Мечты приводят Бывают такие приветы из мира идей В мир, где всё очень зримо, но криво: Барышня, выросшая на сказке про братиков-лебедей, Месит руками крапиву. Да она бы за братиков хоть в самый пылающий дом побежала. Хоть бы в любую геену, только оно бесполезно: Чуть завершила плести, а рубашка пропала — Ненужное и небывалое тоже способно исчезнуть: Так сгинула Атлантида в известном рассказе Крития. Положим, не так, но всё-таки очень похоже. Пещера благоустроена, крапива невидима. Братики, впрочем, тоже. Стихи это шаг Разница между «след на песке» и «след на снегу? С точки зрения следа, её, безусловно, нет. Но песок остаётся более или менее вечным. Снег же становится влагою, воздухом, воздухом, влагою, снегом, воздухом, влагою, воздухом, вдохом, лёгкими. Песок остаётся более или менее вечным. То и другое одинаково хорошо. Одинаково. Хорошо. Проза Воздушный змей парит, парит Москва негромко говорит. Мамуля лечит нервы. Год восемьдесят первый. Потом зима, потом ещё Потом довольно горячо. Потом чуть-чуть теплее. Посёлок в Галилее. Агавы, полунемота. На змее снизу два креста: по-римски цифра двадцать. Попытка возвращаться Фрагмент афиши: «Секс в Большом…» На фотке – дуры голышом. Собака лает ветер. Темно на этом свете. Воздушный змей парил, упал сынок отправился в ЦАХАЛ, мамуля лечит нервы. Дочурка тоже стерва. Тоска такая что никак. Звонила врач. Сказала «рак». Глядит на ручку двери. Поверить? Не поверить? Вот так. Я написал рассказ. Обыкновенный, триста фраз. Сюжет изложен выше. Герой – Тульбович Миша — стоит, дрожит, таблетку пьёт. Он не родился, но умрёт, а я тому виною. Чего теперь со мною? И тот, кто выдохнул мою, пока ещё бессмертную включает, выключает свет. А я боюсь, что смерти нет. Голос Вечером папа искал, где ловится Голос Америки. Голос Америки чаще ловился в прихожей. По выходным приезжал дядя Гена на велике, а из Кургана на поезде дядя с противною рожей. Папа работал директором, папе всё время везло. Папа выгуливал нас в ресторан у вокзала. Мама за что-то его обзывала козлом, вечером плакала ночью, наверно рыдала. Серое радио каркало про Кандагар, дядя с противною рожей шагал к остановке, я, вытирая с макушки его перегар, думал военное – «Действуем по обстановке: Голос, скажи ему, голос Америки, голос (Я-то всё знаю, но папа ведь мне не поверит)! Это как в сказках, когда собирающий хворост, в чёрном лесу за полдня на полвека стареет. Не заходи в чёрный лес за грибами, не езди к вокзалу пьяный на этой машине по этой дороге. После аварии станешь хромой и усталый. Все тебя кинут, особенно этот высокий. Не уезжай от меня насовсем – я читал в книжке одной специальное слово: расплата. Папа, пожалуйста, папа, ты не опоздал. Если чего – это я за себя и за брата». Папа, нетрезвый, сидит у окошка, пульсирует жилка Голос Америки вдруг зазвенел, как посуда. Очень не вовремя где-то включилась глушилка. Он не узнает. А вскоре и я позабуду. Узкоколейка Подымаются из-за небольшого болота, тают и снова тают на зеленоватой реке тонкая, нечистая нота и другая тонкая, звенящая нота: тепловозы болтают на тепловозьем своём языке. Обычная средняя полоса, ничего слишком: немного сырости, белой травы и холода. Такие картинки встречаются в детских книжках после слов: «Путешественники вышли из города». А эти всё также гудят, звенят, звенят и гудят, точно две сломанных, старообразных рации. Ловишь рассеянным взглядом глупенький птичий взгляд, Вдруг понимаешь, что не научился прощаться. «Вспомнишь будущее своё…» Вспомнишь будущее своё, Как пустое пока жильё. Ни детей, ни собаки нет, Только жёлтым блестит паркет. Только голубоглазый кот Табуретку хвостом метёт. Только полупрозрачный страх В затенённых живёт углах. За окошком звенит металл Просыпаешься. Значит, спал. На стекло наползает лёд. Снег поёт и туман поёт. Под подушку ныряет мышь. Настоящая. Значит, спишь. Замираешь, лишённый сил. Очень холодно. Значит жил. |
