Точная и объективная оценка боевого духа и морального состояния всех казачьих формирований, созданных на территории Дона, Кубани и Терека, как представляется, была дана в докладной записке Южного штаба партизанского движения от 26 декабря 1942 года: «Для борьбы с партизанами из бывших белоказаков, дезертиров из Красной Армии, кулацко-уголовного элемента немцы создают карательные отряды… Лица, входящие в состав этих отрядов, вооружены автоматами, винтовками, некоторые отряды обмундированы в немецкую форму; а некоторые — в казачью. На правом рукаве носят белую повязку с фашистской свастикой. Среди местного населения карателей обычно называют полицейскими. На указанные отряды возложена задача: наряду с борьбой против партизану несение внутренней службы по охране населенного пункта. Обычно такие отряды в одном населенном пункте долго не находятся, а перебрасываются, через 2–3 недели, из одного пункта в другой… Необходимо отметить, что отряды дерутся стойко, с криками „Ура, за Родину“»[470].

Еще одну любопытную характеристику казачьих частей, созданных на территории проживания донских, кубанских и терских казаков, дал атаману Е.И. Балабину в своем письме-отчете от 3 мая 1942 года войсковой старшина Зарецкий: «..На местах в Казачьих областях и действующих казачьих полках никакой самостоятельности нет и не предвидится: всякая даже маленькая попытка самостийничать так презирается казаками, что у каждого пропадет охота что-либо подобное проявлять… Существует уже около 20 казачьих полков, каждый численностью от 400, 500, 600 и до 1000 казаков. Ощущается острый недостаток в офицерах и урядниках. Есть стремление просить у Германских властей из эмиграции указанных офицеров и казаков, так как прикомандированные бывшие красные офицеры авторитетом и доверием не пользуются»[471].

Именно этим казачьим частям, «верой и правдой» служившим немцам, предстояло, пожалуй, одно из самых тяжелых военных испытаний, а именно — ожесточенные бои с превосходящими силами наступающей Красной армии. Это было начало конца нацистской Германии, и казакам выпала страшная судьба — отступать вместе с немецкими войсками с Северного Кавказа.

Надо отметить, что многие казачьи части, защищая, как им казалось, свою родину от большевистских орд, сражались до последнего. Казаки 1-го Синегорского полка войскового старшины Журавлева в январе 1943 года вместе с немецкими войсками держали оборону на правом берегу реки Северский Донец. Здесь, у хутора Ясиновский, особенно отличилась отдельная сотня под командованием сотника Рыковского, которой удалось в одной из контратак отбросить прорвавшиеся советские войска обратно за реку[472]. Несмотря на плохое вооружение и отсутствие боеприпасов, храбро сражались казаки под Батайском, обороняли Ростов-на-Дону, Майкоп и Новочеркасск. Именно бои за столицу Донского казачества были наиболее кровопролитными. В бой был брошен 1-й Донской казачий полк под личным командованием Походного атамана С.В. Павлова (в этих боях он потерял почти половину личного состава), кроме того, в городе находилось несколько тысяч невооруженных казаков, которые незадолго до этого прибыли на формирование, и отряд полковника Хоруженко. Большинство из них погибли во время уличных боев.

Однако все эти усилия и самопожертвование были бессмысленными — судьба Северного Кавказа и казачьих земель была предрешена. Казакам, связавшим свою судьбу с немцами и не желающим возвращения советского режима, оставалось только одно — бегство вместе с отступающими германскими частями.

После Сталинградской битвы, завершившейся для немцев полным уничтожением и пленением остатков 6-й армии фельдмаршала Паулюса, германские войска зимой 1943 года были вынуждены начать отступление с территории всего Северного Кавказа и, в частности, с казачьих земель Дона, Кубани и Терека. Вслед за ними потянулись и многочисленные колонны беженцев, по различным причинам не желавших дожидаться прихода Советской армии. «Десятки тысяч казаков и казачек, — вспоминает один из участников тех трагических событий казак В.С. Дудников, — старых и малых ушли в отступ с Дона, Кубани, Терека и Ставрополья с надеждой на скорое возвращение. Отступали с оружием… Били морды агитаторам. Вели беспощадные бои с местными партизанами. Несли потери, но шли и шли»[473].

Тысячи и тысячи казаков, сотрудничавших во время оккупации с немцами, справедливо опасаясь прихода Красной армии и будущей расплаты за предательство, были вынуждены бежать с родной земли. Конечно, с немцами ушла меньшая часть казачества, — большинству бояться было нечего, они с нетерпением ждали прихода Красной армии. Перед теми же, кто решил отступать с немцами, вставал трудный выбор: уйти одному или с семьей. Многие, понимая, что уходят они, возможно, навсегда, старались забирать с собой не только семьи, но и домашний скарб, и животных. Но часть казаков, особенно молодежь, бежали «налегке», оставив дома и родных, и пожитки. Они в тот момент не думали о возможных последствиях своего поступка, не думали ни о ком, — все их мысли были о собственном спасении. Знали бы они, что ждет родных и близких, оставшихся дома, какая расплата за все прегрешения и ошибки беглецов приготовлена им, часто — ни в чем не повинным! Вот лишь несколько примеров того, как после войны обходились с родными и близкими тех, кто служил немцам, а потом ушел в «священный отступ»: «Учитывая, что сын Ничипорова — Николай Васильевич, 1924 года рождения, во время отступления /январь 1943 года/ добровольно ушел с немцами и стал предателем и изменником Родины — в силу чего в назначении государственного пособия его родителям — ОТКАЗАТЬ»[474], — вынес 18 августа 1943 года решение исполнительный комитет Багаевского района. А вот еще один пример — на этот раз жена казака-предателя лишена пенсии в результате постановления Цимлянского районного Совета депутатов трудящихся Ростовской области: «…муж Ефимовой при немцах был старостой, сейчас „изъят“ органами НКВД и осужден… Ввиду того, что гражданка Ефимова находилась на иждивении мужа… в назначении госпособия отказать»[475]. Не легче было и тем, кто все- таки решился уйти с насиженных мест вместе со своими сыновьями, мужьями и дедами. На долю этих женщин, немощных стариков и детей выпали куда более страшные испытания. Им предстояло пройти многие сотни и тысячи километров под бомбежками и обстрелами, научиться терпеть постоянные голод и холод, и ради чего? Ради того, чтобы в конце концов погибнуть где-нибудь в Белоруссии, на Украине, в Польше и Югославии или самим стать оккупантами в «казачьих станицах» Италии!

Сегодня сложно дать однозначную оценку тем далеким и трагическим событиям. Сами современники, особенно казаки, пытались представить все таким образом, будто с территории проживания донских, кубанских и терских казаков ушло практически все население только с одной целью — продолжить борьбу против коммунистов. «Это все люди с иного — казачьего теста, — восторженно рассказывается о казаках-беженцах в одной из статей в газете „Казачий вестник“, — это едет не русская простокваша, не русское „ни рыба и ни мясо“ — элемент вечно всеми и всем недовольный и в достаточной мере пропитанный большевизмом. Это едет народ, морально здоровый, твердый, с определенным — остро противобольшевицким настроением и убеждением… Этот великий исход казачьего народа с его родной земли следует считать в его истории седьмым. Первую казачью эмиграцию казачьи и иностранные историки относят к концу XV столетия. Вторая последовала в 1688 году, третья в 1708–1709 гг. при царе Петре I. Четвертая и пятая были при Екатерине II в 1775 и 1778 гг. Шестой эмиграцией являемся мы. Покинувшие пределы казачьей земли в 1920 году»[476]. Конечно, это было не так, и большая часть казаков осталась на родине, но в любом случае исход довольно больших казачьих масс с территории Дона, Кубани и Терека стал еще одной страшной трагедией для всего казачества, окончательно расколовшей его в тяжелые годы войны.