Есть еще в том краю другие две, такие же круглые купальни, в которых могут мыться и прохлаждаться больные, слабые и недостаточные люди. Из этих котлов, или ванн, каждую ночь вода выпускается, место вымывается дочиста и на утро напускается чистая вода, за чем смотрят начальные турки, а если проведают, что банщик в чем-нибудь не соблюл чистоты или что не спускает воду каждую ночь, то он подвергается жестокому наказанию. Это я своими очами видел в Константинополе, где один банщик, против того дома, где мы жили, в султанских банях уличен был в том, что давал людям ручники не чистые, и субпаша, верховный у них судья, приговорил его к такому наказанию: велел дать ему тысячу палочных ударов, именно: по спине двести, по пятам триста, по задней части двести и по брюху триста ударов, так что он после наказания весь вздулся и распух, и нельзя было распознать в нем человеческого вида. Иному может показаться, что это неправдоподобно и выдумано, но это точно так, и я еще в другой раз, когда был в неволе, видел, как одному немцу давали тысячу ударов, о чем буду ниже рассказывать. Об этих банях, как они прекрасно устроены и в какой чистоте содержатся, я описываю потому, что в Сербии и во Фракии, да и во всем турецком государстве, несчетное количество бань и наблюдается в них великая чистота. Турки, соблюдая закон своего Алкорана, ежедневно моются, и жены при свадьбах себе выговаривают, и при них остается полная свобода, чтобы мужья не запрещали им ходить в баню, так как и у пророка Магомета в законе сказано, что жены в особенности должны соблюдать чистоту.

14-го числа была пятница, который день турки святят, как мы у себя неделю (воскресенье), и мы видели, как паша с великой славой ехал в мечеть. Впереди ехало около 300 янычар, потом много чаусов и несколько сот спагов, то есть наездников, а за ними сам паша ехал в суконном золотом шитом наряде; часа с два оставался он в мечети и потом возвратился домой тем же порядком. После обеда ходили мы наверх в город, который вместе с замком стоит на горе, по правому берегу Дуная; в городе есть старинные венгерские здания. Долго было бы описывать тот город; я скажу только о том, что сам видел. Город Будин лежит в веселом и необыкновенно красивом месте, в богатой и плодородной стране, на верху скалы, которая с одной стороны покрыта виноградниками, а с другой спускается к Дунаю, текущему мимо города, а на противном берегу Дуная виден город Пешт. За ним и около него лежит широкая и далекая равнина, на которой бывало избрание венгерских королей. В предместье у Будина в прежнее время было много знатных домов, королевские дворцы и первых вельмож; но все они теперь в разрушении и в упадке, а кое-где еще держатся с подпорками, и там живут одни турецкие солдаты. Эти солдаты не получают жалованья на дневное себе пропитание и, не имея ничего, не имеют нужды устраивать себе домашнее жилье, а довольствуются немногим, лишь бы найти угол, где можно в сухом месте поставить коней и постлать себе ложе. И во всем турецком государстве мало найдется устроенных домов и дворцов, разве в больших городах у пашей и у главных начальников — только у них есть изрядно выстроенные и убранные дома, простой же народ живет обыкновенно в хижинах и шалашах. Большие господа и паши издерживаются на сады, на бани, на красивых коней, на жен, на платье, а прислуга их сама устраивает себе дом для помещения.

Однажды, когда мы шли в городе мимо турецкого храма, увидели десятерых турок, как они, собравшись в круг, держали друг друга за руки, а в середине круга стоял их священник. Все они, вместе обернувшись в круг, кричали одно: аллах, аллах! — точно: Боже, услыши нас, — таким громким голосом, что далеко было слышно, и так долго, что осипли все. Турки верят, что если кто в том крике уснет и что ему привидится, то будет пророчество, которое в свое время оправдается и выйдет на деле.

Тут же в городе зашли мы и в христианский костел, где проповедник кальвинский отправлял богослужение. При том костеле есть высокая башня с колоколами, куда всходят по 150 ступеням, а звонить в колокола не смеют. На той башне есть часы боевые — первые, какие мы видели в Турции и последние: у турок вообще не бывает часов (кроме малых боевых, которые посылают им купцы христиане), и обращаться с ними не умеют. Иные правят день по солнцу, а ночь по месяцу, а в городах есть у них талисманы, то есть священники, или капелланы, которые размеривают часы дневные мерками воды, и поэтому, считая время, кричат громким голосом с высоких круглых башен, стоящих при костелах, и зовут людей к службе Божией, вместо звону, в костел.

В первый раз поднимается крик с башни на рассвете; во второй раз скликают народ в середний час между восходом солнечным и полуднем; в третий раз — в полдень; в четвертый — по вечеру, и в последний раз — на закате солнечном; притом возвышают они голос изо всей мочи и, когда кричат, сами уши себе затыкают. В Константинополе, где вообще живут люди в неге и в праздности, талисманы, или священники, семь раз в день созывают народ к моленью, но к нему обязываются только дворяне, начальные люди да купцы, а не ремесленники, которые неповинны, кроме доброй воли, совершать моление чаще пяти раз в день. А не может кто в храме молиться, тот молись где хочет, в доме у себя, на работе, в поле, где его застигнет священнический крик. Крики эти похожи на то, как у нас кричат погонщики волов или как жиды у себя в школах; кто сам не испытал, тому трудно и поверить, как далеко слышен бывает этот крик. В другой раз, когда мы ходили осматривать город и потом возвращались назад к судам, видели того валашского отступника, который себя потурчил, как его провожали в город турки в великом собрании: впереди него около 300 турецких солдат с длинными ружьями — они выражали свою радость, а некоторые стреляли; за ними ехало несколько всадников, по-видимому из начальных людей; потом шло пятеро знаменщиков с красными знаменами; затем шла неблагозвучная турецкая музыка с дудками, гуслями и кобжами, и наконец сам несчастный отступник валах на красивом коне; возле него с каждой стороны по одному — начальные турки, а он в середине, и был на нем кожух, красной материей крытый, на лисьем меху, на голове турецкая шапка с перьями, в руке держал стрелу и один палец поднял высоко кверху в объявление своей турецкой веры. В заключение ехало несколько трубачей, которые без перерыву трубили, потом до трехсот турецких гусар, в полном наряде и вооружении; они то скакали, то поворачивали коней и делали разные движения в изъявление великой радости. Доехав до городских ворот, остановились в них с великим криком, а кричали три раза все вместе: аллаха, илляса, Мугамет резулах, то есть един Бог истинный, и кроме его нет Бога, и Магомет верховный пророк его, — чинили исповедание веры и по три раза выстрелили; потом опять тем же порядком проехали мимо наших судов; все это выделывали они, без сомнения, нам на зло и на досаду.

Сказывал нам один чаус, немец из Аугсбурга родом, который также несколько лет тому назад потурчился, что паша тому валаху коня подарил и назначил ему в жалованье по 20 аспров на день. Только это вещь невероподобная, чтобы он ему назначил такую большую дачу: и между янычарами первые люди не получают такого большого жалованья, а другие нас уверяли, что этому человеку через год едва достать себе хлеба на пропитание. А может быть, тот чаус нарочно нам рассказывал, не соблазнится ли его речами кто-нибудь из нас, чтобы перейти к туркам; но, слава богу, избавил нас Господь Бог, того не случилось.

После обеда пошли мы осмотреть замок будинский; у первых ворот стояло несколько солдат на карауле. Пройдя мимо них, вышли мы на прекрасную четвероугольную площадку, где по обе стороны расставлены были пушки, всего тридцать, да на земле лежало их двадцать без колес, в числе тех тридцати иные были такие огромные, что человеку можно было влезть в них. Турки нам о тех пушках сказывали, что они привезены в Будин, когда взят был Сигет, оттуда. От той площадки вышли мы через другие ворота на другую площадку, а затем еще через третьи ворота на третью площадку. На той третьей площадке сделан прекрасный бассейн, куда вода снизу поднимается восемью трубами, но, когда мы были, воды не было. Внутри того бассейна есть надпись немецкая старая, высечена старинными буквами, и герб австрийский. Оттуда, поднявшись на гору, прошли мы в прекрасную пространную галерею и по ней в круглую комнату, где была некогда церковь короля Матвея; а из той церкви ход в другую комнату, в которой король Матвей Корвин имел свою библиотеку, и в ней на стене написан ход светил небесных с планетами и против них два созвездия, а внизу написаны стихи: