиджи-паше на расход немалая сумма денег, и что он долее не хочет терпеть, чтобы люди его морились голодом. Затем велел принести к себе сундук, в котором везены были наличные деньги для турецкого цесаря, приказал при всех открыть его и вынул один кошелек, в котором лежало около 200 коп мейсенских; на эти деньги приказал купить провизии и всего нужного и сказал, что будет жаловаться турецкому двору на того капиджи-пашу и деньги будут с него взысканы или с того, на кого он вину сложит. И чаусы ничего на это не возразили, только подтвердили, что капиджи поручено снабжать нас всем нужным продовольствием. На этом же пути, подалее, указывали нам турки с высокой горы развалины моста Траяна, цесаря римского.

30-го числа приехали мы в Ягодню, большое и красивое село. При самом въезде в него стоит прекрасная турецкая мечеть, крытая оловом; есть тут и большой караван-серай, где мы поставили своих коней, но сами не хотели оставаться в тамошнем смраде, а ночевали у крестьян. Против нашей гостиницы был другой турецкий храм, а перед ним выложенный белым мрамором бассейн, в котором турки, по обычаю своему, моются и очищаются, прежде чем войдут в храм: где бы они ни молились, если не помывшись молятся, то нет в молитве их святости. Также и обувь оставляют у храма и входят в него босиком. Трудно поверить, какую чистоту они наблюдают в тех храмах. Ни паутин, ни всякой иной нечистоты они не терпят, христианину не позволяют ни за какие подарки войти в храм, пса или иную скотину не пускают. Они входят в храм, сняв обувь, с великим смирением и унижением, ложатся распростершись наземь, целуют ее и молятся в таком сокрушении, как бы Бога перед собой очами видели. Никто не двигается и по храму не проходит, друг с другом не разговаривают, и ничего не слышно, кроме молитвенного сокрушения. Во всех храмах пол покрыт коврами или рогожами, на которых, по обычаю, стоят голыми ногами или на коленях или сидят, скрестив под собой ноги. Никакого сморканья и плеванья не слышно: все то они за великий грех считают. Если бы кому случилось невольно и забывшись харкнуть или плюнуть на землю и т. п., тотчас бежит вон из храма и очищает себя омовением. Коротко сказать: эти поганые своим благочестием превосходят нас, христиан, а мы, имея познание истинного Господа Бога всемогущего, должны бы во дни и в нощи восхвалять его святую милость, что пришли к правому познанию, и больше иметь усердия во святых молитвах.