Таков же смысл шифра, упомянутого нами чуть выше, поскольку расшифровать его — значит стать обладателем тайны, оберегающей нас как от псевдомистического мотеизма, довольствующегося сложением некоего Ens supremum с бесконечным множеством существ (N+1). Это шифр союза Совершенной Природы и светового человека, того самого союза, о котором так проникновенно говорится в «Песне Жемчужины»: «Мы и в разделении были явлены в одном обличье»[26]⁵. Даже если не считать Авиценну автором этого мистического романа, чьё содержание лишний раз подтверждает смысл его «Рассказа о Хайи ибн Йакзане», не избежавшего поверхностных толкований, сводящих данный текст к безобидной философской аллегории, этот глубокий смысл сквозит на каждой его странице: как и другие рассказы авиценновской трилогии, «Хайи ибн Йакзан» служит указанием на тот самый Восток, которому посвящены творения Сохраварди.

Архетипический Лик, олицетворяющий назидательную сторону явления Совершенной Природы, играет по отношению к световому человеку во всё время его изгнания роль, лучше всего определяемую термином , «пастырь», проводник, вожатый. Этот термин воскрешает в памяти как зачин самого знаменитого из всех герметических текстов, так и начало того христианского сочинения, которое, возможно, является его отголоском. В том и другом случае сюжет развивается сходным образом: прежде всего описывается сосредоточенность визионёра, его самоуглубление, затем — погружение в сон или в пограничное между бодрствованием и сном состояние экстаза; явление и вопрошание и, наконец, узнавание. Именно так Нус является Гермесу, «телесные ощущения которого были притуплены, как в тяжёлом сне». Гермесу кажется, будто перед ним предстал некто огромный, окликнул его по имени и спросил: «Что желаешь ты услышать и увидеть, постигнуть мыслью и узнать? — А кто ты такой? — осведомился я. — Я — Поймандр, всемогущий Нус. Я знаю, чего ты желаешь, и я повсюду с тобой... — И тут в мгновение ока передо мною открылось всё сущее, взору моему предстало величайшее зрелище, всё претворилось в ясный и ликующий свет, и я проникся любовью к нему»[27]⁶. В соответствии с коптским термином, к которому сводится имя Поймандр, его можно истолковать как «небесный Нус», пастырь или свидетель. Но исходный мотив видения засвидетельствован и у иранских мистиков, говоривших то о Совершенной Природе, как Гермес у Сохраварди, то о горнем Свидетеле, о сверхчувственном личном Вожатом, каким он предстаёт в трудах Наджма Кобра и его школы.

Канон христианских Писаний некогда включал в себя небольшую очаровательную книжицу, «Пастырь Гермы», на редкость богатую описаниями символических видений; теперь эта книжица, приговорённая к изгнанию, как и Фос собственной персоной, относится лишь к некоему идеальному Канону личностной религии, где занимает достойное место наряду с «Деяниями Фомы». Однажды, — говорится в ней, — Герма сидел у себя дома, погрузившись в глубокие раздумья. Внезапно появился некто странного обличья, уселся рядом с Гермой и сказал ему: «Я послан Ангелом Святейшим, чтобы жить подле тебя во все дни жизни твоей.» Герме подумалось, что пришелец явился искусить его, и он спросил: «А кто ты такой? Ибо я знаю, кому вверена жизнь моя. — И тот отвечал: — Разве ты не узнаёшь меня? — Нет. — Я — Пастырь, коему ты был вверен. — И пока он говорил, обличье его изменилось, и я узнал в нём того, кому был вверен»[28]⁷. Вне зависимости от того, следует ли усматривать в зачине «Гермы» нечто вроде «Поймандра», приходится признать, что первоначально христология была чем-то совсем иным в сравнении с тем, чем она стала по прошествии веков. И вовсе неслучайно в этой небольшой книжице сталкиваются и неразрывно переплетаются такие выражения, как Сын Божий, Архангел Михаил, Ангел Святейший и Ангел Велелепный. Видение Гермы исходит из концепций, в которых доминирует образ Христа=Ангела, а описываемая в нём ситуация наводит на нижеследующую систему соответствий: пастырь Гермы соотносится с Ангелом Велелепным таким же образом, каким у Сохраварди Совершенная Природа Гермеса соотносится с Ангелом Джебраилом, как Ангелом человечества и Духом Святым.

Тема Христа=Ангела равнозначна теме Христа-Пастыря, о чём свидетельствуют памятники раннехристианского искусства, где Христос принимает обличье Гермеса креофора (с агнцем на плечах и в ореоле из семи планет, по сторонам которого сияют Солнце и Луна), или изображается в виде погружённого в раздумья (Пс. 23 и Иоанн, 10:11-16) Аттиса, подлинного daimon paredros, личного покровителя, всюду сопровождающего того, кому он попечительствует, согласно речению Поймандра: «Я буду подле тебя во все дни жизни твоей»[29]⁸. В восклицании Гермы, узнавшего «того, кому он был вверен», сквозит намёк на духовный союз, заключённый во время посвящения. В нём можно уловить также чисто манихейскую огласовку двойной темы — темы Христа как «Небесного Близнеца» Мани и «световой формы», в которую облекается каждый Избранник, отрекаясь от властей мира сего. Данная огласовка этих двух тем вводит нас в самую сердцевину иранских представлений доисламской эпохи; их повторение в последующий период свидетельствует о неотъемлемом присутствии архетипа в позднейших разработках того же сюжета: отождествление светового Вожатого с человеком света, совершающееся в целях ориентации на Восток-первоисток, не имеющий ничего общего с востоком географическим.

Сути и форме герметического представления о Совершенной Природе соответствует в зороастрийской религии древнего Ирана некий гомологический образ или, вернее, классическое его воплощение. Но, анализируя этот образ, необходимо отдавать себе отчёт в трудности такой двойной задачи. Трудность заключается прежде всего в том, что Совершенная Природа, будучи наставницей и небесной двойницей светового человека, до сих пор представала нам как сущность, изначально ограждённая от посягательств Тьмы. Но разве не существует между ними связи, предусматривающей некую взаимо=ответственность? И, как только она выявляется, перед нами встаёт другой вопрос, вытекающий из первого: что произойдёт, если световой человек ослабит свои усилия, станет жертвой Тьмы, если Фос потерпит окончательное поражение от земного, плотского Адама, превратится в его узника? На этот вопрос отвечает зороастрийский сценарий личной эсхатологии, равно как и истолкование цвето-световых явлений у Наджма Кобра и его школы, согласно которому различные цвета способны выявлять, либо замутнять образ личного сверхчувственного Вожатого. Отметим это с самого начала, чтобы уберечься от всякого рода промахов и недоразумений: суть данных ответов в том, что искажается в первую очередь сама способность видеть, искажается в зависимости от того, кто ею пользуется, — световой человек, Фос, или плотский и злокозненный Адам, который, отбрасывая свою тень на небесный Лик и заслоняя его этой тенью, делает его невидимым, искажает, обезличивает. Человек в силах нарушить духовный союз, запятнать белизну светового мира своим помрачённым взглядом, но на большее он неспособен, — и это одинаково верно по отношению как к суфийскому шахиду, так и эсхатологической фигуре Даэны в зороастризме.

Второй нелёгкой задачей является определение взаимоотношений между двумя образами, имеющими равную архетипическую ценность, — образами Фраварти и Даэны. Здесь невозможно углублённое исследование данной темы; ограничимся лишь указаниями на то, как возникает эта проблема и какое её решение можно отыскать в некоторых текстах согласно схеме, уже опробованной прежде.