Подводя итог, можно сказать, что казаки в эмиграции в основной своей массе приветствовали нападение Германии на Советский Союз. Именно в Гитлере они видели человека, способного не только уничтожить ненавистный коммунистический режим, но и вернуть их на родину. «Может быть, — писал еще в начале Второй мировой войны генерал П.Н. Краснов, — мы накануне новой вековой дружбы двух великих народов…»[64]

Нападение фашистской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года всколыхнуло всю российскую эмиграцию. Для эмигрантов наступил момент решающего выбора. Для некоторых начало войны ускорило переход на патриотические позиции, к поддержке Советского Союза. Для других 22 июня 1941 года оживило надежды на скорое свержение советской власти и на реставрацию старых порядков в России, пусть и с помощью германского оружия. Однако по-настоящему активно ту или иную позицию заняли далеко не все эмигранты. Довольно значительная часть их вела себя пассивно, стараясь не высовываться и не рисковать жизнью, небольшим, но стабильным достатком, служебным положением и едва начавшей появляться уверенностью в завтрашнем дне.

Подобный раскол был характерен и для казачьей эмиграции[65], но здесь были свои особенности. Во-первых, лишь небольшая часть казаков-эмигрантов открыто встала на сторону СССР, вступив в борьбу с гитлеровским режимом. Во-вторых, у казаков-эмигрантов, выступивших открыто на стороне Германии в войне против Советского Союза, не было согласия в вопросе о дальнейшей судьбе России, и зачастую они не только не сотрудничали, а враждовали друг с другом, считая своих оппонентов чуть ли не предателями казачьих интересов. При этом одни стояли за возрождение единой национальной России, другие за ее расчленение, уничтожение Московии и создание независимой Казакии. В-третьих, именно среди простого, никак не связанного с теми или иными партиями и группировками казачества был довольно велик процент «пассивных», не желавших принимать никакого участия в новой войне казаков. Как это часто бывает, именно, в общем-то, ни в чем не заинтересованные люди испытывали на себе основные тяготы и лишения военного времени.

Это они голодали, замерзали, умирали в нищете и регулярно мобилизовались немецкими властями на те или иные работы. «Положение ухудшается, пишет в мае 1942 года руководитель организации казаков-самостийников в Сербии П.С. Поляков, — казаки теряют веру. Что особенно ухудшает положение — это вопрос с питанием. По новым порядкам свободной продажи муки, масла, смальца, мяса и т. д. — нет. В теории всеми этими продуктами должны мы снабжаться государством. Но сербы, почему не знаю, вопроса этого не решили. Мясо выдается раз в месяц по 100–150 граммов, смальц вообще не выдается, а муки дают кукурузной раз-два в неделю по 265 граммов. Короче говоря, мы или должны голодать, или идти покупать на черной бирже. На черной же бирже цены, при среднем заработке семейного казака 1 120 динар в день, следующие: смальц 600 динар кило, мясо 120–130, мука 75 динар кило и т. д. Эту зиму казаки голодали, перебивались с хлеба на квас, да и того хуже. Вопрос с отъездом в Германию на заработки не меняет дела, так как можно посылать лишь 2000 динар в месяц, а на эти деньги при теперешней дороговизне здесь семье не прожить. А тут еще, как назло, большинство наших казаков ужасно плодовитый народ — то двое, то трое, а то и сам-семь»[66].

В разных странах Европы были группы и отдельные казаки, вступившие на путь антифашистской борьбы. Формы этой борьбы и симпатий к Родине — России были различными. Бывший эмигрант, протоиерей Г.Б. Старк писал, в частности, о таких проявлениях среди казаков-эмигрантов во Франции: «В годы войны эмигранты помогали русским пленным, прятали их. Вспоминаю, как в Леможе я однажды попал на выступление русских казаков, которые зарабатывали на жизнь джигитовкой. После выступления мы встретились за чаем в домашней обстановке. Конечно, много говорили о России, пели песни, и вдруг один из казаков, молоденький мальчик, упал лицом на стол и зарыдал. Оказалось, что он бежал из плена, и казаки спрятали его в своей труппе под видом артиста»[67].

Сербы, хорваты и словенцы до сих пор чтят память оренбургского казака Ф.Е. Махина. Еще в 30-е годы он в своих статьях в белградском журнале «Русский архив» дал анализ военно-политической обстановке в Европе и точный прогноз будущих направлений гитлеровской агрессии. В 1939 годы бывший полковник Оренбургского войска вступил в ряды компартии Югославии, находившейся в то время в глубоком подполье, а с 1941 года — в состав Народно-освободительной армии Югославии (НОЛЮ). Во время войны Ф.Е. Махин был одним из руководителей отдела пропаганды Верховного штаба НОЛЮ и начальником его исторического отдела. Умер прославленный казак в 1945 году, в звании генерал-лейтенанта, его именем названа одна из улиц Белграда.

О казаках — участниках антифашистской борьбы в Чехословакии писал в своих воспоминаниях и эмигрант Д.И. Мейснер: «В Словакии русские эмигранты приняли участие в восстании 1944 года, носившем подлинно героический характер… В городе Банска- Бистрица — центре восстания — местный врач, по происхождению донской казак, В.П. Каклюгин ушел вместе с партизанами в горы, а когда они были в городе, предоставил свою квартиру в распоряжение борцов Сопротивления. Его задачей было содействие партизанам прежде всего врачебной помощью. В борьбу включилась также вся его семья. Дочь Ирина, ныне живущая в Болгарии, стала радисткой партизанского отряда, а 16-летний сын Владимир — связным словацкого Национального совета… Бывали и более сложные случаи: инженер Поляков, тоже донской казак, не принадлежал к тем, кто радовался приходу русских. Партизаны после занятия Банска-Бистрица его даже арестовали. Он просидел 2 месяца, пока партизаны были в городе, потом они взяли его в горы как арестованного. В ноябре горный район, где скрывались партизаны, был окружен бендеровцами и гитлеровскими оккупантами. Они прорвали оборону партизан и принялись за расстрелы. В эти тяжелые минуты Поляков сразу определил свое место. Он добился, чтобы ему дали оружие, и героически дрался с немцами и бендеровцами. После окончательного освобождения страны он стал одним из первых советским гражданином и уехал на родину»[68].

Однако большинство вождей и атаманов казачьей эмиграции встретили события 22 июня восторженно, надеясь на скорый реванш. «Я прошу передать всем казакам, — писал П.Н. Краснов, — что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру (дословно. — П.К.)! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр I в 1813 году»[69]. Через день, 23 июня, в письме атаману Е.И. Балабину он дал подробные разъяснения по поводу проводимых исторических аналогий: «Итак… Свершилось! Германский меч занесен над головой коммунизма, начинается новая эра жизни России, и теперь никак не следует искать и ожидать повторения 1918 года, но скорее мы накануне событий, подобных 1813 году. Только роли переменились. Россия — (не Советы) — является в роли порабощенной Пруссии, а Адольф Гитлер в роли благородного Императора Александра I. Германия готовится отдать старый долг России. Быть может, мы на пороге новой вековой дружбы двух великих народов»[70].

По случаю нападения Германии на Советский Союз донской атаман граф М.Н. Граббе 28 июня издал специальный приказ-воззвание, в котором обратился с призывом к донским казакам поддержать агрессию Гитлера и готовиться к возможному возвращению домой. «Донцы! — говорилось в этом приказе. — Неоднократно за последние годы в моих к вам обращениях предсказывал я великие потрясения, которые должны всколыхнуть мир; говорил неоднократно, что из потрясений этих засияет для нас заря освобождения, возвращения нашего в родные края.