− Гм, вот капиталисты дурные…, зачем было на свет появляться и нам кулак показывать? вот до чего дожили. За что боролись, на то и напоролись. А где Инесса? А вдруг ее также раздевают и голую бросают в Неву? а ведь рано еще. Еще месяц, два, а потом и она может туда же отправляться. У нее был богатый муж, который внушал ей что-нибудь такое контрреволюционное. Не зря же ни одного ребенка не родила мне. А ведь мы не один год были вместе. Могла бы родить, паршивка, подметка французского капитализма. Я даже делал намеки. Наследника, дескать… коммунистического рая на всей земле.

Он бы еще долго рассуждал, но из-за поворота показалась сгорбленная фигура в черном и открытой головой, так похожей на голову Инессы, что он не сдержался и закричал:

− Инесса, ты?

Но видение не реагировало, оно не поднимало голову, не ускоряло и не замедляло шаг. Вождь подумал, что дама пьяная спешит к себе домой, хотя дома стояли, погруженные во мрак и нигде не мелькало ни огонька, как в подземелье.

Махнув рукой, он стал спускаться вниз по ступенькам, позабыв облачиться в женское платье. На первом этаже он увидел женщину в черном; это была Инесса.

Подойдя ближе, достал носовой платок, чтоб смахнуть ее слезы, но она отстранила его руку.

− Именем мировой революции заходи, Инесса. Нам надо объясниться.

Она покорилась и пошла за ним следом.

− Прошу садиться. Вот тебе ручка, бумага, пиши объяснительную. Где была, с кем встречалась, какие сведения передавала немецкой разведке?

Не вытирая слез, она посмотрела на него в упор.

− Что вы натворили, что вы, глашатаи добра и справедливости, натворили, скажи? Город пуст, город словно вымер, Нева наполнена трупами, а твои кровавые подельники пируют который день. Это пир во время чумы. Ты этого добивался, Володя? ты удовлетворен? Когда моя очередь? Я из интеллигентной семьи, а ты интеллигенцию называешь говном. Ты уже приступил к ее ликвидации. Я…хотела бы получить пулю в затылок от тебя, а не от варшавского бандита Дзержинского. Ты меня отведешь в подвал к нему? Я буду кричать, буду сопротивляться.

− Что ты от меня хочешь, скажи?

− Отпусти меня. Я уеду во Францию.

− Подожди какое-то время. Уедем в Москву и там решим этот вопрос. А насчет города…, ну что делать? тут так: либо ты, либо тебя. Революция безжалостна, она не знает слез. В конце концов, эти твои любимые буржуи, видя революционную обстановку, могли подумать, чем все закончится, и разоружиться перед партией, перед народом и сказать, бери все, забирайте наше богатство, а мы станем рабочим классом и трудовым крестьянством. Так нет же, притаились, на ночлег расположились, а на следующий день могли бы устроить шествие с флагами в руках. А нужно это пролетариату? нет, не нужно. Мы должны сделать так, чтобы дух всяких там графов вытравить из города. Мы его заселим пролетариатом. Я уже приказал всем: молчать, молчать и еще раз молчать. Родители не должны говорить детям, дети ничего не должны знать и ты должна забыть, и все мы должны забыть. Сейчас Москву тоже подчищают. Вот мне доложили, что последнее отродье Романовых во главе с какой-то там красоткой Елизаветой Федоровной, будут сброшены в шахту. По моему распоряжению. Все! конец династии Романовых. Теперь будет династия лениных, троцких, апфельбаумов и остальных евреев, кто добросовестно служил революции. А как ты думала, Инессочка, моя дорогая. Да я и тебя в Кремлевской стене похороню, а сам в мавзолее в десяти шагах от тебя упокоюсь.

− Можно, я пойду?

− Иди, иди, только не споткнись, сломаешь ногу.

Инесса всю ночь ворочалась, все думала, как выйти из положения, в которое она попала и не находила выхода. Она все посматривала на длинную, болтающуюся от ветра занавесь. Вот, спасительница. Если ею замотать шею, закрепить узлом и на крюк, но где этот крюк. За раму и ноги вниз за окно. Третий этаж. Но ведь внизу охрана. А, на люстру. Она вскочила, сорвала занавесь, приступила к операции. Но, послышались шаги, словно кто-то куда-то бежал. Был пятый час утра. Это был он, монстр, который видит сквозь стены.

− Ты…, почему не спишь? И занавесь на полу, и ты на полу, у тебя с головой все в порядке? может вызвать врача. У меня есть врачи. Их целый взвод, в том числе и женские.

− Я… я споткнулась, хваталась рукой за занавесь и сорвала, − стала объяснять Инесса, полагая, что Ильич ничего такого не заподозрил. − И посидеть решила под окном, воздуха больше.

− Все, договорились, а теперь вставай и на кровать. Впрочем, мне придется выставить охрану. Ты слишком далеко заходишь. Ты забываешь кто я, а ты… при мне, вожде мировой революции. Еще не хватало каких-то семейных происшествий! А вдруг ты могла свалиться с окна, а это третий этаж. Эй, Бурбулис, где ты. Вот, становись на пост. Это пост номер два. Окна не должны быть открыты, а только полуоткрыты. Всякие птицы, их так много развелось в городе, их больше чем людей, они летают и сюда могут залететь. Это опасно. Это вирусы, это болезнь, это может быть холера, Бурбулис. Ты хочешь, чтоб я заразился, Бурбулис? Инессе не хватает воздуха, ее тянет к окну, но это не так, ей только так кажется, что нет воздуха. Не разрешай ей вставать, если только по маленькой нужде и то сопроводи ее до туалета и стой за дверью. В туалете ей находиться можно три…пять минут, не более того. Есть ли вопросы, Бурбулис? В таком случае спокойной ночи…, Бурбулис.

Инессе показалось, что Ильич говорил с пеной у рта. Он волновался, но фальшивил, он прекрасно знал, что она сидела под окном не просто так, он разгадал, а может, он сквозь стены все видел. Во всяком случае, теперь можно заснуть.

И Инесса спала до шести вечера следующего дня. А Ильич подремал с полчаса, а потом стал собирать команду. Он вызвал Апфельбаума, Бронштейна и Кацнельсона. Когда они все появились… чуть помятые с опухшими лицами, с небрежно повязанными галстуками и пятнами от пищи на белых рубашках, Ильич уже сидел в женском одеянии и составлял план действий четверки на сегодняшний день. Бронштейн все зевал, а потом поднатужился и громко стрельнул.

− Канонада по империалистам, товарищи, − сказал он. − Вы уже меня извините, обожрался этой ночью в бордели с проститутками.

Он еще раз стрельнул и успокоился.

− Вот что, товарищи, − сказал Ленин, поправляя платок на голове. − Все мы сейчас отправляемся в город. Ты, Лейба, немного перестарался. Ты сделал свое черное дело, так нужное революции, за одну ночь. Ты вырезал всех горожан, а трупы не убрал. Надо было разделить эту важную работу пополам. А то вышел казус. Нева не справляется, она заполнена трупами буржуев. Иностранные газетчики могут нагрянуть, все увидеть и тогда нам не поздоровится. Сейчас мы пойдем в город, чтобы самим убедиться, что творится в городе моего имени, как этого требует Бронштейн.

− Да, на хрен городу носить имя русского царя Петра, пусть носит имя Ленина.

− Давайте немного повременим. Ильич − скромный человек. Кроме того, он берет пример с меня, Кацнельсона-Свердлова… он хотел издать указ о переименовании города Екатеринбурга в город Свердловск, но я отказался.

− Да, так и было. Вот переедем в Москву, тогда и начнем решать эти вопросы, − сказал Ленин и затянул концы женского платка, чтоб не сползал с лысины.

Внизу ждал Ская с взводом охраны.

Бандитская четверка стала путешествовать по улицам мертвого города. Но город оказался не совсем мертв. В храмах, не разрушенных большевиками, звонили колокола, внутри храмов происходили богослужения, монахини молились вдоль берега Невы над трупами убиенных. Гопники крючками на длинных шестах старались вытащить те трупы, которые были одеты и в карманах, которых могли быть деньги, а на шее и одежде украшения.

Ленин, у которого было сто псевдонимов, теперь называл себя Разкорякой и вел себя, как подвыпившая старуха. Гопники, свободно расхаживая по безлюдным улицам, крутили пальцем у виска при встрече с вождем мировой революции. И вождю это нравилось.

− Послушай, Апфельбаум, я тебя назначаю губернатором Петрограда. Наведи порядок. Звона колоколов не должно быть, трупы не должны валяться, Неву надо очистить, товарища Бронштейна наградишь орденом Ленина за санитарную чистку Петрограда. Да, всяких там старух в черном монашеском одеянии и попов тоже убери. Вырежи их, как Троцкий буржуев. Все, по кабинетам, товарищи.