Осмаго того дня иулия, вышедши из костела, ели есмы в монастыре, откуду, понеже утра имели есмы в путь исходити, шли есмы прежде к кадому (do kadego), простилися с ним, и чтоб нам дал янычара в путь, просили; высыпали есмы пред него два цекины денгами, но токмо он две сайны (dwa sainy) взял, а досталные нам отдал. Но хотя тот кадый есть турченин, однакоже доброй человек, а[579] не лаком, еже турком вродително[580] есть; дал нам янычара, и идохом с ним того же часа к воротам Красным[581] (ad portam Speciosam, do bramy Ozdobney), о которых глаголют Деяния Апостольские.
Те врата суть великие, зело высокие, к которым чрез неколико ступеней вступают, якоже и нам вступити поволено, но за порог итить заказано, для того, что двор Соломоновыя церкви близь есть. Зело желал того, чтоб изблизу тот двор видеть. И вошли есмы в дверцы на-право в переулок, которым ближайший до костела путь. Двор же оный тесен есть, едва 40 лактей. Оттуду зело добре видеть было в церковь Соломонову[582], который[583] знатно, что изряден и зело пресветлы[й] есть, имеет горящих лампад во внутри зело много. Когда есмы у тех там (u tejtam bramy) ворот смотря стояли, турки смеяся чрез толмача до нас говорили, чтобы мы на двор вошли, дая ведать, что скорое совершение своего права, против христиан учиненаго, творили бы. Везде бо в капища своя возбраняют входити; зде и на подвориях вступити не допущают. Ащели бы христианину прилучилося внитти в такое капище и не хотел бы потурчитися, тогда может откупитися шестию тысящи цекинов; кто внидет токмо[584] на то подворие, — или обрезатися, или умрети повинен конечно. Убо турки так разумеют, что не токмо Соломоновой церкви, но и подворию его надание, от Бога даное, служит; которым всякому, о чем бы просил, дати обещал. Мог бы христианин (глаголют турки) зде внити и Бога молити, чтоб турки оттоле выгнани и паки те святые места христианом возвращены были, в чем Бог ево истинно выслушал бы. Такою слепотою бедни повреждении суть! Вопрошают их такожде наши: чего ради вы, понеже на том наданом месте молите, чтоб христиан загубил, не можете умолити Бога. На что молчат, или главы свои толкут (tluką). Иные ж глаголют: яко таковых вещей от Бога нам желати не достоит. Кто зде воспоминая труды Господни, которые, народ жидовский уча и спасения их взыская, подъял, «Отче нашь» и «Радуйся, Марие» глаголет, — имеет полное прощение. Оттоле идучи к палате Пилатовой путем Болезненым (per viam Dolorosam, drogą Bolesną) возвратился есмь в монастырь, прямо в самый вечер.
В том (wtem) мулы и осли наняв, иные вещи, к утрешнему пути потребные, уготовляли. Понеже есмь две недели в Иерусалиме жил, считаючи и те дни, которых у Иордана и в Вифлееме был есмь, а тое житие прилучилося в то время, когда дни бывают долшайшии, мнози обыкли вопрошати: аще ли так зимою, как[585] летом всегда во Иерусалиме суть равные по дванадесяти часов дни и нощи, яко Господь Бог рече у Иоанна, 11. Но понеже ни в городе, ни в монастыре ни каких часов несть, неудобно было того испытати. Еликожды из часов солнечных и монастырских текущих высмотряти[586] могли есмы, нощь, считаючи от запада даже до востока, кратчайшая на пол 11 часов не была, что и малейшии (mnisi) твердили. Вящшый о сем разговор богословом вручается.
Зде достойно, дабы нечто о хамелеоне[587] животном воспомянулося, когда есмы трех в сем монастыре видели, на древах масличных, где их держано. Образом и величиною равно ящерице, не кусает, рта бо не имеет, ниже бо ядением, ни питием каковым, токмо самем воздухом живет; дирку имеет меншее зерна перца, еюже воздух в себе приемлет; яду ни какова в себе не имеет; хождение или шествие его зело ленивое, так-что весь день едва на един лакоть уползет; на руку его положив (не есть бо гнусное), едва рушится, дондеже его на землю посадишь. С древа никогда не сходит. Пременение[588] по нем редко на теле чернеется, цвет и краску отменяет и таковою украшается, к какой прикоснется, кроме красной и желтой, чего мы многажды испытали есмы. Но знаки ево, которые[589] суть на нем черные, не применяются, токмо самая кожа. Очи выпуклы у него, веселые и круглые, единем вверх, другим вниз, и абие тогоже мгновения часа пред собою и за собою смотря, видит. Когда ево на краску какую посадишь, а над ним иную повесишь, на-обое вдруг смотрит; по сем которой прилежнее присматривается, тую на себе брати зачинает, яко бы за «Отче нашь» проговорити, даже весь таким цветом станет, кроме своих природных знаков черных. Посадил есмь его на белом, на зеленом, на лазоревом и на черном сукне, таков и цвет весь принял на себе; а когда посадил есмь на красном, тогда оста в своей кожи неотменен. Желтого тогда не прилучилося; но сказывают, что на нем не отменится. Никогда не чистится, занеже ничево не ест, воздухом толко жив, такожде есть затворен и цел.
Иулиа 9 числа[590] выслушав мши пресвятыя и отобедав, простилися есмы с законники и шли чрез врата Рыбные, где велели к себе оружие наше, которое было в сохранении у каддего (u kadego), принести. Отдано же нам вправду, но не в целости: концы поломаны. И так четыре часа пред западом, выехали есмы из Иерусалима, и четверть мили, сииречь верста с четвертью, по левой стороне минули есмы гору, на которой костелные разрушеные стены разореные видеть, где, сказывают, Самуила пророка бысть гроб[591], якоже и ныне то место так нарицают. Потом 5 верст великих чрез гору уехавши, по правой руце показывано нам в полутретье верстах другую гору, возле которой местечко Еммаус[592] было. К нему же ни какою мерою ехать не могли есмы, арапов ради, которых тамо 500 коней приехало было поити, занеже они для воды и паств часто места переменяют. Те, которые видели Еммаус, так твердят, что от неколиких лет, для нашествия араплян, в конец спустошен, яко едва десять дворов ныне видеть. Встретило нас в дороге неколико конных же арапов, по приметам разбойницы, которые, имея с нашим янычаром знакомство, пустили нас свободных, однакоже един из них, сумки мои осязав у седла привязаны, ничего кроме рубашек моих не увиде, того ради тех не взял, покинул и отъехал.
Пять верст уехав, стали есмы в долине Терибинфу названой (wallem Terebinthi, doliny Terebintu), где Давид Голиада убил[593]. Доволно долгая та долина, но узка, а не широка, имеет невеликий мост, для-ради вод текущих, которых во время Давида не было; но однакоже ныне, когда бывает (хотя нечасто в той земли) дождь, нечто собираются. За тем мостом лежит деревня турская. В полутретье верстах той мост отъехав, уже во время запада солнечнаго, пришли есмы до костела святаго Иеремии; при котором костеле был некогда и монастырь, но ныне разорен, едва костел цел[594]. Под горою, на метнение (ciśnienie) каменем, есть источник студен и доволен[595], о котором арапляне христиане сказывают, что его Иов святый сперва обрел; котораго такожде жилище по левой руке разореное показывают; о чем богословцы совершенно да (niech) разсуждают, занеже нецы изъявляют, яко по Обетованной земли Иов святый не живе. Застали есмы зде двесте коней арапов, которыя от тех пятисот коней, под Еммаусом лежащих, разъехались, понеже с турками тамо живущими не соглашалися, для того, что дань (которую с деревень турских арапове, яко выше речеся, выбирают) дати им не хотели. Тоя же нощи убили тамо с несколко земледелцев турских, чего ради, когда нощь наступила, принуждени были там же в пустом костеле нощевать. Нашь сабадин арап (который во Иерусалим по нас приехал, чтоб нас чрез море вез, яко есмы с ним давно уговорили), арапом не веря, из них с единым товарыщем, пачеже с началным человеком и высокородным, постановил, чтобы чрез нощь на карауле был. Долгие и дивные розговоры те два между собою имели. Когда бо ему сабадин дал с неколко майдынов, он, те взявши, метнул на землю. Сабадин паки, з земли подняв, ему в руки давал; но он болши десятикрат метал на землю. После того сабадин хлеб един, двое яиц вареных и жареную курицу придал; тогда[596] смирился и на том пребысть, кроме того, что еще вина просил, без которого тот народ, хотя б ему погибнути, воздержатися не может; но и сами в то время не зело им запасны были. Тако тогда он со двадесятию то[ва]рищми нас оберегал верно.
